Неточные совпадения
В
одной из сторон ограды вделаны крепкие ворота, всегда запертые, всегда день и ночь охраняемые часовыми; их отпирали по требованию, для выпуска на
работу.
Каждая паля означала у него день; каждый день он отсчитывал по
одной пале и таким образом, по оставшемуся числу несосчитанных паль, мог наглядно видеть, сколько дней еще остается ему пробыть в остроге до срока
работы. […считать пали… до срока
работы — автобиографический эпизод.
На
работе всегда под конвоем, дома с двумястами товарищей и ни разу, ни разу —
один!
Один раз, на
работе, девчонка-калашница, подошедшая к арестантам, долго всматривалась в меня и потом вдруг захохотала.
Впоследствии я понял, что, кроме лишения свободы, кроме вынужденной
работы, в каторжной жизни есть еще
одна мука, чуть ли не сильнейшая, чем все другие.
В
один день он пошел и объявил унтер-офицеру, что не хочет идти на
работу.
Пьяный арестант, среди бела дня, в будний день, когда все обязаны были выходить на
работу, при строгом начальнике, который каждую минуту мог приехать в острог, при унтер-офицере, заведующем каторжными и находящемся в остроге безотлучно; при караульных, при инвалидах —
одним словом, при всех этих строгостях совершенно спутывал все зарождавшиеся во мне понятия об арестантском житье-бытье.
Как
один из зачинщиков старик сослан был в каторжную
работу.
Даже странно было смотреть, как иной из них работает, не разгибая шеи, иногда по нескольку месяцев, единственно для того, чтоб в
один день спустить весь заработок, все дочиста, а потом опять, до нового кутежа, несколько месяцев корпеть за
работой.
Это дикое любопытство, с которым оглядывали меня мои новые товарищи-каторжники, усиленная их суровость с новичком из дворян, вдруг появившимся в их корпорации, суровость, иногда доходившая чуть не до ненависти, — все это до того измучило меня, что я сам желал уж поскорее
работы, чтоб только поскорее узнать и изведать все мое бедствие разом, чтоб начать жить, как и все они, чтоб войти со всеми поскорее в
одну колею.
На прочих арестантов они смотрели с достоинством и даже с снисходительностью, ссор ненужных не затевали, у начальства были на хорошем счету, на
работах являлись как будто распорядителями, и ни
один из них не стал бы придираться, например, за песни; до таких мелочей они не унижались.
Но относительно меня я заметил
одну особенность: куда бы я ни приткнулся им помогать во время
работы, везде я был не у места, везде мешал, везде меня чуть не с бранью отгоняли прочь.
Но я не смотрел ни на кого и бодро отправлялся куда-нибудь, например хоть обжигать и толочь алебастр, —
одна из первых
работ, мною узнанных.
Алмазов обыкновенно молча и сурово принимался за
работу; мы словно стыдились, что не можем настоящим образом помогать ему, а он нарочно управлялся
один, нарочно не требовал от нас никакой помощи, как будто для того, чтобы мы чувствовали всю вину нашу перед ним и каялись собственной бесполезностью.
Так как он был ювелир, а ювелира в городе не было, то и работал беспрерывно по господам и по начальству города
одну ювелирную
работу.
В городе-то нет театра…»
Одним словом, фантазия арестантов, особенно после первого успеха, дошла на праздниках до последней степени, чуть ли не до наград или до уменьшения срока
работ, хотя в то же время и сами они почти тотчас же предобродушно принимались смеяться над собой.
— Да на
работу, Михаил Васильич, перво-наперво в мастерскую надоть, — засмеется себе… То есть душа человек!
Одно слово душа!
В первый год, или, лучше сказать, в первые же месяцы моей острожной жизни, весной, я ходил с
одной партией на
работу за две версты, в кирпичный завод, с печниками, подносчиком.
Однажды, в это же лето, уже к августу месяцу, в будний ясный и жаркий день, в первом часу пополудни, когда по обыкновению все отдыхали перед послеобеденной
работой, вдруг вся каторга поднялась, как
один человек, и начала строиться на острожном дворе.
Поблажки нам насчет
работы и содержания не было решительно никакой: те же
работы, те же кандалы, те же замки,
одним словом все то же самое, что и у всех арестантов.
Облегчить их он, конечно, ничем не мог; заведовал он только
одними инженерными
работами, которые и при всех других командирах шли в своем всегдашнем, раз заведенном законном порядке.
Потом мы года два почти неразлучно ходили с Б-м на
одни работы, чаще же всего в мастерскую.
Кстати: мы с ним часто говорили по-французски, и за это
один пристав над
работами, инженерный солдат Дранишников, неизвестно по какому соображению, прозвал нас фершелами.
Припомнили кстати, что по правилам на каждого арестанта из особого отделения полагалось на
работе по два конвойных или по крайней мере
один за каждым.
Неточные совпадения
У батюшки, у матушки // С Филиппом побывала я, // За дело принялась. // Три года, так считаю я, // Неделя за неделею, //
Одним порядком шли, // Что год, то дети: некогда // Ни думать, ни печалиться, // Дай Бог с
работой справиться // Да лоб перекрестить. // Поешь — когда останется // От старших да от деточек, // Уснешь — когда больна… // А на четвертый новое // Подкралось горе лютое — // К кому оно привяжется, // До смерти не избыть!
Работаешь
один, // А чуть
работа кончена, // Гляди, стоят три дольщика:
Что шаг, то натыкалися // Крестьяне на диковину: // Особая и странная //
Работа всюду шла. //
Один дворовый мучился // У двери: ручки медные // Отвинчивал; другой // Нес изразцы какие-то. // «Наковырял, Егорушка?» — // Окликнули с пруда. // В саду ребята яблоню // Качали. — Мало, дяденька! // Теперь они осталися // Уж только наверху, // А было их до пропасти!
Появлялись новые партии рабочих, которые, как цвет папоротника, где-то таинственно нарастали, чтобы немедленно же исчезнуть в пучине водоворота. Наконец привели и предводителя, который
один в целом городе считал себя свободным от
работ, и стали толкать его в реку. Однако предводитель пошел не сразу, но протестовал и сослался на какие-то права.
Через полтора или два месяца не оставалось уже камня на камне. Но по мере того как
работа опустошения приближалась к набережной реки, чело Угрюм-Бурчеева омрачалось. Рухнул последний, ближайший к реке дом; в последний раз звякнул удар топора, а река не унималась. По-прежнему она текла, дышала, журчала и извивалась; по-прежнему
один берег ее был крут, а другой представлял луговую низину, на далекое пространство заливаемую в весеннее время водой. Бред продолжался.