Неточные совпадения
Петрушка, перемигиваясь с извозчиком и с кое-какими зеваками, усадил своего
барина в карету; непривычным
голосом и едва сдерживая дурацкий смех, крикнул: «Пошел!», вскочил на запятки, и все это, с шумом и громом, звеня и треща, покатилось на Невский проспект.
— Крестьян Иванович! — начал опять
господин Голядкин тихим, но многозначащим
голосом, отчасти в торжественном роде и останавливаясь на каждом пункте.
— Яков Петрович, Яков Петрович!.. — послышался
голос последовавшего за
господином Голядкиным Андрея Филипповича.
— Это более относится к домашним обстоятельствам и к частной жизни моей, Андрей Филиппович, — едва слышным
голосом проговорил полумертвый
господин Голядкин, — это не официальное приключение, Андрей Филиппович…
Господин Голядкин почувствовал какое-то вдохновение и дрожащим, торжественным
голосом начал снова, обращаясь к ожидавшему Герасимычу...
Скажу более, ты ошибался и утром сегодня, уверяя меня… осмеливаясь уверять меня, говорю я (
господин Голядкин возвысил
голос), что Олсуфий Иванович, благодетель мой с незапамятных лет, заменивший мне в некотором смысле отца, закажет для меня дверь свою в минуту семейной и торжественнейшей радости для его сердца родительского.
«Ты знаешь ли, Яша, — продолжал
господин Голядкин дрожащим, расслабленным
голосом, — ты, Яша, поселись у меня на время или навсегда поселись.
Впрочем, после некоторого молчания Петрушка, сиповатым и грубым
голосом, ответил, «что
барина дома нет».
— Дурак ты; да ведь я твой
барин, Петрушка, — проговорил
господин Голядкин прерывистым
голосом и во все глаза смотря на своего служителя.
Оно, конечно, — продолжал
господин Голядкин, переводя дух и немного понизив
голос, — оно, конечно… оно, конечно, лучше бы было, кабы не было ничего этого, умилительного, и близнецов никаких тоже бы не было…
А вот завтра и будет тебе, — едва слышным
голосом проговорил
господин Голядкин.
— Это вы, Яков Петрович, только так говорите, что он хлеб-то ваш ел, — отвечал, осклабляясь, Антон Антонович, и в
голосе его было слышно лукавство, так что по сердцу скребнуло у
господина Голядкина.
— Это речь врагов моих, — ответил он, наконец, благоразумно сдерживая себя, трепещущим
голосом. В то же самое время герой наш с беспокойством оглянулся на дверь. Дело в том, что
господин Голядкин-младший был, по-видимому, в превосходном расположении духа и в готовности пуститься на разные шуточки, не позволительные в общественном месте и, вообще говоря, не допускаемые законами света, и преимущественно в обществе высокого тона.
— И не я, — с жаром перебил наш герой, — и не я! Сердце мое говорит мне, Яков Петрович, что не я виноват во всем этом. Будем обвинять судьбу во всем этом, Яков Петрович, — прибавил
господин Голядкин-старший совершенно примирительным тоном.
Голос его начинал мало-помалу слабеть и дрожать.
«Знаю, друг мой, все знаю, — отвечал слабым, тоскливым
голосом изнуренный герой наш, — это официальное…» В пакете действительно было предписание
господину Голядкину, за подписью Андрея Филипповича, сдать находившиеся у него на руках дела Ивану Семеновичу.
Но вдруг
господин Голядкин дернул снурок, остановил карету и попросил умоляющим
голосом поворотить назад, не к Измайловскому мосту, а в одну другую улицу.
— Что-с? — проговорил знакомый
голос над
господином Голядкиным.
— Нешто скоро, сударь, изволите ехать? — произнес
голос над
господином Голядкиным.
Господин Голядкин вздрогнул; но перед ним стоял его извозчик, тоже весь до нитки измокший и продрогший, от нетерпения и от нечего делать вздумавший заглянуть к
господину Голядкину за дрова.
— Я сейчас, мой друг; я, мой друг, знаешь, тотчас; я, мой друг, тотчас же, — отвечал
господин Голядкин трепещущим и изнывающим
голосом.
Голосом, полным рыданий, примиренный с людьми и судьбою и крайне любя в настоящее мгновение не только Олсуфия Ивановича, не только всех гостей, взятых вместе, но даже и зловредного близнеца своего, который теперь, по-видимому, вовсе был не зловредным и даже не близнецом
господину Голядкину, но совершенно посторонним и крайне любезным самим по себе человеком, обратился было герой наш к Олсуфию Ивановичу с трогательным излиянием души своей; но от полноты всего, в нем накопившегося, не мог ровно ничего объяснить, а только весьма красноречивым жестом молча указал на свое сердце…
— Это, это Крестьян Иванович Рутеншпиц, доктор медицины и хирургии, ваш давнишний знакомец, Яков Петрович! — защебетал чей-то противный
голос под самым ухом
господина Голядкина.
Господин Голядкин слышал ясно, как все, что ни было в зале, ринулось вслед за ним, как все теснились, давили друг друга и все вместе, в
голос, начинали повторять за
господином Голядкиным: «что это ничего; что не бойтесь, Яков Петрович, что это ведь старинный друг и знакомец ваш, Крестьян Иванович Рутеншпиц…» Наконец вышли на парадную, ярко освещенную лестницу; на лестнице была тоже куча народа; с шумом растворились двери на крыльцо, и
господин Голядкин очутился на крыльце вместе с Крестьяном Ивановичем.
Неточные совпадения
Голос Земляники. Отпустите,
господа, хоть душу на покаяние — совсем прижали!
Осип, слуга, таков, как обыкновенно бывают слуги несколько пожилых лет. Говорит сурьёзно, смотрит несколько вниз, резонер и любит себе самому читать нравоучения для своего
барина.
Голос его всегда почти ровен, в разговоре с
барином принимает суровое, отрывистое и несколько даже грубое выражение. Он умнее своего
барина и потому скорее догадывается, но не любит много говорить и молча плут. Костюм его — серый или синий поношенный сюртук.
— Певец Ново-Архангельской, // Его из Малороссии // Сманили
господа. // Свезти его в Италию // Сулились, да уехали… // А он бы рад-радехонек — // Какая уж Италия? — // Обратно в Конотоп, // Ему здесь делать нечего… // Собаки дом покинули // (Озлилась круто женщина), // Кому здесь дело есть? // Да у него ни спереди, // Ни сзади… кроме
голосу… — // «Зато уж голосок!»
Вытянул голову,
голос напряг //
Барин — напрасные крики!
— Водки лучше всего, — пробасил Яшвин. — Терещенко! водки
барину и огурцов, — крикнул он, видимо любя слушать свой
голос.