Неточные совпадения
Ведь знал
же я одну девицу, еще в запрошлом «романтическом» поколении, которая после нескольких лет загадочной любви
к одному господину, за которого, впрочем, всегда могла выйти замуж самым спокойным образом, кончила, однако
же,
тем, что сама навыдумала себе непреодолимые препятствия и в бурную ночь бросилась с высокого берега, похожего на утес, в довольно глубокую и быструю реку и погибла в ней решительно от собственных капризов, единственно из-за
того, чтобы походить на шекспировскую Офелию, и даже так, что будь этот утес, столь давно ею намеченный и излюбленный, не столь живописен, а будь на его месте лишь прозаический плоский берег,
то самоубийства, может быть, не произошло бы вовсе.
Федор
же Павлович на все подобные пассажи был даже и по социальному своему положению весьма тогда подготовлен, ибо страстно желал устроить свою карьеру хотя чем бы
то ни было; примазаться
же к хорошей родне и взять приданое было очень заманчиво.
Деревеньку
же и довольно хороший городской дом, которые тоже пошли ей в приданое, он долгое время и изо всех сил старался перевести на свое имя чрез совершение какого-нибудь подходящего акта и наверно бы добился
того из одного, так сказать, презрения и отвращения
к себе, которое он возбуждал в своей супруге ежеминутно своими бесстыдными вымогательствами и вымаливаниями, из одной ее душевной усталости, только чтоб отвязался.
То же самое было с ним и в школе, и, однако
же, казалось бы, он именно был из таких детей, которые возбуждают
к себе недоверие товарищей, иногда насмешки, а пожалуй, и ненависть.
Неутешная супруга Ефима Петровича, почти тотчас
же по смерти его, отправилась на долгий срок в Италию со всем семейством, состоявшим все из особ женского пола, а Алеша попал в дом
к каким-то двум дамам, которых он прежде никогда и не видывал, каким-то дальним родственницам Ефима Петровича, но на каких условиях, он сам
того не знал.
В самое
же последнее время он как-то обрюзг, как-то стал терять ровность, самоотчетность, впал даже в какое-то легкомыслие, начинал одно и кончал другим, как-то раскидывался и все чаще и чаще напивался пьян, и если бы не все
тот же лакей Григорий, тоже порядочно
к тому времени состарившийся и смотревший за ним иногда вроде почти гувернера,
то, может быть, Федор Павлович и не прожил бы без особых хлопот.
Хотя,
к несчастию, не понимают эти юноши, что жертва жизнию есть, может быть, самая легчайшая изо всех жертв во множестве таких случаев и что пожертвовать, например, из своей кипучей юностью жизни пять-шесть лет на трудное, тяжелое учение, на науку, хотя бы для
того только, чтобы удесятерить в себе силы для служения
той же правде и
тому же подвигу, который излюбил и который предложил себе совершить, — такая жертва сплошь да рядом для многих из них почти совсем не по силам.
— Из простонародья женский пол и теперь тут, вон там, лежат у галерейки, ждут. А для высших дамских лиц пристроены здесь
же на галерее, но вне ограды, две комнатки, вот эти самые окна, и старец выходит
к ним внутренним ходом, когда здоров,
то есть все
же за ограду. Вот и теперь одна барыня, помещица харьковская, госпожа Хохлакова, дожидается со своею расслабленною дочерью. Вероятно, обещал
к ним выйти, хотя в последние времена столь расслабел, что и
к народу едва появляется.
Странное
же и мгновенное исцеление беснующейся и бьющейся женщины, только лишь, бывало, ее подведут
к дарам, которое объясняли мне притворством и сверх
того фокусом, устраиваемым чуть ли не самими «клерикалами», происходило, вероятно, тоже самым натуральным образом, и подводившие ее
к дарам бабы, а главное, и сама больная, вполне веровали, как установившейся истине, что нечистый дух, овладевший больною, никогда не может вынести, если ее, больную, подведя
к дарам, наклонят пред ними.
