Неточные совпадения
Старец этот, как я уже объяснил выше, был старец Зосима; но надо бы
здесь сказать несколько слов и о том, что такое вообще «старцы» в наших монастырях, и вот жаль, что чувствую себя на этой дороге
не довольно компетентным и твердым.
Видя это, противники старцев кричали, вместе с прочими обвинениями, что
здесь самовластно и легкомысленно унижается таинство исповеди, хотя беспрерывное исповедование своей души старцу послушником его или светским производится совсем
не как таинство.
— А пожалуй; вы в этом знаток. Только вот что, Федор Павлович, вы сами сейчас изволили упомянуть, что мы дали слово вести себя прилично, помните. Говорю вам, удержитесь. А начнете шута из себя строить, так я
не намерен, чтобы меня с вами на одну доску
здесь поставили… Видите, какой человек, — обратился он к монаху, — я вот с ним боюсь входить к порядочным людям.
— В чужой монастырь со своим уставом
не ходят, — заметил он. — Всех
здесь в скиту двадцать пять святых спасаются, друг на друга смотрят и капусту едят. И ни одной-то женщины в эти врата
не войдет, вот что особенно замечательно. И это ведь действительно так. Только как же я слышал, что старец дам принимает? — обратился он вдруг к монашку.
Следовало бы, — и он даже обдумывал это еще вчера вечером, — несмотря ни на какие идеи, единственно из простой вежливости (так как уж
здесь такие обычаи), подойти и благословиться у старца, по крайней мере хоть благословиться, если уж
не целовать руку.
Многие из «высших» даже лиц и даже из ученейших, мало того, некоторые из вольнодумных даже лиц, приходившие или по любопытству, или по иному поводу, входя в келью со всеми или получая свидание наедине, ставили себе в первейшую обязанность, все до единого, глубочайшую почтительность и деликатность во все время свидания, тем более что
здесь денег
не полагалось, а была лишь любовь и милость с одной стороны, а с другой — покаяние и жажда разрешить какой-нибудь трудный вопрос души или трудный момент в жизни собственного сердца.
Старец великий, кстати, вот было забыл, а ведь так и положил, еще с третьего года,
здесь справиться, именно заехать сюда и настоятельно разузнать и спросить:
не прикажите только Петру Александровичу прерывать.
«Знаю я, говорю, Никитушка, где ж ему и быть, коль
не у Господа и Бога, только здесь-то, с нами-то его теперь, Никитушка, нет, подле-то, вот как прежде сидел!» И хотя бы я только взглянула на него лишь разочек, только один разочек на него мне бы опять поглядеть, и
не подошла бы к нему,
не промолвила, в углу бы притаилась, только бы минуточку едину повидать, послыхать его, как он играет на дворе, придет, бывало, крикнет своим голосочком: «Мамка, где ты?» Только б услыхать-то мне, как он по комнате своими ножками пройдет разик, всего бы только разик, ножками-то своими тук-тук, да так часто, часто, помню, как, бывало, бежит ко мне, кричит да смеется, только б я его ножки-то услышала, услышала бы, признала!
Справедливо и то, что было
здесь сейчас сказано, что если бы действительно наступил суд церкви, и во всей своей силе, то есть если бы все общество обратилось лишь в церковь, то
не только суд церкви повлиял бы на исправление преступника так, как никогда
не влияет ныне, но, может быть, и вправду самые преступления уменьшились бы в невероятную долю.
— Это он отца, отца! Что же с прочими? Господа, представьте себе: есть
здесь бедный, но почтенный человек, отставной капитан, был в несчастье, отставлен от службы, но
не гласно,
не по суду, сохранив всю свою честь, многочисленным семейством обременен. А три недели тому наш Дмитрий Федорович в трактире схватил его за бороду, вытащил за эту самую бороду на улицу и на улице всенародно избил, и все за то, что тот состоит негласным поверенным по одному моему делишку.
Ваше преподобие, поверьте, что я всех обнаруженных
здесь подробностей в точности
не знал,
не хотел им верить и только теперь в первый раз узнаю…
— А ведь непредвиденное-то обстоятельство — это ведь я! — сейчас же подхватил Федор Павлович. — Слышите, отец, это Петр Александрович со мной
не желает вместе оставаться, а то бы он тотчас пошел. И пойдете, Петр Александрович, извольте пожаловать к отцу игумену, и — доброго вам аппетита! Знайте, что это я уклонюсь, а
не вы. Домой, домой, дома поем, а
здесь чувствую себя неспособным, Петр Александрович, мой любезнейший родственник.
— К несчастию, я действительно чувствую себя почти в необходимости явиться на этот проклятый обед, — все с тою же горькою раздражительностью продолжал Миусов, даже и
не обращая внимания, что монашек слушает. — Хоть там-то извиниться надо за то, что мы
здесь натворили, и разъяснить, что это
не мы… Как вы думаете?
