Неточные совпадения
Дело было именно в том, чтобы был непременно другой
человек, старинный и дружественный, чтобы в больную минуту позвать его, только с тем чтобы всмотреться в его лицо, пожалуй переброситься словцом, совсем даже посторонним каким-нибудь, и коли он ничего, не сердится, то как-то и легче
сердцу, а коли сердится, ну, тогда грустней.
Ибо и отрекшиеся от христианства и бунтующие против него в существе своем сами того же самого Христова облика суть, таковыми же и остались, ибо до сих пор ни мудрость их, ни жар
сердца их не в силах были создать иного высшего образа
человеку и достоинству его, как образ, указанный древле Христом.
Пусть я не верю в порядок вещей, но дороги мне клейкие, распускающиеся весной листочки, дорого голубое небо, дорог иной
человек, которого иной раз, поверишь ли, не знаешь за что и любишь, дорог иной подвиг человеческий, в который давно уже, может быть, перестал и верить, а все-таки по старой памяти чтишь его
сердцем.
Оговорюсь: я убежден, как младенец, что страдания заживут и сгладятся, что весь обидный комизм человеческих противоречий исчезнет, как жалкий мираж, как гнусненькое измышление малосильного и маленького, как атом, человеческого эвклидовского ума, что, наконец, в мировом финале, в момент вечной гармонии, случится и явится нечто до того драгоценное, что хватит его на все
сердца, на утоление всех негодований, на искупление всех злодейств
людей, всей пролитой ими их крови, хватит, чтобы не только было возможно простить, но и оправдать все, что случилось с
людьми, — пусть, пусть это все будет и явится, но я-то этого не принимаю и не хочу принять!
Солнце любви горит в его
сердце, лучи Света, Просвещения и Силы текут из очей его и, изливаясь на
людей, сотрясают их
сердца ответною любовью.
Вместо твердого древнего закона — свободным
сердцем должен был
человек решать впредь сам, что добро и что зло, имея лишь в руководстве твой образ пред собою, — но неужели ты не подумал, что он отвергнет же наконец и оспорит даже и твой образ и твою правду, если его угнетут таким страшным бременем, как свобода выбора?
И
люди обрадовались, что их вновь повели как стадо и что с
сердец их снят наконец столь страшный дар, принесший им столько муки.
— Эх, одолжи отца, припомню! Без
сердца вы все, вот что! Чего тебе день али два? Куда ты теперь, в Венецию? Не развалится твоя Венеция в два-то дня. Я Алешку послал бы, да ведь что Алешка в этих делах? Я ведь единственно потому, что ты умный
человек, разве я не вижу. Лесом не торгуешь, а глаз имеешь. Тут только чтобы видеть: всерьез или нет
человек говорит. Говорю, гляди на бороду: трясется бороденка — значит всерьез.
Их было четверо: иеромонахи отец Иосиф и отец Паисий, иеромонах отец Михаил, настоятель скита,
человек не весьма еще старый, далеко не столь ученый, из звания простого, но духом твердый, нерушимо и просто верующий, с виду суровый, но проникновенный глубоким умилением в
сердце своем, хотя видимо скрывал свое умиление до какого-то даже стыда.
Был такой у него один взгляд… так что ужаснулся я в
сердце моем мгновенно тому, что уготовляет этот
человек для себя.
Не забудьте тоже притчи Господни, преимущественно по Евангелию от Луки (так я делал), а потом из Деяний апостольских обращение Савла (это непременно, непременно!), а наконец, и из Четьи-Миней хотя бы житие Алексея
человека Божия и великой из великих радостной страдалицы, боговидицы и христоносицы матери Марии Египтяныни — и пронзишь ему
сердце его сими простыми сказаниями, и всего-то лишь час в неделю, невзирая на малое свое содержание, один часок.
Пусть этот ропот юноши моего был легкомыслен и безрассуден, но опять-таки, в третий раз повторяю (и согласен вперед, что, может быть, тоже с легкомыслием): я рад, что мой юноша оказался не столь рассудительным в такую минуту, ибо рассудку всегда придет время у
человека неглупого, а если уж и в такую исключительную минуту не окажется любви в
сердце юноши, то когда же придет она?
