Неточные совпадения
Узнали наконец одну капитальную вещь, именно: что князем овладела какая-то неизвестная Степанида Матвеевна, бог знает какая женщина, приехавшая с ним из Петербурга, пожилая и толстая, которая ходит
в ситцевых платьях и с ключами
в руках; что князь слушается ее во всем как ребенок и не смеет ступить шагу без ее позволения; что она даже моет его своими
руками; балует его, носит и тешит как ребенка; что, наконец, она-то и отдаляет от него всех посетителей, и
в особенности родственников, которые начали
было понемногу заезжать
в Духаново, для разведок.
— Но вы ничего, ничего не переменились! — восклицает она, хватая гостя за обе
руки и усаживая его
в покойное кресло. — Садитесь, садитесь, князь! Шесть лет, целых шесть лет не видались, и ни одного письма, даже ни строчки во все это время! О, как вы виноваты передо мною, князь! Как я зла
была на вас, mon cher prince! [мой дорогой князь (франц.)] Но — чаю, чаю! Ах, боже мой, Настасья Петровна, чаю!
Эта чумичка Настасья прибегает ко мне испуганная, с страшным известием: уже целый час письмо
в руках у Натальи Дмитриевны; через два часа весь город
будет знать о твоем позоре!
Наконец, если даже он и не выздоровеет, то умрет счастливый, примиренный с собою, на
руках твоих, потому что ты сама можешь
быть при нем
в эти минуты, уверенный
в любви твоей, прощенный тобою, под сенью мирт, лимонов, под лазуревым, экзотическим небом!
— Стало
быть, она с вами поедет, когда вы бу-дете со-про-вождать меня за гра-ни-цу?
В таком случае я непременно поеду за границу! — вскричал князь, одушевляясь. — Неп-ре-менно поеду! И если б я мог льстить себя на-деж-дою… Но она очаровательное, оча-ро-ва-тельное дитя! O ma charmante enfant!.. [прелестное дитя (франц.)] — И князь снова начал целовать ее
руки. Бедняжка, ему хотелось стать перед ней на колени.
Вы — обломок аристократии, она — красавица из красавиц! вы ведете ее торжественно под
руку; она
поет в блестящем обществе, вы, с своей стороны, сыплете остроумием, — да все воды сбегутся смотреть на вас!
— Князь, князь! вы предлагаете ей свою
руку! вы хотите ее взять у меня, мою Зину! мою милую, моего ангела, Зину! Но я не пущу тебя, Зина! Пусть вырвут ее из
рук моих, из
рук матери! — Марья Александровна бросилась к дочери и крепко сжала ее
в объятиях, хотя чувствовала, что ее довольно сильно отталкивали… Маменька немного пересаливала. Зина чувствовала это всем существом своим и с невыразимым отвращением смотрела на всю комедию. Однако ж она молчала, а это — все, что
было надо Марье Александровне.
Зина осталась одна. Невыразимая тягость давила ее душу. Она чувствовала отвращение до тошноты. Она готова
была презирать себя. Щеки ее горели. С сжатыми
руками, стиснув зубы, опустив голову, стояла она, не двигаясь с места. Слезы стыда покатились из глаз ее…
В эту минуту отворилась дверь, и Мозгляков вбежал
в комнату.
— Друг мой! — с состраданием сказала Марья Александровна, подавая ему
руку, — вы это сделали от излишней горячки, от кипения страсти, стало
быть, от любви же к ней! Вы
были в отчаянии, вы не помнили себя! ведь должна же она понять все это…
Она оделась, но прежде забежала к Зине, чтоб сообщить ей,
в главных чертах, свое решение и некоторые инструкции. Но Зина не могла ее слушать. Она лежала
в постели, лицом
в подушках; она обливалась слезами и рвала свои длинные, чудные волосы своими белыми
руками, обнаженными до локтей. Изредка вздрагивала она, как будто холод
в одно мгновение проходил по всем ее членам. Марья Александровна начала
было говорить, но Зина не подняла даже и головы.
— Да… да ведь ты, Марья Александровна, все же законная жена моя, так вот я и говорю… по-супружески… — возразил
было Афанасий Матвеич и
в ту же минуту поднес обе
руки свои к голове, чтоб защитить свои волосы.
— Что, что, что? Да ты здесь рассуждать научился! ах ты, мужик ты этакой! ах ты, сопляк! Ну, жаль, некогда мне теперь с тобой возиться, а то бы я… Ну да потом припомню! Давай ему шляпу, Гришка! Давай ему шубу! Здесь без меня все эти три комнаты прибрать; да зеленую, угловую комнату тоже прибрать. Мигом щетки
в руки! С зеркал снять чехлы, с часов тоже, да чтоб через час все
было готово. Да сам надень фрак, людям выдай перчатки, слышишь, Гришка, слышишь?
— Я
буду говорить за тебя, а ты только кланяйся, слышишь, только кланяйся, а шляпу
в руках держи. Понимаешь?
— Ну да, именно
в Тверь; я все за-бы-ваю. Charmant, charmant! Так это вы тот самый и
есть? Чрезвычайно рад с вами позна-ко-миться, — говорил князь, не вставая с кресел и протягивая
руку улыбающемуся Афанасию Матвеичу. — Ну, как ваше здоровье?
— Ах ты, боже мой! да тут всякое терпенье лопнет! — кричала Марья Александровна,
в исступлении ломая
руки. — Она вам
пела романс, романс
пела! Неужели вы и это во сне видели?
Посреди улицы стояла коляска, щегольская и барская, запряженная парой горячих серых лошадей; седоков не было, и сам кучер, слезши с козел, стоял подле; лошадей держали под уздцы. Кругом теснилось множество народу, впереди всех полицейские. У одного из них
был в руках зажженный фонарик, которым он, нагибаясь, освещал что-то на мостовой, у самых колес. Все говорили, кричали, ахали; кучер казался в недоумении и изредка повторял:
Неточные совпадения
Хлестаков (защищая
рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться с другими: я, брат, не такого рода! со мной не советую… (
Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает
есть.)Я думаю, еще ни один человек
в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это не жаркое.
Я даже думаю (берет его под
руку и отводит
в сторону),я даже думаю, не
было ли на меня какого-нибудь доноса.
Почтмейстер. Сам не знаю, неестественная сила побудила. Призвал
было уже курьера, с тем чтобы отправить его с эштафетой, — но любопытство такое одолело, какого еще никогда не чувствовал. Не могу, не могу! слышу, что не могу! тянет, так вот и тянет!
В одном ухе так вот и слышу: «Эй, не распечатывай! пропадешь, как курица»; а
в другом словно бес какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!» И как придавил сургуч — по жилам огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз. И
руки дрожат, и все помутилось.
Аммос Федорович. А я на этот счет покоен.
В самом деле, кто зайдет
в уездный суд? А если и заглянет
в какую-нибудь бумагу, так он жизни не
будет рад. Я вот уж пятнадцать лет сижу на судейском стуле, а как загляну
в докладную записку — а! только
рукой махну. Сам Соломон не разрешит, что
в ней правда и что неправда.
Есть грязная гостиница, // Украшенная вывеской // (С большим носатым чайником // Поднос
в руках подносчика, // И маленькими чашками, // Как гусыня гусятами, // Тот чайник окружен), //
Есть лавки постоянные // Вподобие уездного // Гостиного двора…