— Чего же ты снова? — тихо улыбнулся старец. — Пусть мирские слезами провожают своих покойников, а мы
здесь отходящему отцу радуемся. Радуемся и молим о нем. Оставь же меня. Молиться надо. Ступай и поспеши. Около братьев будь. Да
не около одного, а около обоих.
— Алексей! — крикнул ему издали отец, завидев его, — сегодня же переезжай ко мне совсем, и подушку и тюфяк тащи, и чтобы твоего духу
здесь не пахло.
— Про долг я понимаю, Григорий Васильевич, но какой нам тут долг, чтобы нам
здесь оставаться, того ничего
не пойму, — ответила твердо Марфа Игнатьевна.
— Чего шепчу? Ах, черт возьми, — крикнул вдруг Дмитрий Федорович самым полным голосом, — да чего же я шепчу? Ну, вот сам видишь, как может выйти вдруг сумбур природы. Я
здесь на секрете и стерегу секрет. Объяснение впредь, но, понимая, что секрет, я вдруг и говорить стал секретно, и шепчу как дурак, тогда как
не надо. Идем! Вон куда! До тех пор молчи. Поцеловать тебя хочу!
Отдано извергу, который и
здесь, уже женихом будучи и когда на него все глядели, удержать свои дебоширства
не мог, — и это при невесте-то, при невесте-то!
Как раз пред тем, как я Грушеньку пошел бить, призывает меня в то самое утро Катерина Ивановна и в ужасном секрете, чтобы покамест никто
не знал (для чего,
не знаю, видно, так ей было нужно), просит меня съездить в губернский город и там по почте послать три тысячи Агафье Ивановне, в Москву; потому в город, чтобы
здесь и
не знали.
— Ее. У этих шлюх, здешних хозяек, нанимает каморку Фома. Фома из наших мест, наш бывший солдат. Он у них прислуживает, ночью сторожит, а днем тетеревей ходит стрелять, да тем и живет. Я у него тут и засел; ни ему, ни хозяйкам секрет
не известен, то есть что я
здесь сторожу.
— Червонца стоит твое слово, ослица, и пришлю тебе его сегодня же, но в остальном ты все-таки врешь, врешь и врешь; знай, дурак, что
здесь мы все от легкомыслия лишь
не веруем, потому что нам некогда: во-первых, дела одолели, а во-вторых, времени Бог мало дал, всего во дню определил только двадцать четыре часа, так что некогда и выспаться,
не только покаяться.
—
Не поедешь. Тебе подсматривать
здесь за мной хочется, вот тебе чего хочется, злая душа, оттого ты и
не поедешь?
— Она
здесь, — кричал Дмитрий Федорович, — я сейчас сам видел, как она повернула к дому, только я
не догнал. Где она? Где она?
Он захлебывался. Он
не ждал в этот раз Грушеньки, и вдруг известие, что она
здесь, разом вывело его из ума. Он весь дрожал, он как бы обезумел.
— Алексей! Скажи ты мне один, тебе одному поверю: была
здесь сейчас она или
не была? Я ее сам видел, как она сейчас мимо плетня из переулка в эту сторону проскользнула. Я крикнул, она убежала…
— Клянусь тебе, она
здесь не была, и никто
здесь не ждал ее вовсе!
—
Не намочить ли и тебе голову и
не лечь ли тебе тоже в постель, — обратился к Григорию Алеша. — Мы
здесь за ним посмотрим; брат ужасно больно ударил тебя… по голове.
— Ха-ха-ха! Ты
не ожидал? Я думаю: где тебя подождать? У ее дома? Оттуда три дороги, и я могу тебя прозевать. Надумал наконец дождаться
здесь, потому что здесь-то он пройдет непременно, другого пути в монастырь
не имеется. Ну, объявляй правду, дави меня, как таракана… Да что с тобой?
Но знай, что бы я ни сделал прежде, теперь или впереди, — ничто, ничто
не может сравниться в подлости с тем бесчестием, которое именно теперь, именно в эту минуту ношу вот
здесь на груди моей, вот тут, тут, которое действует и совершается и которое я полный хозяин остановить, могу остановить или совершить, заметь это себе!
Монастырь он обошел кругом и через сосновую рощу прошел прямо в скит. Там ему отворили, хотя в этот час уже никого
не впускали. Сердце у него дрожало, когда он вошел в келью старца: «Зачем, зачем он выходил, зачем тот послал его „в мир“?
Здесь тишина,
здесь святыня, а там — смущенье, там мрак, в котором сразу потеряешься и заблудишься…»
— То-то. Я-то от их хлеба уйду,
не нуждаясь в нем вовсе, хотя бы и в лес, и там груздем проживу или ягодой, а они
здесь не уйдут от своего хлеба, стало быть, черту связаны. Ныне поганцы рекут, что поститься столь нечего. Надменное и поганое сие есть рассуждение их.
