Неточные совпадения
Но людей он любил: он, казалось, всю жизнь жил, совершенно
веря в людей, а между тем никто и никогда
не считал его ни простячком, ни наивным человеком.
Исцеление ли было в самом деле или только естественное улучшение в ходе болезни — для Алеши в этом вопроса
не существовало, ибо он вполне уже
верил в духовную силу своего учителя, и слава его была как бы собственным его торжеством.
— Простите меня… — начал Миусов, обращаясь к старцу, — что я, может быть, тоже кажусь вам участником в этой недостойной шутке. Ошибка моя в том, что я
поверил, что даже и такой, как Федор Павлович, при посещении столь почтенного лица захочет понять свои обязанности… Я
не сообразил, что придется просить извинения именно за то, что с ним входишь…
Послушайте, вы целитель, вы знаток души человеческой; я, конечно,
не смею претендовать на то, чтобы вы мне совершенно
верили, но уверяю вас самым великим словом, что я
не из легкомыслия теперь говорю, что мысль эта о будущей загробной жизни до страдания волнует меня, до ужаса и испуга…
Впрочем, я
верила, лишь когда была маленьким ребенком, механически, ни о чем
не думая…
— Деятельной любви? Вот и опять вопрос, и такой вопрос, такой вопрос! Видите, я так люблю человечество, что,
верите ли, мечтаю иногда бросить все, все, что имею, оставить Lise и идти в сестры милосердия. Я закрываю глаза, думаю и мечтаю, и в эти минуты я чувствую в себе непреодолимую силу. Никакие раны, никакие гнойные язвы
не могли бы меня испугать. Я бы перевязывала и обмывала собственными руками, я была бы сиделкой у этих страдальцев, я готова целовать эти язвы…
Ваше преподобие,
поверьте, что я всех обнаруженных здесь подробностей в точности
не знал,
не хотел им
верить и только теперь в первый раз узнаю…
— Я за сумасшедший дом и за сумасшедших
не отвечаю, — тотчас же озлобленно ответил Миусов, — но зато избавлю себя от вашего общества, Федор Павлович, и
поверьте, что навсегда. Где этот давешний монах?..
—
Верю, потому что ты сказал, но черт вас возьми опять-таки с твоим братом Иваном!
Не поймете вы никто, что его и без Катерины Ивановны можно весьма
не любить. И за что я его стану любить, черт возьми! Ведь удостоивает же он меня сам ругать. Почему же я его
не имею права ругать?
Веришь ли, никогда этого у меня ни с какой
не бывало, ни с единою женщиной, чтобы в этакую минуту я на нее глядел с ненавистью, — и вот крест кладу: я на эту глядел тогда секунды три или пять со страшною ненавистью, — с тою самою ненавистью, от которой до любви, до безумнейшей любви — один волосок!
— Я жених, формальный и благословенный, произошло все в Москве, по моем приезде, с парадом, с образами, и в лучшем виде. Генеральша благословила и —
веришь ли, поздравила даже Катю: ты выбрала, говорит, хорошо, я вижу его насквозь. И
веришь ли, Ивана она невзлюбила и
не поздравила. В Москве же я много и с Катей переговорил, я ей всего себя расписал, благородно, в точности, в искренности. Все выслушала...
На пакете же написано: «Ангелу моему Грушеньке, коли захочет прийти»; сам нацарапал, в тишине и в тайне, и никто-то
не знает, что у него деньги лежат, кроме лакея Смердякова, в честность которого он
верит, как в себя самого.
— Что ты? Я
не помешан в уме, — пристально и даже как-то торжественно смотря, произнес Дмитрий Федорович. — Небось я тебя посылаю к отцу и знаю, что говорю: я чуду
верю.
— Я пойду, Митя. Я
верю, что Бог устроит, как знает лучше, чтобы
не было ужаса.
И без того уж знаю, что царствия небесного в полноте
не достигну (ибо
не двинулась же по слову моему гора, значит,
не очень-то вере моей там
верят, и
не очень уж большая награда меня на том свете ждет), для чего же я еще сверх того и безо всякой уже пользы кожу с себя дам содрать?
Алеша,
веришь, что я
не всего только шут?
—
Верю, что
не всего только шут.
— Алексей! Скажи ты мне один, тебе одному
поверю: была здесь сейчас она или
не была? Я ее сам видел, как она сейчас мимо плетня из переулка в эту сторону проскользнула. Я крикнул, она убежала…
— Нет, нет, нет, я тебе
верю, а вот что: сходи ты к Грушеньке сам аль повидай ее как; расспроси ты ее скорей, как можно скорей, угадай ты сам своим глазом: к кому она хочет, ко мне аль к нему? Ась? Что? Можешь аль
не можешь?
Нет, он
не хочет
верить, что я ему самый верный друг,
не захотел узнать меня, он смотрит на меня только как на женщину.
Дело в том, что теперь он был уже в некотором недоумении и почти
не знал, чему
верить.
Защемленному же чертову хвосту он
не только в иносказательном, но и в прямом смысле душевно и с удовольствием готов был
поверить.
А Ниночка-то вся в ревматизме, я вам это еще и
не говорил, по ночам ноет у ней вся правая половина, мучается и,
верите ли, ангел Божий, крепится, чтобы нас
не обеспокоить,
не стонет, чтобы нас
не разбудить.
