Неточные совпадения
Правда, пожалуй, и то, что это испытанное и уже тысячелетнее орудие для нравственного перерождения человека от рабства
к свободе и
к нравственному совершенствованию может
обратиться в обоюдоострое орудие, так что иного, пожалуй, приведет вместо смирения и окончательного самообладания, напротив,
к самой сатанинской гордости, то есть
к цепям, а не
к свободе.
Но при этом Алеша почти всегда замечал, что многие, почти все, входившие в первый раз
к старцу на уединенную беседу, входили в страхе и беспокойстве, а выходили от него почти всегда светлыми и радостными, и самое мрачное лицо
обращалось в счастливое.
— Отец игумен, после посещения вашего в ските, покорнейше просит вас всех, господа, у него откушать. У него в час, не позже. И вас также, —
обратился он
к Максимову.
— Да и отлично бы было, если б он манкировал, мне приятно, что ли, вся эта ваша мазня, да еще с вами на придачу? Так
к обеду будем, поблагодарите отца игумена, —
обратился он
к монашку.
— А пожалуй; вы в этом знаток. Только вот что, Федор Павлович, вы сами сейчас изволили упомянуть, что мы дали слово вести себя прилично, помните. Говорю вам, удержитесь. А начнете шута из себя строить, так я не намерен, чтобы меня с вами на одну доску здесь поставили… Видите, какой человек, —
обратился он
к монаху, — я вот с ним боюсь входить
к порядочным людям.
— В чужой монастырь со своим уставом не ходят, — заметил он. — Всех здесь в скиту двадцать пять святых спасаются, друг на друга смотрят и капусту едят. И ни одной-то женщины в эти врата не войдет, вот что особенно замечательно. И это ведь действительно так. Только как же я слышал, что старец дам принимает? —
обратился он вдруг
к монашку.
— Простите меня… — начал Миусов,
обращаясь к старцу, — что я, может быть, тоже кажусь вам участником в этой недостойной шутке. Ошибка моя в том, что я поверил, что даже и такой, как Федор Павлович, при посещении столь почтенного лица захочет понять свои обязанности… Я не сообразил, что придется просить извинения именно за то, что с ним входишь…
— Простите, господа, что оставляю вас пока на несколько лишь минут, — проговорил он,
обращаясь ко всем посетителям, — но меня ждут еще раньше вашего прибывшие. А вы все-таки не лгите, — прибавил он,
обратившись к Федору Павловичу с веселым лицом.
Никитушка, ты мой Никитушка, ждешь ты меня, голубчик, ждешь! — начала было причитывать баба, но старец уже
обратился к одной старенькой старушонке, одетой не по-страннически, а по-городски.
— У ней
к вам, Алексей Федорович, поручение… Как ваше здоровье, — продолжала маменька,
обращаясь вдруг
к Алеше и протягивая
к нему свою прелестно гантированную ручку. Старец оглянулся и вдруг внимательно посмотрел на Алешу. Тот приблизился
к Лизе и, как-то странно и неловко усмехаясь, протянул и ей руку. Lise сделала важную физиономию.
И я не знаю,
к кому
обратиться, я не смела всю жизнь…
— О любопытнейшей их статье толкуем, — произнес иеромонах Иосиф, библиотекарь,
обращаясь к старцу и указывая на Ивана Федоровича. — Нового много выводят, да, кажется, идея-то о двух концах. По поводу вопроса о церковно-общественном суде и обширности его права ответили журнальною статьею одному духовному лицу, написавшему о вопросе сем целую книгу…
— Э, да у нас и гор-то нету! — воскликнул отец Иосиф и,
обращаясь к старцу, продолжал: — Они отвечают, между прочим, на следующие «основные и существенные» положения своего противника, духовного лица, заметьте себе.
— Я читал эту книгу, на которую вы возражали, —
обратился он
к Ивану Федоровичу, — и удивлен был словами духовного лица, что «церковь есть царство не от мира сего».
Он вдруг умолк, как бы сдержав себя. Иван Федорович, почтительно и внимательно его выслушав, с чрезвычайным спокойствием, но по-прежнему охотно и простодушно продолжал,
обращаясь к старцу...
— Да ведь по-настоящему то же самое и теперь, — заговорил вдруг старец, и все разом
к нему
обратились, — ведь если бы теперь не было Христовой церкви, то не было бы преступнику никакого и удержу в злодействе и даже кары за него потом, то есть кары настоящей, не механической, как они сказали сейчас, и которая лишь раздражает в большинстве случаев сердце, а настоящей кары, единственной действительной, единственной устрашающей и умиротворяющей, заключающейся в сознании собственной совести.
Мало того, даже старается сохранить с преступником все христианское церковное общение: допускает его
к церковным службам,
к святым дарам, дает ему подаяние и
обращается с ним более как с плененным, чем как с виновным.
— Недостойная комедия, которую я предчувствовал, еще идя сюда! — воскликнул Дмитрий Федорович в негодовании и тоже вскочив с места. — Простите, преподобный отец, —
обратился он
к старцу, — я человек необразованный и даже не знаю, как вас именовать, но вас обманули, а вы слишком были добры, позволив нам у вас съехаться. Батюшке нужен лишь скандал, для чего — это уж его расчет. У него всегда свой расчет. Но, кажется, я теперь знаю для чего…
— Это что же он в ноги-то, это эмблема какая-нибудь? — попробовал было разговор начать вдруг почему-то присмиревший Федор Павлович, ни
к кому, впрочем, не осмеливаясь
обратиться лично. Они все выходили в эту минуту из ограды скита.
— Идем! — крикнул Петр Александрович,
обращаясь к Калганову.
— Ты понимаешь ли, что есть долг? —
обратился он
к Марфе Игнатьевне.
В нем симпатия
к этой несчастной
обратилась во что-то священное, так что и двадцать лет спустя он бы не перенес, от кого бы то ни шло, даже худого намека о ней и тотчас бы возразил обидчику.
Ты разве человек, —
обращался он вдруг прямо
к Смердякову, — ты не человек, ты из банной мокроты завелся, вот ты кто…» Смердяков, как оказалось впоследствии, никогда не мог простить ему этих слов.
Он с видимым удовольствием
обращался к Григорию, отвечая, в сущности, на одни лишь вопросы Федора Павловича и очень хорошо понимая это, но нарочно делая вид, что вопросы эти как будто задает ему Григорий.
— Не намочить ли и тебе голову и не лечь ли тебе тоже в постель, —
обратился к Григорию Алеша. — Мы здесь за ним посмотрим; брат ужасно больно ударил тебя… по голове.
— На минутку! Останьтесь еще на одну минуту. Я хочу услышать мнение вот этого человека, которому я всем существом своим доверяю. Катерина Осиповна, не уходите и вы, — прибавила она,
обращаясь к госпоже Хохлаковой. Она усадила Алешу подле себя, а Хохлакова села напротив, рядом с Иваном Федоровичем.
— Я имею
к вам одну большую просьбу, Алексей Федорович, — начала она, прямо
обращаясь к Алеше по-видимому спокойным и ровным голосом, точно и в самом деле ничего сейчас не случилось.
— Да полноте наконец паясничать; какой-нибудь дурак придет, а вы срамите! — вскрикнула неожиданно девушка у окна,
обращаясь к отцу с брезгливою и презрительною миной.
— А я прошел с переулка через забор прямо в беседку. Вы, надеюсь, извините меня в этом, —
обратился он
к Марье Кондратьевне, — мне надо было захватить скорее брата.
Ибо слишком будут помнить, что прежде, без нас, самые хлебы, добытые ими,
обращались в руках их лишь в камни, а когда они воротились
к нам, то самые камни
обратились в руках их в хлебы.
Отцы и учители мои, — умиленно улыбаясь,
обратился он
к гостям своим, — никогда до сего дня не говорил я, даже и ему, за что был столь милым душе моей лик сего юноши.
Слышишь ли сие, Порфирий, —
обратился он
к прислуживавшему его послушнику.