— Опытом деятельной любви. Постарайтесь любить ваших ближних деятельно и неустанно. По мере
того как будете преуспевать в любви, будете убеждаться и в бытии Бога, и в бессмертии души вашей. Если
же дойдете до полного самоотвержения в любви
к ближнему, тогда уж несомненно уверуете, и никакое сомнение даже и не возможет зайти в вашу душу. Это испытано, это точно.
И вот — представьте, я с содроганием это уже решила: если есть что-нибудь, что могло бы расхолодить мою «деятельную» любовь
к человечеству тотчас
же,
то это единственно неблагодарность.
И она вдруг, не выдержав, закрыла лицо рукой и рассмеялась ужасно, неудержимо, своим длинным, нервным, сотрясающимся и неслышным смехом. Старец выслушал ее улыбаясь и с нежностью благословил; когда
же она стала целовать его руку,
то вдруг прижала ее
к глазам своим и заплакала...
— Да ведь по-настоящему
то же самое и теперь, — заговорил вдруг старец, и все разом
к нему обратились, — ведь если бы теперь не было Христовой церкви,
то не было бы преступнику никакого и удержу в злодействе и даже кары за него потом,
то есть кары настоящей, не механической, как они сказали сейчас, и которая лишь раздражает в большинстве случаев сердце, а настоящей кары, единственной действительной, единственной устрашающей и умиротворяющей, заключающейся в сознании собственной совести.
Вы
же теперь меня упрекаете
тем, что я имею слабость
к этой госпоже, тогда как сами
же учили ее заманить меня!
Но «этот монах»,
то есть
тот, который приглашал их давеча на обед
к игумену, ждать себя не заставил. Он тут
же встретил гостей, тотчас
же как они сошли с крылечка из кельи старца, точно дожидал их все время.
— А ведь непредвиденное-то обстоятельство — это ведь я! — сейчас
же подхватил Федор Павлович. — Слышите, отец, это Петр Александрович со мной не желает вместе оставаться, а
то бы он тотчас пошел. И пойдете, Петр Александрович, извольте пожаловать
к отцу игумену, и — доброго вам аппетита! Знайте, что это я уклонюсь, а не вы. Домой, домой, дома поем, а здесь чувствую себя неспособным, Петр Александрович, мой любезнейший родственник.
— Я нарочно и сказал, чтобы вас побесить, потому что вы от родства уклоняетесь, хотя все-таки вы родственник, как ни финтите, по святцам докажу; за тобой, Иван Федорович, я в свое время лошадей пришлю, оставайся, если хочешь, и ты. Вам
же, Петр Александрович, даже приличие велит теперь явиться
к отцу игумену, надо извиниться в
том, что мы с вами там накутили…
—
К несчастию, я действительно чувствую себя почти в необходимости явиться на этот проклятый обед, — все с
тою же горькою раздражительностью продолжал Миусов, даже и не обращая внимания, что монашек слушает. — Хоть там-то извиниться надо за
то, что мы здесь натворили, и разъяснить, что это не мы… Как вы думаете?
Жена его, Марфа Игнатьевна, несмотря на
то что пред волей мужа беспрекословно всю жизнь склонялась, ужасно приставала
к нему, например, тотчас после освобождения крестьян, уйти от Федора Павловича в Москву и там начать какую-нибудь торговлишку (у них водились кое-какие деньжонки); но Григорий решил тогда
же и раз навсегда, что баба врет, «потому что всякая баба бесчестна», но что уходить им от прежнего господина не следует, каков бы он там сам ни был, «потому что это ихний таперича долг».
Из
той ватаги гулявших господ как раз оставался
к тому времени в городе лишь один участник, да и
то пожилой и почтенный статский советник, обладавший семейством и взрослыми дочерьми и который уж отнюдь ничего бы не стал распространять, если бы даже что и было; прочие
же участники, человек пять, на
ту пору разъехались.
—
К ней и
к отцу! Ух! Совпадение! Да ведь я тебя для чего
же и звал-то, для чего и желал, для чего алкал и жаждал всеми изгибами души и даже ребрами? Чтобы послать тебя именно
к отцу от меня, а потом и
к ней,
к Катерине Ивановне, да
тем и покончить и с ней, и с отцом. Послать ангела. Я мог бы послать всякого, но мне надо было послать ангела. И вот ты сам
к ней и
к отцу.
