Неточные совпадения
Всего страннее казалось ему то, что брат его, Иван Федорович, единственно на которого он надеялся и который один имел такое влияние на отца, что мог бы его остановить,
сидел теперь совсем неподвижно на своем стуле, опустив глаза и по-видимому
с каким-то даже любознательным любопытством ожидал, чем это все кончится, точно сам он был совершенно тут посторонний человек.
«Знаю я, говорю, Никитушка, где ж ему и быть, коль не у Господа и Бога, только здесь-то,
с нами-то его теперь, Никитушка, нет, подле-то, вот как прежде
сидел!» И хотя бы я только взглянула на него лишь разочек, только один разочек на него мне бы опять поглядеть, и не подошла бы к нему, не промолвила, в углу бы притаилась, только бы минуточку едину повидать, послыхать его, как он играет на дворе, придет, бывало, крикнет своим голосочком: «Мамка, где ты?» Только б услыхать-то мне, как он по комнате своими ножками пройдет разик, всего бы только разик, ножками-то своими тук-тук, да так часто, часто, помню, как, бывало, бежит ко мне, кричит да смеется, только б я его ножки-то услышала, услышала бы, признала!
Ну, так и
сидит наш подполковник дома, голову себе обвязал полотенцем, ему они все три льду к темени прикладывают; вдруг вестовой
с книгою и
с приказом: «Сдать казенную сумму, тотчас же, немедленно, через два часа».
— Нет, сегодня она не придет, есть приметы. Наверно не придет! — крикнул вдруг Митя. — Так и Смердяков полагает. Отец теперь пьянствует,
сидит за столом
с братом Иваном. Сходи, Алексей, спроси у него эти три тысячи…
Но Смердяков не прочел и десяти страниц из Смарагдова, показалось скучно. Так и закрылся опять шкаф
с книгами. Вскорости Марфа и Григорий доложили Федору Павловичу, что в Смердякове мало-помалу проявилась вдруг ужасная какая-то брезгливость:
сидит за супом, возьмет ложку и ищет-ищет в супе, нагибается, высматривает, почерпнет ложку и подымет на свет.
Алеша разглядел на диване, на котором, очевидно, сейчас
сидели, брошенную шелковую мантилью, а на столе пред диваном две недопитые чашки шоколату, бисквиты, хрустальную тарелку
с синим изюмом и другую
с конфетами.
— Я к игумену прошлого года во святую пятидесятницу восходил, а
с тех пор и не был. Видел, у которого на персях
сидит, под рясу прячется, токмо рожки выглядывают; у которого из кармана высматривает, глаза быстрые, меня-то боится; у которого во чреве поселился, в самом нечистом брюхе его, а у некоего так на шее висит, уцепился, так и носит, а его не видит.
— Слышала, знаю, о, как я желаю
с вами говорить!
С вами или
с кем-нибудь обо всем этом. Нет,
с вами,
с вами! И как жаль, что мне никак нельзя его видеть! Весь город возбужден, все в ожидании. Но теперь… знаете ли, что у нас теперь
сидит Катерина Ивановна?
Алексей Федорович, я сбиваюсь, представьте: там теперь
сидит ваш брат, то есть не тот, не ужасный вчерашний, а другой, Иван Федорович,
сидит и
с ней говорит: разговор у них торжественный…
За столом, кончая яичницу,
сидел господин лет сорока пяти, невысокого роста, сухощавый, слабого сложения, рыжеватый,
с рыженькою редкою бородкой, весьма похожею на растрепанную мочалку (это сравнение и особенно слово «мочалка» так и сверкнули почему-то
с первого же взгляда в уме Алеши, он это потом припомнил).
— Я, кажется, теперь все понял, — тихо и грустно ответил Алеша, продолжая
сидеть. — Значит, ваш мальчик — добрый мальчик, любит отца и бросился на меня как на брата вашего обидчика… Это я теперь понимаю, — повторил он раздумывая. — Но брат мой Дмитрий Федорович раскаивается в своем поступке, я знаю это, и если только ему возможно будет прийти к вам или, всего лучше, свидеться
с вами опять в том самом месте, то он попросит у вас при всех прощения… если вы пожелаете.
— «А спроси, — отвечаю ей, — всех господ офицеров, нечистый ли во мне воздух али другой какой?» И так это у меня
с того самого времени на душе
сидит, что намеднись
сижу я вот здесь, как теперь, и вижу, тот самый генерал вошел, что на Святую сюда приезжал: «Что, — говорю ему, — ваше превосходительство, можно ли благородной даме воздух свободный впускать?» — «Да, отвечает, надо бы у вас форточку али дверь отворить, по тому самому, что у вас воздух несвежий».
