Неточные совпадения
Все они собрались сюда
не своей волей; все они
были друг другу чужие.
Впоследствии я понял, что, кроме лишения свободы, кроме вынужденной работы, в каторжной жизни
есть еще одна мука, чуть ли
не сильнейшая, чем все
другие.
Общее сожительство, конечно,
есть и в
других местах; но в острог-то приходят такие люди, что
не всякому хотелось бы сживаться с ними, и я уверен, что всякий каторжный чувствовал эту муку, хотя, конечно, большею частью бессознательно.
Оба впились глазами
друг в
друга. Толстяк ждал ответа и сжал кулаки, как будто хотел тотчас же кинуться в драку. Я и вправду думал, что
будет драка. Для меня все это
было так ново, и я смотрел с любопытством. Но впоследствии я узнал, что все подобные сцены
были чрезвычайно невинны и разыгрывались, как в комедии, для всеобщего удовольствия; до драки же никогда почти
не доходило. Все это
было довольно характерно и изображало нравы острога.
Во-первых, вы и народ
другой, на них
не похожий, а во-вторых, они все прежде
были или помещичьи, или из военного звания.
Наконец, меня перековали. Между тем в мастерскую явились одна за
другою несколько калашниц. Иные
были совсем маленькие девочки. До зрелого возраста они ходили обыкновенно с калачами; матери пекли, а они продавали. Войдя в возраст, они продолжали ходить, но уже без калачей; так почти всегда водилось.
Были и
не девочки. Калач стоил грош, и арестанты почти все их покупали.
Он так
не похож
был на
других арестантов: что-то до того спокойное и тихое
было в его взгляде, что, помню, я с каким-то особенным удовольствием смотрел на его ясные, светлые глаза, окруженные мелкими лучистыми морщинками.
Разумеется, заготовленное вино скоро пропивается; тогда гуляка идет к
другим целовальникам, которые уже поджидают его, и
пьет до тех пор, пока
не пропивает всего до копейки.
Был всегда тих, ни с кем никогда
не ссорился и избегал ссор, но как будто от презрения к
другим, как будто считая себя выше всех остальных; говорил очень мало и
был как-то преднамеренно несообщителен.
Вот человек, который в каторге чахнет, тает, как свечка; и вот
другой, который до поступления в каторгу и
не знал даже, что
есть на свете такая развеселая жизнь, такой приятный клуб разудалых товарищей.
Его прекрасное, открытое, умное и в то же время добродушно-наивное лицо с первого взгляда привлекло к нему мое сердце, и я так рад
был, что судьба послала мне его, а
не другого кого-нибудь в соседи.
Как только заговорил я теперь о каторжниках, которые
были не хуже
других, то тотчас же невольно вспомнил о нем.
Уж как он
был зажарен — это
другой вопрос, да
не в том
было и дело.
Он
не мог
не служить кому-нибудь и, казалось, выбрал меня особенно потому, что я
был обходительнее
других и честнее на расплату.
Хоть у меня вовсе
не было при входе в острог больших денег, но я как-то
не мог тогда серьезно досадовать на тех из каторжных, которые почти в первые часы моей острожной жизни, уже обманув меня раз, пренаивно приходили по
другому, по третьему и даже по пятому разу занимать у меня.
Какой-нибудь последний оборвыш, который и сам-то
был самым плохим работником и
не смел пикнуть перед
другими каторжниками, побойчее его и потолковее, и тот считал вправе крикнуть на меня и прогнать меня, если я становился подле него, под тем предлогом, что я ему мешаю. Наконец, один из бойких прямо и грубо сказал мне: «Куда лезете, ступайте прочь! Что соваться куда
не спрашивают».
Но чуть ли еще
не тяжелей
было, когда на бесконечной белой пелене снега ярко сияло солнце; так бы и улетел куда-нибудь в эту степь, которая начиналась на
другом берегу и расстилалась к югу одной непрерывной скатертью тысячи на полторы верст.
Когда мы пришли домой, я предложил ему стакан чаю. От чаю он
не отказался,
выпил и поблагодарил. Мне пришло в голову раскошелиться и попотчевать его косушкой. Косушка нашлась и в нашей казарме. Петров
был отменно доволен,
выпил, крякнул и, заметив мне, что я совершенно оживил его, поспешно отправился в кухню, как будто там без него чего-то никак
не могли решить. Вместо него ко мне явился
другой собеседник, Баклушин (пионер), которого я еще в бане тоже позвал к себе на чай.
— Я
не могу
быть ваш
друг, говорит: ви простой солдат.
Иные ходили с заботливым и суетливым видом единственно потому, что и
другие были суетливы и заботливы, и хоть иным, например, ниоткуда
не предстояло получить денег, но они смотрели так, как будто и они тоже получат от кого-нибудь деньги; одним словом, все как будто ожидали к завтрашнему дню какой-то перемены, чего-то необыкновенного.
Никто, впрочем,
не начинал еще
есть, хоть иным бы и хотелось, но наблюдалось перед
другими приличие.
Эта казарма
была устроена
не так, как
другие: в ней нары тянулись около стен, а
не посредине комнаты, как во всех прочих казармах, так что это
была единственная в остроге комната,
не загроможденная посредине.
Он с характером и слывет богатым, но ему почему-то выгодно
не раздражать теперь своего экспансивного
друга, и он подводит его к целовальнику;
друг утверждает, что он должен и обязан ему поднести, «если только ты честный человек
есть».
Целовальник с некоторым уважением к требователю и с оттенком презрения к экспансивному
другу, потому что тот
пьет не на свои, а его потчуют, достает и наливает чашку вина.
— Ну чего рюмишь, вино расплескал! Честь ведут да дают, так
пей! — кричит целовальник на экспансивного
друга, —
не до завтра над тобой стоять!
