Неточные совпадения
О, конечно, в монастыре он совершенно веровал в
чудеса, но, по-моему,
чудеса реалиста никогда
не смутят.
Истинный реалист, если он
не верующий, всегда найдет в себе силу и способность
не поверить и
чуду, а если
чудо станет пред ним неотразимым фактом, то он скорее
не поверит своим чувствам, чем допустит факт.
В реалисте вера
не от
чуда рождается, а
чудо от веры.
Апостол Фома объявил, что
не поверит, прежде чем
не увидит, а когда увидел, сказал: «Господь мой и Бог мой!»
Чудо ли заставило его уверовать?
Такие прямо говорили,
не совсем, впрочем, вслух, что он святой, что в этом нет уже и сомнения, и, предвидя близкую кончину его, ожидали немедленных даже
чудес и великой славы в самом ближайшем будущем от почившего монастырю.
— Что ты? Я
не помешан в уме, — пристально и даже как-то торжественно смотря, произнес Дмитрий Федорович. — Небось я тебя посылаю к отцу и знаю, что говорю: я
чуду верю.
— А я буду сидеть и
чуда ждать. Но если
не свершится, то…
И вот даже этот суровый и недоверчивый человек, прочтя нахмурившись известие о «
чуде»,
не мог удержать вполне некоторого внутреннего чувства своего.
Но дьявол
не дремлет, и в человечестве началось уже сомнение в правдивости этих
чудес.
Уж по одним вопросам этим, лишь по
чуду их появления, можно понимать, что имеешь дело
не с человеческим текущим умом, а с вековечным и абсолютным.
О, ты знал, что подвиг твой сохранится в книгах, достигнет глубины времен и последних пределов земли, и понадеялся, что, следуя тебе, и человек останется с Богом,
не нуждаясь в
чуде.
Но ты
не знал, что чуть лишь человек отвергнет
чудо, то тотчас отвергнет и Бога, ибо человек ищет
не столько Бога, сколько
чудес.
И так как человек оставаться без
чуда не в силах, то насоздаст себе новых
чудес, уже собственных, и поклонится уже знахарскому
чуду, бабьему колдовству, хотя бы он сто раз был бунтовщиком, еретиком и безбожником.
Ты
не сошел потому, что опять-таки
не захотел поработить человека
чудом и жаждал свободной веры, а
не чудесной.
Получая от нас хлебы, конечно, они ясно будут видеть, что мы их же хлебы, их же руками добытые, берем у них, чтобы им же раздать, безо всякого
чуда, увидят, что
не обратили мы камней в хлебы, но воистину более, чем самому хлебу, рады они будут тому, что получают его из рук наших!
Ибо хотя покойный старец и привлек к себе многих, и
не столько
чудесами, сколько любовью, и воздвиг кругом себя как бы целый мир его любящих, тем
не менее, и даже тем более, сим же самым породил к себе и завистников, а вслед за тем и ожесточенных врагов, и явных и тайных, и
не только между монастырскими, но даже и между светскими.
Вот что скажу: тут
не то чтобы
чудеса.
Не легкомысленное в своем нетерпении было тут ожидание
чудес.
И
не для торжества убеждений каких-либо понадобились тогда
чудеса Алеше (это-то уже вовсе нет),
не для идеи какой-либо прежней, предвзятой, которая бы восторжествовала поскорей над другою, — о нет, совсем нет: тут во всем этом и прежде всего, на первом месте, стояло пред ним лицо, и только лицо, — лицо возлюбленного старца его, лицо того праведника, которого он до такого обожания чтил.
Но справедливости жаждал, справедливости, а
не токмо лишь
чудес!
Ну и пусть бы
не было
чудес вовсе, пусть бы ничего
не объявилось чудного и
не оправдалось немедленно ожидаемое, но зачем же объявилось бесславие, зачем попустился позор, зачем это поспешное тление, «предупредившее естество», как говорили злобные монахи?
— Поляк он, ее офицер этот, — заговорил он опять, сдерживаясь, — да и
не офицер он вовсе теперь, он в таможне чиновником в Сибири служил где-то там на китайской границе, должно быть, какой полячоночек мозглявенький. Место, говорят, потерял. Прослышал теперь, что у Грушеньки капитал завелся, вот и вернулся — в том и все
чудеса.
«Ах да, я тут пропустил, а
не хотел пропускать, я это место люблю: это Кана Галилейская, первое
чудо… Ах, это
чудо, ах, это милое
чудо!
Не горе, а радость людскую посетил Христос, в первый раз сотворяя
чудо, радости людской помог… „Кто любит людей, тот и радость их любит…“ Это повторял покойник поминутно, это одна из главнейших мыслей его была… Без радости жить нельзя, говорит Митя… Да, Митя… Все, что истинно и прекрасно, всегда полно всепрощения — это опять-таки он говорил…»
— Знаю, что по наиважнейшему делу, Дмитрий Федорович, тут
не предчувствия какие-нибудь,
не ретроградные поползновения на
чудеса (слышали про старца Зосиму?), тут, тут математика: вы
не могли
не прийти, после того как произошло все это с Катериной Ивановной, вы
не могли,
не могли, это математика.
Знаете, Петр Ильич (извините, вас, кажется, вы сказали, зовут Петром Ильичом)… знаете, я
не верю в
чудеса, но этот образок и это явное
чудо со мною теперь — это меня потрясает, и я начинаю опять верить во все что угодно.
—
Не виновен! Виновен в другой крови, в крови другого старика, но
не отца моего. И оплакиваю! Убил, убил старика, убил и поверг… Но тяжело отвечать за эту кровь другою кровью, страшною кровью, в которой
не повинен… Страшное обвинение, господа, точно по лбу огорошили! Но кто же убил отца, кто же убил? Кто же мог убить, если
не я?
Чудо, нелепость, невозможность!..
Как случилось, что никто этого
не заметил заранее, было для всех почти
чудом.
Каким
чудом они могли исчезнуть, если доказано, что подсудимый никуда
не заходил?