Неточные совпадения
Он глуп, я в этом
с вами
не спорю, но,
может быть, нормальный человек и должен
быть глуп, почему вы знаете?
То ли дело все понимать, все сознавать, все невозможности и каменные стены;
не примиряться ни
с одной из этих невозможностей и каменных стен, если вам мерзит примиряться; дойти путем самых неизбежных логических комбинаций до самых отвратительных заключений на вечную тему о том, что даже и в каменной-то стене как будто чем-то сам виноват, хотя опять-таки до ясности очевидно, что вовсе
не виноват, и вследствие этого, молча и бессильно скрежеща зубами, сладострастно замереть в инерции, мечтая о том, что даже и злиться, выходит, тебе
не на кого; что предмета
не находится, а
может быть, и никогда
не найдется, что тут подмена, подтасовка, шулерство, что тут просто бурда, — неизвестно что и неизвестно кто, но, несмотря на все эти неизвестности и подтасовки, у вас все-таки болит, и чем больше вам неизвестно, тем больше болит!
Я подозреваю, господа, что вы смотрите на меня
с сожалением; вы повторяете мне, что
не может просвещенный и развитой человек, одним словом, такой, каким
будет будущий человек, зазнамо захотеть чего-нибудь для себя невыгодного, что это математика.
Ну, вот, например:
могли бы придраться к слову и спросить меня: если вы действительно
не рассчитываете на читателей, то для чего же вы теперь делаете
с самим собой, да еще на бумаге, такие уговоры, то
есть что порядка и системы заводить
не будете, что запишете то, что припомнится, и т. д. и т. д.? К чему вы объясняетесь? К чему извиняетесь?
Да-с, только между нами самый отъявленный подлец
может быть совершенно и даже возвышенно честен в душе, в то же время нисколько
не переставая
быть подлецом.
Я стоял у биллиарда и по неведению заслонял дорогу, а тому надо
было пройти; он взял меня за плечи и молча, —
не предуведомив и
не объяснившись, — переставил меня
с того места, где я стоял, на другое, а сам прошел, как будто и
не заметив. Я бы даже побои простил, но никак
не мог простить того, что он меня переставил и так окончательно
не заметил.
Я,
может быть, и на службу-то в другое ведомство перешел для того, чтоб
не быть вместе
с ними и разом отрезать со всем ненавистным моим детством.
— Мне кажется, об этом никто
не вправе судить, — возразил я
с дрожью в голосе, точно и бог знает что случилось. — Именно потому-то я,
может быть, теперь и хочу, что прежде
был не в ладах.
Знал я тоже отлично, тогда же, что все эти факты чудовищно преувеличиваю; но что же
было делать: совладать я
с собой уж
не мог, и меня трясла лихорадка.
— Нет, я
не дуэли боюсь, Ферфичкин! Я готов
с вами же завтра драться, уже после примирения. Я даже настаиваю на этом, и вы
не можете мне отказать. Я хочу доказать вам, что я
не боюсь дуэли. Вы
будете стрелять первый, а я выстрелю на воздух.
…И к тому ж я…
может быть, тоже такой же несчастный, почем ты знаешь, и нарочно в грязь лезу, тоже
с тоски. Ведь
пьют же
с горя: ну, а я вот здесь —
с горя. Ну скажи, ну что тут хорошего: вот мы
с тобой… сошлись… давеча, и слова мы во все время друг
с дружкой
не молвили, и ты меня, как дикая, уж потом рассматривать стала; и я тебя также. Разве эдак любят? Разве эдак человек
с человеком сходиться должны? Это безобразие одно, вот что!
— Да! — резко и поспешно она мне поддакнула. Меня даже удивила поспешность этого да. Значит, и у ней,
может быть, та же самая мысль бродила в голове, когда она давеча меня рассматривала? Значит, и она уже способна к некоторым мыслям?.. «Черт возьми, это любопытно, это — сродни, — думал я, — чуть
не потирая себе руки. — Да и как
с молодой такой душой
не справиться?..»
И я бы
не хотел верить, а почем ты знаешь,
может быть, лет десять, восемь назад, эта же самая,
с соленой-то рыбой, — приехала сюда откуда-нибудь свеженькая, как херувимчик, невинная, чистенькая; зла
не знала, на каждом слове краснела.
Но тогда я
не мог прогнать его, точно он
был слит
с существованием моим химически.
—
Быть того
не может! — отвечал он
с какою-то неестественною самоуверенностью.
Молчание наше продолжалось уже минут пять. Чай стоял на столе; мы до него
не дотрагивались: я до того дошел, что нарочно
не хотел начинать
пить, чтоб этим отяготить ее еще больше; ей же самой начинать
было неловко. Несколько раз она
с грустным недоумением взглянула на меня. Я упорно молчал. Главный мученик
был, конечно, я сам, потому что вполне сознавал всю омерзительную низость моей злобной глупости, и в то же время никак
не мог удержать себя.
Я остановился у стола возле стула, на котором она сидела, и бессмысленно смотрел перед собой. Прошло
с минуту, вдруг я весь вздрогнул: прямо перед собой, на столе, я увидал… одним словом, я увидал смятую синюю пятирублевую бумажку, ту самую, которую минуту назад зажал в ее руке. Это
была та бумажка; другой и
быть не могло; другой и в доме
не было. Она, стало
быть, успела выбросить ее из руки на стол в ту минуту, когда я отскочил в другой угол.
Так мне мерещилось, когда я сидел в тот вечер у себя дома, едва живой от душевной боли. Никогда я
не выносил еще столько страдания и раскаяния; но разве
могло быть хоть какое-либо сомнение, когда я выбегал из квартиры, что я
не возвращусь
с полдороги домой? Никогда больше я
не встречал Лизу и ничего
не слыхал о ней. Прибавлю тоже, что я надолго остался доволен фразой о пользе от оскорбления и ненависти, несмотря на то что сам чуть
не заболел тогда от тоски.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Но это
не может быть, Антоша: он обручился
с Машенькой…
Почтмейстер. Сам
не знаю, неестественная сила побудила. Призвал
было уже курьера,
с тем чтобы отправить его
с эштафетой, — но любопытство такое одолело, какого еще никогда
не чувствовал.
Не могу,
не могу! слышу, что
не могу! тянет, так вот и тянет! В одном ухе так вот и слышу: «Эй,
не распечатывай! пропадешь, как курица»; а в другом словно бес какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!» И как придавил сургуч — по жилам огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз. И руки дрожат, и все помутилось.
Артемий Филиппович. Человек десять осталось,
не больше; а прочие все выздоровели. Это уж так устроено, такой порядок.
С тех пор, как я принял начальство, —
может быть, вам покажется даже невероятным, — все как мухи выздоравливают. Больной
не успеет войти в лазарет, как уже здоров; и
не столько медикаментами, сколько честностью и порядком.
Правдин. Каким же образом? Происшествии
с человеком ваших качеств никому равнодушны
быть не могут. Вы меня крайне одолжите, если расскажете…
Стародум. Оттого, мой друг, что при нынешних супружествах редко
с сердцем советуют. Дело в том, знатен ли, богат ли жених? Хороша ли, богата ли невеста? О благонравии вопросу нет. Никому и в голову
не входит, что в глазах мыслящих людей честный человек без большого чина — презнатная особа; что добродетель все заменяет, а добродетели ничто заменить
не может. Признаюсь тебе, что сердце мое тогда только
будет спокойно, когда увижу тебя за мужем, достойным твоего сердца, когда взаимная любовь ваша…