Неточные совпадения
Завозись теперь как-нибудь обедавший с ним рядом сосед или не пойми его с первого
слова прислуживавший ему мальчишка — и он, так умевший
быть вежливым и, когда надо, так свысока невозмутимым, наверно бы расшумелся, как юнкер, и, пожалуй, сделал бы историю.
От этого человека как будто и все прочие вошедшие люди ждали самого главного
слова: или обвинения, или оправдания Вельчанинова, и все
были в нетерпении.
Спокойно и без лишних
слов, без давешнего волнения, рассказал он, в виде отчета, как он отвез Лизу, как ее мило там приняли, как это ей
будет полезно, и мало-помалу, как бы совсем и забыв о Лизе, незаметно свел речь исключительно только на Погорельцевых, — то
есть какие это милые люди, как он с ними давно знаком, какой хороший и даже влиятельный человек Погорельцев и тому подобное. Павел Павлович слушал рассеянно и изредка исподлобья с брезгливой и плутоватой усмешкой поглядывал на рассказчика.
По ее
словам, «не
будь только робеночка, давно бы она его выжила.
Доктор приехал только к вечеру. Осмотрев больную, он с первого
слова всех напугал, заметив, что напрасно его не призвали раньше. Когда ему объявили, что больная заболела всего только вчера вечером, он сначала не поверил. «Все зависит от того, как пройдет эта ночь», — решил он наконец и, сделав свои распоряжения, уехал, обещав прибыть завтра как можно раньше. Вельчанинов хотел
было непременно остаться ночевать; но Клавдия Петровна сама упросила его еще раз «попробовать привезти сюда этого изверга».
Это
была тихая, скорбная просьба, безо всякого оттенка вчерашней раздражительности, но вместе с тем послышалось и что-то такое, как будто она и сама
была вполне уверена, что просьбу ее ни за что не исполнят. Чуть только Вельчанинов, совсем в отчаянии, стал уверять ее, что это невозможно, она молча закрыла глаза и ни
слова более не проговорила, как будто и не слушала и не видела его.
— Стойте! — закричал тот опять. — Не прикидывайтесь, я насквозь вас вижу! Повторяю: даю вам честное
слово, что я готов вам ответить на все, и вы получите всякое возможное удовлетворение, то
есть всякое, даже и невозможное! О, как бы я желал, чтоб вы меня поняли!..
Вельчанинов с первых же
слов разговора заметил, что его уже здесь ожидали и что приезд его в качестве Павла Павловичева друга, желающего познакомиться,
был чуть ли не торжественно возвещен.
Зоркий и опытный в этих делах его взгляд скоро отличил тут даже нечто особенное: по слишком любезному приему родителей, по некоторому особенному виду девиц и их наряду (хотя, впрочем, день
был праздничный) у него замелькало подозрение, что Павел Павлович схитрил и очень могло
быть, что внушил здесь, не говоря, разумеется, прямых
слов, нечто вроде предположения об нем как о скучающем холостяке, «хорошего общества», с состоянием и который, очень и очень может
быть, наконец, вдруг решится «положить предел» и устроиться, — «тем более что и наследство получил».
Очень ловко умел тоже вставить между
словами острое и задирающее словцо, веселый намек, смешной каламбур, но совершенно как бы невзначай, как бы и не замечая, — тогда как и острота, и каламбур, и самый-то разговор, может
быть, давным-давно уже
были заготовлены и заучены и уже не раз употреблялись.
— В пословицы вечером
будут играть, — вдруг конфиденциально шепнула Вельчанинову одна подружка, которую он до сих пор едва даже заметил и ни
слова еще с нею не выговорил, — вечером над Павлом Павловичем все станут смеяться, так и вы тоже.
Выбрали место и уселись на скамейках; досталось отгадывать Марье Никитишне; потребовали, чтоб она ушла как можно дальше и не подслушивала; в отсутствие ее выбрали пословицу и роздали
слова. Марья Никитишна воротилась и мигом отгадала. Пословица
была: «Страшен сон, да милостив бог».
— Я, кажется, имею — случай — говорить с господином Трусоцким, — произнес он размеренно и с особенным удовольствием отмечая
слово «случай», то
есть тем давая знать, что никакой чести и никакого удовольствия в разговоре с господином Трусоцким для него
быть не может.
— Да сейчас после вас же, я ведь тоже оттуда. Вот что, господин Трусоцкий, — повернулся он к стоявшему Павлу Павловичу, — мы, то
есть я и Надежда Федосеевна, — цедил он сквозь зубы, небрежно разваливаясь в креслах, — давно уже любим друг друга и дали друг другу
слово. Вы теперь между нами помеха; я пришел вам предложить, чтобы вы очистили место. Угодно вам
будет согласиться на мое предложение?
Впрочем, это все пустяки, а дело в том, что тут не только нет ничего неблагородного с моей стороны, как вы позволили себе выразиться, но даже совершенно напротив, что и надеюсь вам растолковать: мы, во-первых, дали друг другу
слово, и, кроме того, я прямо ей обещался, при двух свидетелях, в том, что если она когда полюбит другого или просто раскается, что за меня вышла, и захочет со мной развестись, то я тотчас же выдаю ей акт в моем прелюбодеянии, — и тем поддержу, стало
быть, где следует, ее просьбу о разводе.
Во все эти три минуты ни тот, ни другой не проговорили ни
слова; только слышно
было их тяжелое дыхание и глухие звуки борьбы.
Напротив, в утешение ему сулила, что она найдет случай передать ему будущего ребенка, уверяла, что отныне у них другие обязанности, что дружба их теперь навеки закреплена, — одним
словом, логики
было мало, но цель
была все та же: чтоб он избавил ее от любви своей.
Олимпиада Семеновна объяснила Вельчанинову, что они едут теперь из О., где служит ее муж, на два месяца в их деревню, что это недалеко, от этой станции всего сорок верст, что у них там прекрасный дом и сад, что к ним приедут гости, что у них
есть и соседи, и если б Алексей Иванович
был так добр и захотел их посетить «в их уединении», то она бы встретила его «как ангела-хранителя», потому что она не может вспомнить без ужасу, что бы
было, если б… и так далее, и так далее, — одним
словом, «как ангела-хранителя…»