Неточные совпадения
Вообще судя, странно было, что молодой человек, столь ученый, столь гордый и осторожный на вид, вдруг явился в такой безобразный дом, к такому
отцу, который всю жизнь его игнорировал, не знал его и не помнил, и хоть не дал бы, конечно, денег ни за что и ни в каком случае, если бы
сын у него попросил, но все же всю жизнь боялся, что и
сыновья, Иван и Алексей, тоже когда-нибудь придут да и попросят денег.
Впрочем, кажется, не
отец лжи, это я все в текстах сбиваюсь, ну хоть
сын лжи, и того будет довольно.
Так вот вам, святые люди, этот человек, этот упрекающий развратного
сына отец!
Отец ревнует
сына к скверного поведения женщине и сам с этою же тварью сговаривается засадить
сына в тюрьму…
— Где ты мог это слышать? Нет, вы, господа Карамазовы, каких-то великих и древних дворян из себя корчите, тогда как
отец твой бегал шутом по чужим столам да при милости на кухне числился. Положим, я только поповский
сын и тля пред вами, дворянами, но не оскорбляйте же меня так весело и беспутно. У меня тоже честь есть, Алексей Федорович. Я Грушеньке не могу быть родней, публичной девке, прошу понять-с!
В келье у преподобного
отца Зосимы, увлекшись своею несчастною родственною распрей с
сыном, он произнес несколько слов совершенно некстати… словом сказать, совершенно неприличных… о чем, как кажется (он взглянул на иеромонахов), вашему высокопреподобию уже и известно.
У меня здесь
сын Алексей спасается; я
отец, я об его участи забочусь и должен заботиться.
— Те-те-те, вознепщеваху! и прочая галиматья! Непщуйте,
отцы, а я пойду. А
сына моего Алексея беру отселе родительскою властию моею навсегда. Иван Федорович, почтительнейший
сын мой, позвольте вам приказать за мною следовать! Фон Зон, чего тебе тут оставаться! Приходи сейчас ко мне в город. У меня весело. Всего верстушка какая-нибудь, вместо постного-то масла подам поросенка с кашей; пообедаем; коньячку поставлю, потом ликерцу; мамуровка есть… Эй, фон Зон, не упускай своего счастия!
Рассердившись почему-то на этого штабс-капитана, Дмитрий Федорович схватил его за бороду и при всех вывел в этом унизительном виде на улицу и на улице еще долго вел, и говорят, что мальчик,
сын этого штабс-капитана, который учится в здешнем училище, еще ребенок, увидав это, бежал все подле и плакал вслух и просил за
отца и бросался ко всем и просил, чтобы защитили, а все смеялись.
В поручении Катерины Ивановны промелькнуло одно обстоятельство, чрезвычайно тоже его заинтересовавшее: когда Катерина Ивановна упомянула о маленьком мальчике, школьнике,
сыне того штабс-капитана, который бежал, плача в голос, подле
отца, то у Алеши и тогда уже вдруг мелькнула мысль, что этот мальчик есть, наверное, тот давешний школьник, укусивший его за палец, когда он, Алеша, допрашивал его, чем он его обидел.
Обыкновенный мальчик, слабый
сын, — тот бы смирился,
отца своего застыдился, а этот один против всех восстал за
отца.
«О дне же сем и часе не знает даже и
Сын, токмо лишь
Отец мой небесный», как изрек он и сам еще на земле.
Когда страшный и премудрый дух поставил тебя на вершине храма и сказал тебе: «Если хочешь узнать,
Сын ли ты Божий, то верзись вниз, ибо сказано про того, что ангелы подхватят и понесут его, и не упадет и не расшибется, и узнаешь тогда,
Сын ли ты Божий, и докажешь тогда, какова вера твоя в
Отца твоего», но ты, выслушав, отверг предложение и не поддался и не бросился вниз.
Потому у здешних теперь сбыту нет: кулачат Масловы —
отец с
сыном, стотысячники: что положат, то и бери, а из здешних никто и не смеет против них тягаться.
Прочти им, а деткам особенно, о том, как братья продали в рабство родного брата своего, отрока милого, Иосифа, сновидца и пророка великого, а
отцу сказали, что зверь растерзал его
сына, показав окровавленную одежду его.
Напротив, однажды серьезно и строго посоветовал Грушеньке: «Если уж выбирать из обоих,
отца аль
сына, то выбирай старика, но с тем, однако же, чтобы старый подлец беспременно на тебе женился, а предварительно хоть некоторый капитал отписал.
Замечу еще мельком, что хотя у нас в городе даже многие знали тогда про нелепое и уродливое соперничество Карамазовых,
отца с
сыном, предметом которого была Грушенька, но настоящего смысла ее отношений к обоим из них, к старику и к
сыну, мало кто тогда понимал.
— Мы слышали эту легенду. Но ведь вот и вы же
сын отца вашего, а ведь говорили же всем сами же вы, что хотели убить его.
Он поклялся на коленях пред образом и поклялся памятью
отца, как потребовала сама госпожа Красоткина, причем «мужественный» Коля сам расплакался, как шестилетний мальчик, от «чувств», и мать и
сын во весь тот день бросались друг другу в объятия и плакали сотрясаясь.
Кстати: я и забыл упомянуть, что Коля Красоткин был тот самый мальчик, которого знакомый уже читателю мальчик Илюша,
сын отставного штабс-капитана Снегирева, пырнул перочинным ножичком в бедро, заступаясь за
отца, которого школьники задразнили «мочалкой».
Ах, не потому лучше, что
сын отца убил, я не хвалю, дети, напротив, должны почитать родителей, а только все-таки лучше, если это он, потому что вам тогда и плакать нечего, так как он убил, себя не помня или, лучше сказать, все помня, но не зная, как это с ним сделалось.
— «
Отец святой, это не утешение! — восклицает отчаянный, — я был бы, напротив, в восторге всю жизнь каждый день оставаться с носом, только бы он был у меня на надлежащем месте!» — «
Сын мой, — вздыхает патер, — всех благ нельзя требовать разом, и это уже ропот на Провидение, которое даже и тут не забыло вас; ибо если вы вопиете, как возопили сейчас, что с радостью готовы бы всю жизнь оставаться с носом, то и тут уже косвенно исполнено желание ваше: ибо, потеряв нос, вы тем самым все же как бы остались с носом…»
Ее, «погубительницу Федора Павловича и несчастного
сына его», видали наши дамы и прежде, и все, почти до единой, удивлялись, как в такую «самую обыкновенную, совсем даже некрасивую собой русскую мещанку» могли до такой степени влюбиться
отец и
сын.
[Бог
отец. — Бог
сын (нем.).]
«Но вот третий
сын отца современного семейства, — продолжал Ипполит Кириллович, — он на скамье подсудимых, он перед нами.
Обозначив в порядке все, что известно было судебному следствию об имущественных спорах и семейных отношениях
отца с
сыном, и еще, и еще раз выведя заключение, что, по известным данным, нет ни малейшей возможности определить в этом вопросе о дележе наследства, кто кого обсчитал или кто на кого насчитал, Ипполит Кириллович по поводу этих трех тысяч рублей, засевших в уме Мити как неподвижная идея, упомянул об медицинской экспертизе.
И главное, безумный старик сманивает и прельщает предмет его страсти — этими же самыми тремя тысячами, которые
сын его считает своими родовыми, наследством матери, в которых укоряет
отца.
Он представил его человеком слабоумным, с зачатком некоторого смутного образования, сбитого с толку философскими идеями не под силу его уму и испугавшегося иных современных учений о долге и обязанности, широко преподанных ему практически — бесшабашною жизнию покойного его барина, а может быть и
отца, Федора Павловича, а теоретически — разными странными философскими разговорами с старшим
сыном барина, Иваном Федоровичем, охотно позволявшим себе это развлечение — вероятно, от скуки или от потребности насмешки, не нашедшей лучшего приложения.
Он был как в лихорадке, он вопиял за пролитую кровь, за кровь
отца, убитого
сыном «с низкою целью ограбления».
Не соблазняйте же их, не копите их все нарастающей ненависти приговором, оправдывающим убийство
отца родным
сыном!..»
Его встречают одними циническими насмешками, подозрительностью и крючкотворством из-за спорных денег; он слышит лишь разговоры и житейские правила, от которых воротит сердце, ежедневно „за коньячком“, и, наконец, зрит
отца, отбивающего у него, у
сына, на его же сыновние деньги, любовницу, — о господа присяжные, это отвратительно и жестоко!
А вот как: пусть
сын станет пред
отцом своим и осмысленно спросит его самого: „
Отец, скажи мне: для чего я должен любить тебя?
В противном случае, если не докажет
отец, — конец тотчас же этой семье: он не
отец ему, а
сын получает свободу и право впредь считать
отца своего за чужого себе и даже врагом своим.
«Господа присяжные заседатели, вы помните ту страшную ночь, о которой так много еще сегодня говорили, когда
сын, через забор, проник в дом
отца и стал наконец лицом к лицу с своим, родившим его, врагом и обидчиком.
А
сын, вломившийся к
отцу, убивший его, но в то же время и не убивший, это уж даже и не роман, не поэма, это сфинкс, задающий загадки, которые и сам, уж конечно, не разрешит.