Но была ли это вполне тогдашняя беседа, или он присовокупил
к ней в записке своей и из прежних бесед с учителем своим, этого уже я не могу решить,
к тому же вся речь старца в записке этой ведется как бы беспрерывно, словно как бы он излагал жизнь свою в виде повести,
обращаясь к друзьям своим, тогда как, без сомнения, по последовавшим рассказам, на деле происходило несколько иначе, ибо велась беседа в тот вечер общая, и хотя гости хозяина своего мало перебивали, но все же говорили и от себя, вмешиваясь в разговор, может быть, даже и от себя поведали и рассказали что-либо,
к тому же и беспрерывности такой в повествовании сем быть не могло, ибо старец иногда задыхался, терял голос и даже ложился отдохнуть на постель свою, хотя и не засыпал, а гости не покидали мест своих.
Алеша проговорил это в неудержимом порыве сердца. Ему надо было высказаться, и он
обратился к Ракитину. Если б не было Ракитина, он стал бы восклицать один. Но Ракитин поглядел насмешливо, и Алеша вдруг остановился.
Я, Михаил Осипович, —
обратилась она
к Ракитину, — хотела было у тебя прощения попросить за то, что обругала тебя, да теперь опять не хочу.
— Видите, сударь, нам такие дела несподручны, — медленно промолвил старик, — суды пойдут, адвокаты, сущая беда! А если хотите, тут есть один человек, вот
к нему
обратитесь…
Когда Митя вышел, Кузьма Кузьмич, бледный от злобы,
обратился к сыну и велел распорядиться, чтобы впредь этого оборванца и духу не было, и на двор не впускать, не то…
— Я, батюшка, останусь здесь со свечой и буду ловить мгновение. Пробудится, и тогда я начну… За свечку я тебе заплачу, —
обратился он
к сторожу, — за постой тоже, будешь помнить Дмитрия Карамазова. Вот только с вами, батюшка, не знаю теперь как быть: где же вы ляжете?
Я тогда четыре дюжины у них взял, — вдруг
обратился он
к Петру Ильичу, — они уж знают, не беспокойся, Миша, — повернулся он опять
к мальчику.
Ведь его Мишей зовут? — опять
обратился он
к Петру Ильичу.
Это уже он докончил,
обращаясь к толстенькому человечку, сидевшему на диване с трубкой. Тот важно отнял от губ своих трубку и строго произнес...
— Он снова
обратился к пану с трубкой, видимо принимая его за главного здесь человека.
— Ну вот, опять… Ну, развеселись, развеселись! — уговаривала его Грушенька. — Я очень рада, что ты приехал, очень рада, Митя, слышишь ты, что я очень рада? Я хочу, чтоб он сидел здесь с нами, — повелительно
обратилась она как бы ко всем, хотя слова ее видимо относились
к сидевшему на диване. — Хочу, хочу! А коли он уйдет, так и я уйду, вот что! — прибавила она с загоревшимися вдруг глазами.
— Что изволит моя царица — то закон! — произнес пан, галантно поцеловав ручку Грушеньки. — Прошу пана до нашей компании! —
обратился он любезно
к Мите. Митя опять привскочил было с видимым намерением снова разразиться тирадой, но вышло другое.
— Знаете, знаете, это он теперь уже вправду, это он теперь не лжет! — восклицал,
обращаясь к Мите, Калганов. — И знаете, он ведь два раза был женат — это он про первую жену говорит — а вторая жена его, знаете, сбежала и жива до сих пор, знаете вы это?
— Ктура годзина, пане? (который час?) —
обратился со скучающим видом пан с трубкой
к высокому пану на стуле. Тот вскинул в ответ плечами: часов у них у обоих не было.
— Богиня моя! — крикнул пан на диване, — цо мувишь, то сень стане. Видзен неласкен, и естем смутны. (Вижу нерасположение, оттого я и печальный.) Естем готув (я готов), пане, — докончил он,
обращаясь к Мите.
— Ты чего кричишь, глотку рвешь? —
обратился он
к Врублевскому с какою-то непонятною даже невежливостью.
— Славно, Митя! Молодец, Митя! — крикнула Грушенька, и страшно злобная нотка прозвенела в ее восклицании. Маленький пан, багровый от ярости, но нисколько не потерявший своей сановитости, направился было
к двери, но остановился и вдруг проговорил,
обращаясь ко Грушеньке...
Но маленький следователь не дал докончить; он
обратился к Мите и твердо, громко и важно произнес...