Три дамы сидят-с, одна без ног слабоумная, другая без ног горбатая, а третья
с ногами, да слишком уж умная, курсистка-с, в Петербург снова рвется, там на берегах Невы права женщины русской отыскивать.
«Папочка, вскрикивает, папочка, милый папочка, как он тебя унизил!» Зарыдал тут и я-с,
сидим и сотрясаемся обнявшись.
Теперь же, может быть, они в эту самую минуту в трактире этом
сидят с братцем Иваном Федоровичем, так как Иван Федорович домой обедать не приходили, а Федор Павлович отобедали час тому назад одни и теперь почивать легли.
Через минуту Алеша
сидел рядом
с братом. Иван был один и обедал.
— Любовь, если хочешь, да, я влюбился в барышню, в институтку. Мучился
с ней, и она меня мучила.
Сидел над ней… и вдруг все слетело. Давеча я говорил вдохновенно, а вышел и расхохотался — веришь этому. Нет, я буквально говорю.
На скамейке у ворот
сидел и прохлаждался вечерним воздухом лакей Смердяков, и Иван Федорович
с первого взгляда на него понял, что и в душе его
сидел лакей Смердяков и что именно этого-то человека и не может вынести его душа.
— Я говорил, вас жалеючи. На вашем месте, если бы только тут я, так все бы это тут же бросил… чем у такого дела сидеть-с… — ответил Смердяков,
с самым открытым видом смотря на сверкающие глаза Ивана Федоровича. Оба помолчали.
— Что ты, подожди оплакивать, — улыбнулся старец, положив правую руку свою на его голову, — видишь,
сижу и беседую, может, и двадцать лет еще проживу, как пожелала мне вчера та добрая, милая, из Вышегорья,
с девочкой Лизаветой на руках. Помяни, Господи, и мать, и девочку Лизавету! (Он перекрестился.) Порфирий, дар-то ее снес, куда я сказал?
«Возгордясь
сидел, —
с жестокостью припоминали самые злорадные, — за святого себя почитал, на коленки пред ним повергались, яко должное ему принимал».
Да чего ты грустен
сидишь, Алешечка, аль меня боишься? —
с веселою насмешкой заглянула она ему в глаза.
— Так умер старец Зосима! — воскликнула Грушенька. — Господи, а я того и не знала! — Она набожно перекрестилась. — Господи, да что же я, а я-то у него на коленках теперь
сижу! — вскинулась она вдруг как в испуге, мигом соскочила
с колен и пересела на диван. Алеша длинно
с удивлением поглядел на нее, и на лице его как будто что засветилось.
Все время, пока он говорил, старик
сидел неподвижно и
с ледяным выражением во взоре следил за ним.
Та
сидела в кухне
с бабушкой, обе собирались ложиться спать. Надеясь на Назара Ивановича, они изнутри опять-таки не заперлись. Митя вбежал, кинулся на Феню и крепко схватил ее за горло.
Трифон Борисыч опасливо поглядел на Митю, но тотчас же послушно исполнил требуемое: осторожно провел его в сени, сам вошел в большую первую комнату, соседнюю
с той, в которой
сидели гости, и вынес из нее свечу.
Она
сидела за столом сбоку, в креслах, а рядом
с нею, на диване, хорошенький собою и еще очень молодой Калганов; она держала его за руку и, кажется, смеялась, а тот, не глядя на нее, что-то громко говорил, как будто
с досадой, сидевшему чрез стол напротив Грушеньки Максимову.
— Ну вот, опять… Ну, развеселись, развеселись! — уговаривала его Грушенька. — Я очень рада, что ты приехал, очень рада, Митя, слышишь ты, что я очень рада? Я хочу, чтоб он
сидел здесь
с нами, — повелительно обратилась она как бы ко всем, хотя слова ее видимо относились к сидевшему на диване. — Хочу, хочу! А коли он уйдет, так и я уйду, вот что! — прибавила она
с загоревшимися вдруг глазами.
Та же комната, в которой до сих пор
сидели, была к тому же и тесна, разгорожена надвое ситцевою занавеской, за которою опять-таки помещалась огромная кровать
с пухлою периной и
с такими же ситцевыми подушками горкой.
«Что
с ним?» — мельком подумал Митя и вбежал в комнату, где плясали девки. Но ее там не было. В голубой комнате тоже не было; один лишь Калганов дремал на диване. Митя глянул за занавесы — она была там. Она
сидела в углу, на сундуке, и, склонившись
с руками и
с головой на подле стоявшую кровать, горько плакала, изо всех сил крепясь и скрадывая голос, чтобы не услышали. Увидав Митю, она поманила его к себе и, когда тот подбежал, крепко схватила его за руку.
Сижу смотрю на них и думаю: почему это я так ничего
с ним говорить теперь не умею?
