Неточные совпадения
Сказано: «Раздай всё и
иди за мной, если
хочешь быть совершен».
— В происшедшем скандале мы все виноваты! — горячо проговорил он, — но я все же ведь не предчувствовал,
идя сюда,
хотя и знал, с кем имею дело…
Надо заметить, что он действительно
хотел было уехать и действительно почувствовал невозможность, после своего позорного поведения в келье старца,
идти как ни в чем не бывало к игумену на обед.
Ватага, конечно, расхохоталась над неожиданным мнением; какой-то один из ватаги даже начал подстрекать Федора Павловича, но остальные принялись плевать еще пуще,
хотя все еще с чрезмерною веселостью, и наконец
пошли все прочь своею дорогой.
— Чего шепчу? Ах, черт возьми, — крикнул вдруг Дмитрий Федорович самым полным голосом, — да чего же я шепчу? Ну, вот сам видишь, как может выйти вдруг сумбур природы. Я здесь на секрете и стерегу секрет. Объяснение впредь, но, понимая, что секрет, я вдруг и говорить стал секретно, и шепчу как дурак, тогда как не надо.
Идем! Вон куда! До тех пор молчи. Поцеловать тебя
хочу!
—
Шел к отцу, а сначала
хотел зайти к Катерине Ивановне.
— Он. Величайший секрет. Даже Иван не знает ни о деньгах, ни о чем. А старик Ивана в Чермашню
посылает на два, на три дня прокатиться: объявился покупщик на рощу срубить ее за восемь тысяч, вот и упрашивает старик Ивана: «помоги, дескать, съезди сам» денька на два, на три, значит. Это он
хочет, чтобы Грушенька без него пришла.
— Нет, она тебе не скажет, — перебил старик, — она егоза. Она тебя целовать начнет и скажет, что за тебя
хочет. Она обманщица, она бесстыдница, нет, тебе нельзя к ней
идти, нельзя!
Монастырь он обошел кругом и через сосновую рощу прошел прямо в скит. Там ему отворили,
хотя в этот час уже никого не впускали. Сердце у него дрожало, когда он вошел в келью старца: «Зачем, зачем он выходил, зачем тот
послал его „в мир“? Здесь тишина, здесь святыня, а там — смущенье, там мрак, в котором сразу потеряешься и заблудишься…»
— Теперь я пока все-таки мужчина, пятьдесят пять всего, но я
хочу и еще лет двадцать на линии мужчины состоять, так ведь состареюсь — поган стану, не
пойдут они ко мне тогда доброю волей, ну вот тут-то денежки мне и понадобятся.
— Хорошо, я
пойду, — сказал Алеша, — только я вас не знаю и не дразню. Они мне сказали, как вас дразнят, но я вас не
хочу дразнить, прощайте!
Госпожа Хохлакова наконец убежала. Алеша, прежде чем
идти,
хотел было отворить дверь к Lise.
— Продолжает лежать в бреду, она не очнулась; ее тетки здесь и только ахают и надо мной гордятся, а Герценштубе приехал и так испугался, что я не знала, что с ним и делать и чем его спасти,
хотела даже
послать за доктором.
Впоследствии начались в доме неурядицы, явилась Грушенька, начались истории с братом Дмитрием,
пошли хлопоты — говорили они и об этом, но
хотя Смердяков вел всегда об этом разговор с большим волнением, а опять-таки никак нельзя было добиться, чего самому-то ему тут желается.
Хотел было я обнять и облобызать его, да не посмел — искривленно так лицо у него было и смотрел тяжело. Вышел он. «Господи, — подумал я, — куда
пошел человек!» Бросился я тут на колени пред иконой и заплакал о нем Пресвятой Богородице, скорой заступнице и помощнице. С полчаса прошло, как я в слезах на молитве стоял, а была уже поздняя ночь, часов около двенадцати. Вдруг, смотрю, отворяется дверь, и он входит снова. Я изумился.
Захочу, и не
пойду я теперь никуда и ни к кому,
захочу — завтра же отошлю Кузьме все, что он мне подарил, и все деньги его, а сама на всю жизнь работницей поденной
пойду!..
— Да черт вас дери всех и каждого! — завопил он вдруг, — и зачем я, черт, с тобою связался! Знать я тебя не
хочу больше отселева.
Пошел один, вон твоя дорога!
Он вдруг порешил
пойти к купцу Самсонову, покровителю Грушеньки, и предложить ему один «план», достать от него под этот «план» разом всю искомую сумму; в плане своем с коммерческой стороны он не сомневался нисколько, а сомневался лишь в том, как посмотрит на его выходку сам Самсонов, если
захочет взглянуть не с одной только коммерческой стороны.
— Видите, сударь, нам такие дела несподручны, — медленно промолвил старик, — суды
пойдут, адвокаты, сущая беда! А если
хотите, тут есть один человек, вот к нему обратитесь…
Услышав про это обстоятельство, батюшка тотчас же этот разговор замял,
хотя и хорошо бы сделал, если бы разъяснил тогда же Дмитрию Федоровичу догадку свою: что если сам Самсонов
послал его к этому мужичку как к Лягавому, то не сделал ли сего почему-либо на смех и что нет ли чего тут неладного?
Тот скоро проснулся, но услыхав, что в другой избе угар,
хотя и
пошел распорядиться, но принял факт до странности равнодушно, что обидно удивило Митю.
Про кровь, которая была на лице и на руках Мити, не упомянул ни слова, а когда
шел сюда,
хотел было рассказать.
