Неточные совпадения
Вот что спрошу: справедливо ли, отец великий,
то, что в Четьи-Минеи повествуется где-то о каком-то святом чудотворце, которого мучили за веру, и когда отрубили ему под конец голову,
то он
встал, поднял свою голову и «любезно ее лобызаше», и долго шел, неся ее в руках, и «любезно ее лобызаше».
Но
тот вдруг
встал со стула, подошел к нему, принял его благословение и, поцеловав его руку, вернулся молча на свое место.
Дмитрий Федорович
встал, в волнении шагнул шаг и другой, вынул платок, обтер со лба пот, затем сел опять, но не на
то место, где прежде сидел, а на другое, на скамью напротив, у другой стены, так что Алеша должен был совсем к нему повернуться.
Он проговорил это с самым неприязненным чувством.
Тем временем
встал с места и озабоченно посмотрел в зеркало (может быть, в сороковой раз с утра) на свой нос. Начал тоже прилаживать покрасивее на лбу свой красный платок.
С брезгливым и раздражительным ощущением хотел было он пройти теперь молча и не глядя на Смердякова в калитку, но Смердяков
встал со скамейки, и уже по одному этому жесту Иван Федорович вмиг догадался, что
тот желает иметь с ним особенный разговор.
Но Григорий Васильевич не приходит-с, потому служу им теперь в комнатах один я-с — так они сами определили с
той самой минуты, как начали эту затею с Аграфеной Александровной, а на ночь так и я теперь, по ихнему распоряжению, удаляюсь и ночую во флигеле, с
тем чтобы до полночи мне не спать, а дежурить,
вставать и двор обходить, и ждать, когда Аграфена Александровна придут-с, так как они вот уже несколько дней ее ждут, словно как помешанные.
Пал он на землю слабым юношей, а
встал твердым на всю жизнь бойцом и сознал и почувствовал это вдруг, в
ту же минуту своего восторга.
— Да, — ответил машинально Митя, рассеянно посмотрел на свои руки и тотчас забыл про них и про вопрос Фени. Он опять погрузился в молчание. С
тех пор как вбежал он, прошло уже минут двадцать. Давешний испуг его прошел, но, видимо, им уже овладела вполне какая-то новая непреклонная решимость. Он вдруг
встал с места и задумчиво улыбнулся.
Петр Ильич
встал и объявил, что пойдет теперь прямо к исправнику и все ему расскажет, а там уж как
тот сам знает.
Именно закончу просьбой: разучитесь вы, господа, этой казенщине допроса,
то есть сперва-де, видите ли, начинай с чего-нибудь мизерного, с ничтожного: как, дескать,
встал, что съел, как плюнул, и, «усыпив внимание преступника», вдруг накрывай его ошеломляющим вопросом: «Кого убил, кого обокрал?» Ха-ха!
— Слушай, легкомысленная старуха, — начал,
вставая с дивана, Красоткин, — можешь ты мне поклясться всем, что есть святого в этом мире, и сверх
того чем-нибудь еще, что будешь наблюдать за пузырями в мое отсутствие неустанно? Я ухожу со двора.
Впрочем, он с
того же дня и захворал, хотя еще с месяц мог кое-как ходить изредка по комнате и в сенях, изредка
вставая с постельки.
— Вот что я тебе могу твердо объявить, Грушенька, — сказал,
вставая с места, Алеша, — первое
то, что он тебя любит, любит более всех на свете, и одну тебя, в этом ты мне верь.
И он опять кивнул на пачки. Он двинулся было
встать кликнуть в дверь Марью Кондратьевну, чтобы
та сделала и принесла лимонаду, но, отыскивая чем бы накрыть деньги, чтобы
та не увидела их, вынул было сперва платок, но так как
тот опять оказался совсем засморканным,
то взял со стола
ту единственную лежавшую на нем толстую желтую книгу, которую заметил, войдя, Иван, и придавил ею деньги. Название книги было: «Святого отца нашего Исаака Сирина слова». Иван Федорович успел машинально прочесть заглавие.
Он
встал с очевидным намерением пройтись по комнате. Он был в страшной тоске. Но так как стол загораживал дорогу и мимо стола и стены почти приходилось пролезать,
то он только повернулся на месте и сел опять.
То, что он не успел пройтись, может быть, вдруг и раздражило его, так что он почти в прежнем исступлении вдруг завопил...
— То-то и есть, что нет. Он пролежал почти тысячу лет, а потом
встал и пошел.
Там, лежа за перегородкой, он, вероятнее всего, чтоб вернее изобразиться больным, начнет, конечно, стонать,
то есть будить их всю ночь (как и было, по показанию Григория и жены его), — и все это, все это для
того, чтоб
тем удобнее вдруг
встать и потом убить барина!
Но скажут мне, может быть, он именно притворился, чтоб на него, как на больного, не подумали, а подсудимому сообщил про деньги и про знаки именно для
того, чтоб
тот соблазнился и сам пришел, и убил, и когда, видите ли,
тот, убив, уйдет и унесет деньги и при этом, пожалуй, нашумит, нагремит, разбудит свидетелей,
то тогда, видите ли,
встанет и Смердяков, и пойдет — ну что же делать пойдет?
Мне самому стыдно делать такие предположения, а между
тем, представьте себе это, именно ведь подсудимый это самое и утверждает: после меня, дескать, когда я уже вышел из дому, повалив Григория и наделав тревоги, он
встал, пошел, убил и ограбил.
Он мучился, он горевал в
ту ночь в Мокром лишь о поверженном старике Григории и молил про себя Бога, чтобы старик
встал и очнулся, чтоб удар его был несмертелен и миновала бы казнь за него.
Он мог очнуться и
встать от глубокого сна (ибо он был только во сне: после припадков падучей болезни всегда нападает глубокий сон) именно в
то мгновение, когда старик Григорий, схватив за ногу на заборе убегающего подсудимого, завопил на всю окрестность: «Отцеубивец!» Крик-то этот необычайный, в тиши и во мраке, и мог разбудить Смердякова, сон которого к
тому времени мог быть и не очень крепок: он, естественно, мог уже час
тому как начать просыпаться.