В соседней комнате,
с барышнями,
сидел и наш молодой судебный следователь Николай Парфенович Нелюдов, всего два месяца тому прибывший к нам из Петербурга.
Там
сидела она, а
с ней пока один только Максимов, ужасно пораженный, ужасно струсивший и к ней прилепившийся, как бы ища около нее спасения.
— Шутки в сторону, — проговорил он мрачно, — слушайте:
с самого начала, вот почти еще тогда, когда я выбежал к вам давеча из-за этой занавески, у меня мелькнула уж эта мысль: «Смердяков!» Здесь я
сидел за столом и кричал, что не повинен в крови, а сам все думаю: «Смердяков!» И не отставал Смердяков от души. Наконец теперь подумал вдруг то же: «Смердяков», но лишь на секунду: тотчас же рядом подумал: «Нет, не Смердяков!» Не его это дело, господа!
— Господа! — воскликнул он, — я ведь вижу, что я пропал. Но она? Скажите мне про нее, умоляю вас, неужели и она пропадет со мной? Ведь она невинна, ведь она вчера кричала не в уме, что «во всем виновата». Она ни в чем, ни в чем не виновата! Я всю ночь скорбел,
с вами
сидя… Нельзя ли, не можете ли мне сказать: что вы
с нею теперь сделаете?
Несколько мальчиков
сидели в этот раз у Илюши, и хоть все они готовы были, как и Смуров, отрицать, что помирил и свел их
с Илюшей Алеша, но это было так.
— Ты это про что? — как-то неопределенно глянул на него Митя, — ах, ты про суд! Ну, черт! Мы до сих пор все
с тобой о пустяках говорили, вот все про этот суд, а я об самом главном
с тобою молчал. Да, завтра суд, только я не про суд сказал, что пропала моя голова. Голова не пропала, а то, что в голове
сидело, то пропало. Что ты на меня
с такою критикой в лице смотришь?
— Не надоест же человеку!
С глазу на глаз
сидим, чего бы, кажется, друг-то друга морочить, комедь играть? Али все еще свалить на одного меня хотите, мне же в глаза? Вы убили, вы главный убивец и есть, а я только вашим приспешником был, слугой Личардой верным, и по слову вашему дело это и совершил.
Встал наконец и пошел-с — вижу налево окно в сад у них отперто, я и еще шагнул налево-то-с, чтобы прислушаться, живы ли они там
сидят или нет, и слышу, что барин мечется и охает, стало быть, жив-с.
Замечательно, что Иван спрашивал самым мирным голосом, даже совсем как будто другим тоном, совсем незлобным, так что если бы кто-нибудь отворил к ним теперь дверь и
с порога взглянул на них, то непременно заключил бы, что они
сидят и миролюбиво разговаривают о каком-нибудь обыкновенном, хотя и интересном предмете.
Клетчатые панталоны гостя
сидели превосходно, но были опять-таки слишком светлы и как-то слишком узки, как теперь уже перестали носить, равно как и мягкая белая пуховая шляпа, которую уже слишком не по сезону притащил
с собою гость.
Что же до того, налево или направо должен был смотреть подсудимый, входя в залу, то, «по его скромному мнению», подсудимый именно должен был, входя в залу, смотреть прямо пред собой, как и смотрел в самом деле, ибо прямо пред ним
сидели председатель и члены суда, от которых зависит теперь вся его участь, «так что, смотря прямо пред собой, он именно тем самым и доказал совершенно нормальное состояние своего ума в данную минуту», —
с некоторым жаром заключил молодой врач свое «скромное» показание.
И вот прошло двадцать три года, я
сижу в одно утро в моем кабинете, уже
с белою головой, и вдруг входит цветущий молодой человек, которого я никак не могу узнать, но он поднял палец и смеясь говорит: «Gott der Vater, Gott der Sohn und Gott der heilige Geist!
Не обращайте внимания, дрянной, мелкий черт, — прибавил он, вдруг перестав смеяться и как бы конфиденциально, — он, наверно, здесь где-нибудь, вот под этим столом
с вещественными доказательствами, где ж ему
сидеть, как не там?
В тот вечер, когда было написано это письмо, напившись в трактире «Столичный город», он, против обыкновения, был молчалив, не играл на биллиарде,
сидел в стороне, ни
с кем не говорил и лишь согнал
с места одного здешнего купеческого приказчика, но это уже почти бессознательно, по привычке к ссоре, без которой, войдя в трактир, он уже не мог обойтись.
— Это какая такая дама,
с лорнетом, толстая,
с краю
сидит?
Она
сидела и говорила
с ним в той самой комнате, в которой принимала когда-то Грушеньку; рядом же, в другой комнате, лежал в горячке и в беспамятстве Иван Федорович.