Он вдруг сообразил, что ведь он
хотел сейчас
идти в дом Федора Павловича, узнать, не произошло ли чего.
— Ну, Бог с ним, коли больной. Так неужто ты
хотел завтра застрелить себя, экой глупый, да из-за чего? Я вот этаких, как ты, безрассудных, люблю, — лепетала она ему немного отяжелевшим языком. — Так ты для меня на все
пойдешь? А? И неужто ж ты, дурачок, вправду
хотел завтра застрелиться! Нет, погоди пока, завтра я тебе, может, одно словечко скажу… не сегодня скажу, а завтра. А ты бы
хотел сегодня? Нет, я сегодня не
хочу… Ну ступай, ступай теперь, веселись.
— Ступай прочь, Митька,
пойду теперь вина напьюсь, пьяна
хочу быть, сейчас пьяная плясать
пойду,
хочу,
хочу!
Намерение было серьезное: она вынула из кармана беленький батистовый платочек и взяла его за кончик, в правую ручку, чтобы махать им в пляске. Митя захлопотал, девки затихли, приготовясь грянуть хором плясовую по первому мановению. Максимов, узнав, что Грушенька
хочет сама плясать, завизжал от восторга и
пошел было пред ней подпрыгивать, припевая...
— Так вы бы так и спросили с самого начала, — громко рассмеялся Митя, — и если
хотите, то дело надо начать не со вчерашнего, а с третьеводнишнего дня, с самого утра, тогда и поймете, куда, как и почему я
пошел и поехал.
Пошел я, господа, третьего дня утром к здешнему купчине Самсонову занимать у него три тысячи денег под вернейшее обеспечение, — это вдруг приспичило, господа, вдруг приспичило…
И почему бы, например, вам, чтоб избавить себя от стольких мук, почти целого месяца, не
пойти и не отдать эти полторы тысячи той особе, которая вам их доверила, и, уже объяснившись с нею, почему бы вам, ввиду вашего тогдашнего положения, столь ужасного, как вы его рисуете, не испробовать комбинацию, столь естественно представляющуюся уму, то есть после благородного признания ей в ваших ошибках, почему бы вам у ней же и не попросить потребную на ваши расходы сумму, в которой она, при великодушном сердце своем и видя ваше расстройство, уж конечно бы вам не отказала, особенно если бы под документ, или, наконец,
хотя бы под такое же обеспечение, которое вы предлагали купцу Самсонову и госпоже Хохлаковой?
Бабы хохотали. А Коля шагал уже далеко с победоносным выражением в лице. Смуров
шел подле, оглядываясь на кричащую вдали группу. Ему тоже было очень весело,
хотя он все еще опасался, как бы не попасть с Колей в историю.
Но сам Красоткин, когда Смуров отдаленно сообщил ему, что Алеша
хочет к нему прийти «по одному делу», тотчас же оборвал и отрезал подход, поручив Смурову немедленно сообщить «Карамазову», что он сам знает, как поступать, что советов ни от кого не просит и что если
пойдет к больному, то сам знает, когда
пойти, потому что у него «свой расчет».
Даже до самого этого последнего дня сам Смуров не знал, что Коля решил отправиться к Илюше в это утро, и только накануне вечером, прощаясь со Смуровым, Коля вдруг резко объявил ему, чтоб он ждал его завтра утром дома, потому что
пойдет вместе с ним к Снегиревым, но чтобы не смел, однако же, никого уведомлять о его прибытии, так как он
хочет прийти нечаянно.
Видите, голубчик мой, — госпожа Хохлакова вдруг приняла какой-то игривый вид, и на устах ее замелькала милая,
хотя и загадочная улыбочка, — видите, я подозреваю… вы меня простите, Алеша, я вам как мать… о нет, нет, напротив, я к вам теперь как к моему отцу… потому что мать тут совсем не
идет…
Нет, пусть они его простят; это так гуманно, и чтобы видели благодеяние новых судов, а я-то и не знала, а говорят, это уже давно, и как я вчера узнала, то меня это так поразило, что я тотчас же
хотела за вами
послать; и потом, коли его простят, то прямо его из суда ко мне обедать, а я созову знакомых, и мы выпьем за новые суды.
Он
хотел было уже вернуться, но это только мелькнуло, и, проговорив: «Глупости!» — он поскорее
пошел из больницы.
Но все же не могу умолчать и теперь о том, что когда Иван Федорович,
идя, как уже описал я, ночью с Алешей от Катерины Ивановны, сказал ему: «Я-то до нее не охотник», — то страшно лгал в ту минуту: он безумно любил ее,
хотя правда и то, что временами ненавидел ее до того, что мог даже убить.
Я знала тогда, что уж он мне изменил и
хочет бросить меня, и я, я сама протянула тогда ему эти деньги, сама предложила будто бы для того, чтоб отослать моей сестре в Москве, — и когда отдавала, то посмотрела ему в лицо и сказала, что он может, когда
хочет,
послать, «хоть еще через месяц».
Поколь, дескать, я ношу на себе эти деньги — „я подлец, но не вор“, ибо всегда могу
пойти к оскорбленной мною невесте и, выложив пред нею эту половину всей обманно присвоенной от нее суммы, всегда могу ей сказать: „Видишь, я прокутил половину твоих денег и доказал тем, что я слабый и безнравственный человек и, если
хочешь, подлец (я выражаюсь языком самого подсудимого), но хоть и подлец, а не вор, ибо если бы был вором, то не принес бы тебе этой половины оставшихся денег, а присвоил бы и ее, как и первую половину“.