Вот сидят на нарах отдельно два
друга: один высокий, плотный, мясистый, настоящий мясник; лицо его красно. Он чуть
не плачет, потому что очень растроган.
Другой — тщедушный, тоненький, худой, с длинным носом, с которого как будто что-то каплет, и с маленькими свиными глазками, обращенными в землю. Это человек политичный и образованный;
был когда-то писарем и трактует своего
друга несколько свысока, что тому втайне очень неприятно. Они весь день вместе
пили.
Но к гонениям и к насмешкам их над нами примешивалось и
другое: мы когда-то
были дворяне; мы принадлежали к тому же сословию, как и их бывшие господа, о которых они
не могли сохранить хорошей памяти.
Их уже разнимали
другие актеры и присудили большинством голосов отдать роль Нецветаеву,
не потому, что он
был казистее и красивее
другого и таким образом лучше бы походил на барина, а потому, что Нецветаев уверил всех, что он выйдет с тросточкой и
будет так ею помахивать и по земле чертить, как настоящий барин и первейший франт, чего Ваньке Отпетому и
не представить, потому настоящих господ он никогда и
не видывал.
Здесь
не так, как в
других палатах, здесь
были собраны в кучу все болезни, даже венерические.
Правда, наш народ, как, может
быть, и весь народ русский, готов забыть целые муки за одно ласковое слово; говорю об этом как об факте,
не разбирая его на этот раз ни с той, ни с
другой стороны.
Если в нашей палате
не было у кого купить, посылали сторожа в
другую арестантскую палату, а нет — так и в солдатские палаты, в «вольные», как у нас говорили.
Они всегда производили довольно сильное впечатление, как, впрочем, и
было уже упомянуто; но
не каждый же день их приводили, и в тот день, когда их
не было, становилось у нас как-то вяло, как будто все эти лица одно
другому страшно надоели, начинались даже ссоры.
— Да ведь и над ним, чай, старшие
есть! — возражает
другой, горячий и неглупый малый, видавший виды, но спорщик, каких свет
не производил.
Арестант, совершивший преступление, назывался Ломов; получившего рану звали у нас Гаврилкой; он
был из закоренелых бродяг.
Не помню,
было ли у него
другое прозвание; звали его у нас всегда Гаврилкой.
Он
не друг и
не товарищ, и хоть и достигнет он, наконец, с годами, того, что его обижать
не будут, но все-таки он
будет не свой и вечно, мучительно
будет сознавать свое отчуждение и одиночество.
— Оно правда, — прибавляет ворчливо
другой, до сих пор молчаливый, — хоть и скоро, да
не споро. Что говорить-то на претензии
будешь, ты вот что сперва скажи, голова с затылком?
Народ этот
не глупее
других, даже бывают из них и очень умные, но они слишком горячи, чтоб
быть хитрыми и расчетливыми.
Никогда еще я
не был до сих пор так оскорблен в остроге, и в этот раз мне
было очень тяжело. Но я попал в такую минуту. В сенях в кухне мне встретился Т-вский, из дворян, твердый и великодушный молодой человек, без большого образования и любивший ужасно Б. Его из всех
других различали каторжные и даже отчасти любили. Он
был храбр, мужествен и силен, и это как-то выказывалось в каждом жесте его.
Ответа
не было слышно. Но через минуту мы увидели, как арестант отделился и отправился в кордегардию. Еще через минуту отправился вслед за ним
другой, потом третий.
И я, наконец, скрепился: я ждал, я отсчитывал каждый день и, несмотря на то, что оставалось их тысячу, с наслаждением отсчитывал по одному, провожал, хоронил его и с наступлением
другого дня рад
был, что остается уже
не тысяча дней, а девятьсот девяносто девять.
А-в ли на Куликова, или Куликов на А-ва? —
не знаю, но оба
друг друга стоили и для этого дела
были люди взаимно подходящие.
— Беспременно
есть! — говорили
другие, —
не такой народ; все вперед изготовили.
Неточные совпадения
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться с
другими: я, брат,
не такого рода! со мной
не советую… (
Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает
есть.)Я думаю, еще ни один человек в мире
не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это
не жаркое.
Городничий (в сторону).О, тонкая штука! Эк куда метнул! какого туману напустил! разбери кто хочет!
Не знаешь, с которой стороны и приняться. Ну, да уж попробовать
не куды пошло! Что
будет, то
будет, попробовать на авось. (Вслух.)Если вы точно имеете нужду в деньгах или в чем
другом, то я готов служить сию минуту. Моя обязанность помогать проезжающим.
Анна Андреевна. У тебя вечно какой-то сквозной ветер разгуливает в голове; ты берешь пример с дочерей Ляпкина-Тяпкина. Что тебе глядеть на них?
не нужно тебе глядеть на них. Тебе
есть примеры
другие — перед тобою мать твоя. Вот каким примерам ты должна следовать.
Почтмейстер. Сам
не знаю, неестественная сила побудила. Призвал
было уже курьера, с тем чтобы отправить его с эштафетой, — но любопытство такое одолело, какого еще никогда
не чувствовал.
Не могу,
не могу! слышу, что
не могу! тянет, так вот и тянет! В одном ухе так вот и слышу: «Эй,
не распечатывай! пропадешь, как курица»; а в
другом словно бес какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!» И как придавил сургуч — по жилам огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз. И руки дрожат, и все помутилось.
Хлестаков. Я с тобою, дурак,
не хочу рассуждать. (Наливает суп и
ест.)Что это за суп? Ты просто воды налил в чашку: никакого вкусу нет, только воняет. Я
не хочу этого супу, дай мне
другого.