— Да я и сам
не знаю… У меня вдруг как будто озарение… Я знаю, что я нехорошо это говорю, но я все-таки все скажу, — продолжал Алеша тем же дрожащим и пересекающимся голосом. — Озарение мое в том, что вы брата Дмитрия, может быть, совсем
не любите… с самого начала… Да и Дмитрий, может быть,
не любит вас тоже вовсе… с самого начала… а только чтит… Я, право,
не знаю, как я все это теперь смею, но надо же кому-нибудь правду сказать… потому что никто
здесь правды
не хочет сказать…
Он уже давно
здесь в городе, он что-то делает, писарем где-то был, а ему вдруг теперь ничего
не платят.
А кстати о мальчике-с: я вам там всего изъяснить
не мог-с, а
здесь теперь сцену эту вам опишу-с.
— Продолжает лежать в бреду, она
не очнулась; ее тетки
здесь и только ахают и надо мной гордятся, а Герценштубе приехал и так испугался, что я
не знала, что с ним и делать и чем его спасти, хотела даже послать за доктором.
Была бы в кармане моем такая сумма, и меня бы
здесь давно
не было.
— Хотя бы я и по знакомству сюда приходил, — начал вновь Смердяков, — но они и
здесь меня бесчеловечно стеснили беспрестанным спросом про барина: что, дескать, да как у них, кто приходит и кто таков уходит, и
не могу ли я что иное им сообщить? Два раза грозили мне даже смертью.
— А для них разве это что составляет-с, по ихнему характеру, который сами вчера изволили наблюдать-с. Если, говорят, Аграфену Александровну пропущу и она
здесь переночует, —
не быть тебе первому живу. Боюсь я их очень-с, и кабы
не боялся еще пуще того, то заявить бы должен на них городскому начальству. Даже бог знает что произвести могут-с.
— Бываю я
здесь по всегдашнему соседскому знакомству, и как же бы я
не ходил-с?
Алеша знал, что Иван в этот трактир почти никогда
не ходил и до трактиров вообще
не охотник; стало быть, именно потому только и очутился
здесь, подумал он, чтобы сойтись по условию с братом Дмитрием.
А вот
здесь я уже четвертый месяц живу, и до сих пор мы с тобой
не сказали слова.
Я сейчас
здесь сидел и знаешь что говорил себе:
не веруй я в жизнь, разуверься я в дорогой женщине, разуверься в порядке вещей, убедись даже, что всё, напротив, беспорядочный, проклятый и, может быть, бесовский хаос, порази меня хоть все ужасы человеческого разочарования — а я все-таки захочу жить и уж как припал к этому кубку, то
не оторвусь от него, пока его весь
не осилю!
— Утром? Я
не говорил, что утром… А впрочем, может, и утром. Веришь ли, я ведь
здесь обедал сегодня, единственно чтобы
не обедать со стариком, до того он мне стал противен. Я от него от одного давно бы уехал. А ты что так беспокоишься, что я уезжаю. У нас с тобой еще бог знает сколько времени до отъезда. Целая вечность времени, бессмертие!
И возмездие
не в бесконечности где-нибудь и когда-нибудь, а
здесь, уже на земле, и чтоб я его сам увидал.
Тут начались расспросы именно из таких, на которые Смердяков сейчас жаловался Ивану Федоровичу, то есть все насчет ожидаемой посетительницы, и мы эти расспросы
здесь опустим. Чрез полчаса дом был заперт, и помешанный старикашка похаживал один по комнатам, в трепетном ожидании, что вот-вот раздадутся пять условных стуков, изредка заглядывая в темные окна и ничего в них
не видя, кроме ночи.
Если бы
здесь не дело, я сам давно слетал бы, потому что штука-то там спешная и чрезвычайная, а
здесь у меня время теперь
не такое…
Посоветовали ей скоро добрые знакомые, что вот, дескать, остался всего один у вас сынок, и
не бедные вы, капитал имеете, так по примеру прочих почему бы сына вашего
не отправить вам в Петербург, а оставшись
здесь, знатной, может быть, участи его лишите.
— Изыди, отче! — повелительно произнес отец Паисий, —
не человеки судят, а Бог. Может,
здесь «указание» видим такое, коего
не в силах понять ни ты, ни я и никто. Изыди, отче, и стадо
не возмущай! — повторил он настойчиво.
— Я-то изыду! — проговорил отец Ферапонт, как бы несколько и смутившись, но
не покидая озлобления своего, — ученые вы! От большого разума вознеслись над моим ничтожеством. Притек я сюда малограмотен, а
здесь, что и знал, забыл, сам Господь Бог от премудрости вашей меня, маленького, защитил…
— Ты
здесь, Алексей? Да неужто же ты… — произнес было он, удивленный, но,
не докончив, остановился. Он хотел сказать: «Неужто же ты до того дошел?» Алеша
не взглянул на него, но по некоторому движению его Ракитин сейчас догадался, что он его слышит и понимает.