Напротив, с
сердцем высоким, с любовью чистою, полною самопожертвования, можно в то же время прятаться под столы, подкупать подлейших
людей и уживаться с самою скверною грязью шпионства и подслушивания.
Но вот этого-то никогда и не поймет настоящий ревнивец, а между тем между ними, право, случаются
люди даже с
сердцами высокими.
Замечательно еще то, что эти самые
люди с высокими
сердцами, стоя в какой-нибудь каморке, подслушивая и шпионя, хоть и понимают ясно «высокими
сердцами своими» весь срам, в который они сами добровольно залезли, но, однако, в ту минуту по крайней мере, пока стоят в этой каморке, никогда не чувствуют угрызений совести.
— Именно не заметил, это вы прекрасно, прокурор, — одобрил вдруг и Митя. Но далее пошла история внезапного решения Мити «устраниться» и «пропустить счастливых мимо себя». И он уже никак не мог, как давеча, решиться вновь разоблачать свое
сердце и рассказывать про «царицу души своей». Ему претило пред этими холодными, «впивающимися в него, как клопы»,
людьми. А потому на повторенные вопросы заявил кратко и резко...
И странное дело: хотя был твердо убежден в преступлении Мити, но со времени заключения его все как-то более и более смотрел на него мягче: «С хорошею, может быть, душой был
человек, а вот пропал, как швед, от пьянства и беспорядка!» Прежний ужас сменился в
сердце его какою-то жалостью.
— Ракитин знает. Много знает Ракитин, черт его дери! В монахи не пойдет. В Петербург собирается. Там, говорит, в отделение критики, но с благородством направления. Что ж, может пользу принесть и карьеру устроить. Ух, карьеру они мастера! Черт с эфикой! Я-то пропал, Алексей, я-то, Божий ты
человек! Я тебя больше всех люблю. Сотрясается у меня
сердце на тебя, вот что. Какой там был Карл Бернар?
Можно возродить и воскресить в этом каторжном
человеке замершее
сердце, можно ухаживать за ним годы и выбить наконец из вертепа на свет уже душу высокую, страдальческое сознание, возродить ангела, воскресить героя!
И вот явился опять
человек, который ее и прежде так любил, — о, она слишком это знала, — и которого ум и
сердце она всегда ставила столь высоко над собой.
Мало того: если даже период этот и никогда не наступит, но так как Бога и бессмертия все-таки нет, то новому
человеку позволительно стать человеко-богом, даже хотя бы одному в целом мире, и, уж конечно, в новом чине, с легким
сердцем перескочить всякую прежнюю нравственную преграду прежнего раба-человека, если оно понадобится.
— И, однако, бедный молодой
человек мог получить без сравнения лучшую участь, ибо был хорошего
сердца и в детстве, и после детства, ибо я знаю это. Но русская пословица говорит: «Если есть у кого один ум, то это хорошо, а если придет в гости еще умный
человек, то будет еще лучше, ибо тогда будет два ума, а не один только…»
И тогда я вспомнил мою счастливую молодость и бедного мальчика на дворе без сапожек, и у меня повернулось
сердце, и я сказал: «Ты благодарный молодой
человек, ибо всю жизнь помнил тот фунт орехов, который я тебе принес в твоем детстве».
Здоровьем он был слаб, это правда, но характером, но
сердцем — о нет, это вовсе не столь слабый был
человек, как заключило о нем обвинение.
Господа присяжные, эти души, эти на вид жестокосердые, буйные и безудержные
люди, как мой клиент, бывают, и это чаще всего, чрезвычайно нежны
сердцем, только этого не выказывают.
Пусть усмехнется про себя, это ничего,
человек часто смеется над добрым и хорошим; это лишь от легкомыслия; но уверяю вас, господа, что как усмехнется, так тотчас же в
сердце скажет: «Нет, это я дурно сделал, что усмехнулся, потому что над этим нельзя смеяться!»