— Я хочу, чтоб у вас был темно-синий бархатный пиджак, белый пикейный жилет и пуховая серая мягкая шляпа… Скажите, вы так и
поверили давеча, что я вас
не люблю, когда я от письма вчерашнего отреклась?
— Видите, я знал, что вы меня… кажется, любите, но я сделал вид, что вам
верю, что вы
не любите, чтобы вам было… удобнее…
— Утром? Я
не говорил, что утром… А впрочем, может, и утром.
Веришь ли, я ведь здесь обедал сегодня, единственно чтобы
не обедать со стариком, до того он мне стал противен. Я от него от одного давно бы уехал. А ты что так беспокоишься, что я уезжаю. У нас с тобой еще бог знает сколько времени до отъезда. Целая вечность времени, бессмертие!
«Нет,
не преувеличенно, — отвечает мне, —
поверьте, что совершить таковой поступок гораздо труднее, чем вы думаете.
Знайте же, что несомненно сия мечта, как вы говорите, сбудется, тому
верьте, но
не теперь, ибо на всякое действие свой закон.
Да и о любви его к ней никто
не знал, ибо был и всегда характера молчаливого и несообщительного, и друга, которому
поверял бы душу свою,
не имел.
И вот что же случилось: все пришли в удивление и в ужас, и никто
не захотел
поверить, хотя все выслушали с чрезвычайным любопытством, но как от больного, а несколько дней спустя уже совсем решено было во всех домах и приговорено, что несчастный человек помешался.
А помешательству его я
верить не мог.
Народ
верит по-нашему, а неверующий деятель у нас в России ничего
не сделает, даже будь он искренен сердцем и умом гениален.
Воистину, если
не говорят сего (ибо
не умеют еще сказать сего), то так поступают, сам видел, сам испытывал, и
верите ли: чем беднее и ниже человек наш русский, тем и более в нем сей благолепной правды заметно, ибо богатые из них кулаки и мироеды во множестве уже развращены, и много, много тут от нерадения и несмотрения нашего вышло!
И даже если ты и светил, но увидишь, что
не спасаются люди даже и при свете твоем, то пребудь тверд и
не усомнись в силе света небесного;
верь тому, что если теперь
не спаслись, то потом спасутся.
— Знаешь, Алешка, — пытливо глядел он ему в глаза, весь под впечатлением внезапной новой мысли, вдруг его осиявшей, и хоть сам и смеялся наружно, но, видимо, боясь выговорить вслух эту новую внезапную мысль свою, до того он все еще
не мог
поверить чудному для него и никак неожиданному настроению, в котором видел теперь Алешу, — Алешка, знаешь, куда мы всего лучше бы теперь пошли? — выговорил он наконец робко и искательно.
Веришь ли тому: никто-то здесь
не смеет сказать и подумать, чтоб к Аграфене Александровне за худым этим делом прийти; старик один только тут у меня, связана я ему и продана, сатана нас венчал, зато из других — никто.
—
Не знаю я,
не ведаю, ничего
не ведаю, что он мне такое сказал, сердцу сказалось, сердце он мне перевернул… Пожалел он меня первый, единый, вот что! Зачем ты, херувим,
не приходил прежде, — упала вдруг она пред ним на колени, как бы в исступлении. — Я всю жизнь такого, как ты, ждала, знала, что кто-то такой придет и меня простит.
Верила, что и меня кто-то полюбит, гадкую,
не за один только срам!..
Гнусный омут, в котором он завяз сам своей волей, слишком тяготил его, и он, как и очень многие в таких случаях, всего более
верил в перемену места: только бы
не эти люди, только бы
не эти обстоятельства, только бы улететь из этого проклятого места и — все возродится, пойдет по-новому!
— Знаю, знаю, что вы в горячке, все знаю, вы и
не можете быть в другом состоянии духа, и что бы вы ни сказали, я все знаю наперед. Я давно взяла вашу судьбу в соображение, Дмитрий Федорович, я слежу за нею и изучаю ее… О,
поверьте, что я опытный душевный доктор, Дмитрий Федорович.
Прибытие же Петра Ильича упредила всего только пятью минутами, так что тот явился уже
не с одними своими догадками и заключениями, а как очевидный свидетель, еще более рассказом своим подтвердивший общую догадку о том, кто преступник (чему, впрочем, он, в глубине души, до самой этой последней минуты, все еще отказывался
верить).
Когда же де Петр Ильич, все еще
не хотевший
верить ему, пригрозил, что он пойдет и кому-нибудь расскажет, чтобы пресечь самоубийство, то сам-де Митя, осклабляясь, ответил ему: «
Не успеешь».
— Господа, — как бы спохватился он вдруг, — вы на меня
не ропщите за мою брыкливость, опять прошу:
поверьте еще раз, что я чувствую полную почтительность и понимаю настоящее положение дела.
Не думайте, что и пьян. Я уж теперь отрезвился. Да и что пьян
не мешало бы вовсе. У меня ведь как...
Впрочем, я ведь вас
не виню, нельзя же и вам мне
верить на слово, я ведь это понимаю!
И
не претендуйте на нас, что мы «холодные циники и насмешливые люди», которые
не в состоянии
верить благородным порывам вашей души…
Верите ли, господа,
не то,
не то меня мучило больше всего в эту ночь, что я старика слугу убил и что грозила Сибирь, и еще когда? — когда увенчалась любовь моя и небо открылось мне снова!