Слушай: если два существа вдруг отрываются от всего земного и летят в необычайное, или по крайней мере один из них, и пред
тем, улетая или погибая, приходит
к другому и говорит: сделай мне
то и
то, такое, о чем никогда никого не просят, но о чем можно просить лишь на смертном одре, —
то неужели
же тот не исполнит… если друг, если брат?
И вот вдруг мне тогда в
ту же секунду кто-то и шепни на ухо: «Да ведь завтра-то этакая, как приедешь с предложением руки, и не выйдет
к тебе, а велит кучеру со двора тебя вытолкать.
— И вот я тебя кликнул и перетащил сюда сегодня, сегодняшнего числа, — запомни! — с
тем чтобы послать тебя, и опять-таки сегодня
же,
к Катерине Ивановне, и…
— А хотя бы даже и смерти?
К чему
же лгать пред собою, когда все люди так живут, а пожалуй, так и не могут иначе жить. Ты это насчет давешних моих слов о
том, что «два гада поедят друг друга»? Позволь и тебя спросить в таком случае: считаешь ты и меня, как Дмитрия, способным пролить кровь Езопа, ну, убить его, а?
— Брат, а ты, кажется, и не обратил внимания, как ты обидел Катерину Ивановну
тем, что рассказал Грушеньке о
том дне, а
та сейчас ей бросила в глаза, что вы сами «
к кавалерам красу тайком продавать ходили!» Брат, что
же больше этой обиды? — Алешу всего более мучила мысль, что брат точно рад унижению Катерины Ивановны, хотя, конечно,
того быть не могло.
В
тот же час, конечно, «чудо» стало известно всему монастырю и многим даже пришедшим в монастырь
к литургии светским.
— Да, во-первых, хоть для русизма: русские разговоры на эти
темы все ведутся как глупее нельзя вести. А во-вторых, опять-таки чем глупее,
тем ближе
к делу. Чем глупее,
тем и яснее. Глупость коротка и нехитра, а ум виляет и прячется. Ум подлец, а глупость пряма и честна. Я довел дело до моего отчаяния, и чем глупее я его выставил,
тем для меня
же выгоднее.
Кончается
тем, что она вымаливает у Бога остановку мук на всякий год от Великой Пятницы до Троицына дня, а грешники из ада тут
же благодарят Господа и вопиют
к нему: «Прав ты, Господи, что так судил».
Я не знаю, кто ты, и знать не хочу: ты ли это или только подобие его, но завтра
же я осужу и сожгу тебя на костре, как злейшего из еретиков, и
тот самый народ, который сегодня целовал твои ноги, завтра
же по одному моему мановению бросится подгребать
к твоему костру угли, знаешь ты это?
Но знай, что теперь и именно ныне эти люди уверены более чем когда-нибудь, что свободны вполне, а между
тем сами
же они принесли нам свободу свою и покорно положили ее
к ногам нашим.
Повторяю тебе, завтра
же ты увидишь это послушное стадо, которое по первому мановению моему бросится подгребать горячие угли
к костру твоему, на котором сожгу тебя за
то, что пришел нам мешать.
— А клейкие листочки, а дорогие могилы, а голубое небо, а любимая женщина! Как
же жить-то будешь, чем ты любить-то их будешь? — горестно восклицал Алеша. — С таким адом в груди и в голове разве это возможно? Нет, именно ты едешь, чтобы
к ним примкнуть… а если нет,
то убьешь себя сам, а не выдержишь!
Смердяков приставил правую ножку
к левой, вытянулся прямей, но продолжал глядеть с
тем же спокойствием и с
тою же улыбочкой.
— А зачем ему
к отцу проходить, да еще потихоньку, если, как ты сам говоришь, Аграфена Александровна и совсем не придет, — продолжал Иван Федорович, бледнея от злобы, — сам
же ты это говоришь, да и я все время, тут живя, был уверен, что старик только фантазирует и что не придет
к нему эта тварь. Зачем
же Дмитрию врываться
к старику, если
та не придет? