Неточные совпадения
Но другие, народ легкомысленный и
не умеющий разрешать загадку
жизни, скоро наскучают Сибирью и с тоской себя спрашивают: зачем они
в нее заехали?
Учат же они преимущественно французскому языку, столь необходимому на поприще
жизни и о котором без них
в отдаленных краях Сибири
не имели бы и понятия.
Вообще
жизнь свою редко кто рассказывал, да и любопытство было
не в моде, как-то
не в обычае,
не принято.
Помню ясно, что с первого шагу
в этой
жизни поразило меня то, что я как будто и
не нашел
в ней ничего особенно поражающего, необыкновенного или, лучше сказать, неожиданного.
Впоследствии я понял, что, кроме лишения свободы, кроме вынужденной работы,
в каторжной
жизни есть еще одна мука, чуть ли
не сильнейшая, чем все другие.
Вечером, уже
в темноте, перед запором казарм, я ходил около паль, и тяжелая грусть пала мне на душу, и никогда после я
не испытывал такой грусти во всю мою острожную
жизнь.
Вот человек, который
в каторге чахнет, тает, как свечка; и вот другой, который до поступления
в каторгу и
не знал даже, что есть на свете такая развеселая
жизнь, такой приятный клуб разудалых товарищей.
Положительно могу сказать, что никогда
в жизни я
не встречал более сильного, более железного характером человека, как он.
Не понравился он мне с первого же дня, хотя, помню,
в этот первый день я много о нем раздумывал и всего более дивился, что такая личность, вместо того чтоб успевать
в жизни, очутилась
в остроге.
Вообще скажу заранее: я считаю Алея далеко
не обыкновенным существом и вспоминаю о встрече с ним, как об одной из лучших встреч
в моей
жизни.
Он замолчал и
в этот вечер уже больше
не сказал ни слова. Но с этих пор он искал каждый раз говорить со мной, хотя сам из почтения, которое он неизвестно почему ко мне чувствовал, никогда
не заговаривал первый. Зато очень был рад, когда я обращался к нему. Я расспрашивал его про Кавказ, про его прежнюю
жизнь. Братья
не мешали ему со мной разговаривать, и им даже это было приятно. Они тоже, видя, что я все более и более люблю Алея, стали со мной гораздо ласковее.
Я несколько лет прожил среди убийц, развратников и отъявленных злодеев, но положительно говорю, никогда еще
в жизни я
не встречал такого полного нравственного падения, такого решительного разврата и такой наглой низости, как
в А-ве.
Есть
в Сибири, и почти всегда
не переводится, несколько лиц, которые, кажется, назначением
жизни своей поставляют себе — братский уход за «несчастными», сострадание и соболезнование о них, точно о родных детях, совершенно бескорыстное, святое.
Хоть у меня вовсе
не было при входе
в острог больших денег, но я как-то
не мог тогда серьезно досадовать на тех из каторжных, которые почти
в первые часы моей острожной
жизни, уже обманув меня раз, пренаивно приходили по другому, по третьему и даже по пятому разу занимать у меня.
Иногда только потешит себя, вспоминая свой удалой размах, свой кутеж, бывший раз
в его
жизни, когда он был «отчаянным», и очень любит, если только найдет простячка, с приличной важностью перед ним поломаться, похвастаться и рассказать ему свои подвиги,
не показывая, впрочем, и вида, что ему самому рассказать хочется.
У него
не было ни семейных воспоминаний, потому что он вырос сиротой
в чужом доме и чуть
не с пятнадцати лет пошел на тяжелую службу;
не было
в жизни его и особенных радостей, потому что всю
жизнь свою провел он регулярно, однообразно, боясь хоть на волосок выступить из показанных ему обязанностей.
Может быть, он еще с детства привык видеть на столе
в этот день поросенка и вывел, что поросенок необходим для этого дня, и я уверен, если б хоть раз
в этот день он
не покушал поросенка, то на всю
жизнь у него бы осталось некоторое угрызение совести о неисполненном долге.
Один наш арестантик, из особого отделения, крещеный калмык, Александр или Александра, как звали его у нас, странный малый, плутоватый, бесстрашный и
в то же время очень добродушный, рассказывал мне, как он выходил свои четыре тысячи, рассказывал смеясь и шутя, но тут же клялся пресерьезно, что если б с детства, с самого нежного, первого своего детства, он
не вырос под плетью, от которой буквально всю
жизнь его
в своей орде
не сходили рубцы с его спины, то он бы ни за что
не вынес этих четырех тысяч.
Он никаких особенных преступлений
не сделал, по крайней мере
не слыхать было, чтоб говорили о нем
в этом роде, а все бегал, всю
жизнь свою пробегал.
Физическая сила
в каторге нужна
не менее нравственной для перенесения всех материальных неудобств этой проклятой
жизни.
Но, как уже и упоминал я отчасти, я
не мог и даже
не умел проникнуть во внутреннюю глубину этой
жизни в начале моего острога, а потому все внешние проявления ее мучили меня тогда невыразимой тоской.
Не говорю я тоже ничего о перемене привычек, образа
жизни, пищи и проч., что для человека из высшего слоя общества, конечно, тяжелее, чем для мужика, который нередко голодал на воле, а
в остроге по крайней мере сыто наедался.
Не то хоть всю
жизнь свою знайтесь с народом, хоть сорок лет сряду каждый день сходитесь с ним, по службе, например,
в условно-административных формах, или даже так, просто по-дружески,
в виде благодетеля и
в некотором смысле отца, — никогда самой сущности
не узнаете.
Одинокий душевно, я пересматривал всю прошлую
жизнь мою, перебирал все до последних мелочей, вдумывался
в мое прошедшее, судил себя один неумолимо и строго и даже
в иной час благословлял судьбу за то, что она послала мне это уединение, без которого
не состоялись бы ни этот суд над собой, ни этот строгий пересмотр прежней
жизни.
Я думал, я решил, я клялся себе, что уже
не будет
в моей будущей
жизни ни тех ошибок, ни тех падений, которые были прежде.
Неточные совпадения
Хлестаков. Право,
не знаю. Ведь мой отец упрям и глуп, старый хрен, как бревно. Я ему прямо скажу: как хотите, я
не могу жить без Петербурга. За что ж,
в самом деле, я должен погубить
жизнь с мужиками? Теперь
не те потребности; душа моя жаждет просвещения.
Хлестаков. Нет, я влюблен
в вас.
Жизнь моя на волоске. Если вы
не увенчаете постоянную любовь мою, то я недостоин земного существования. С пламенем
в груди прошу руки вашей.
Анна Андреевна. Тебе все такое грубое нравится. Ты должен помнить, что
жизнь нужно совсем переменить, что твои знакомые будут
не то что какой-нибудь судья-собачник, с которым ты ездишь травить зайцев, или Земляника; напротив, знакомые твои будут с самым тонким обращением: графы и все светские… Только я, право, боюсь за тебя: ты иногда вымолвишь такое словцо, какого
в хорошем обществе никогда
не услышишь.
Аммос Федорович. А я на этот счет покоен.
В самом деле, кто зайдет
в уездный суд? А если и заглянет
в какую-нибудь бумагу, так он
жизни не будет рад. Я вот уж пятнадцать лет сижу на судейском стуле, а как загляну
в докладную записку — а! только рукой махну. Сам Соломон
не разрешит, что
в ней правда и что неправда.
Городничий. Полно вам, право, трещотки какие! Здесь нужная вещь: дело идет о
жизни человека… (К Осипу.)Ну что, друг, право, мне ты очень нравишься.
В дороге
не мешает, знаешь, чайку выпить лишний стаканчик, — оно теперь холодновато. Так вот тебе пара целковиков на чай.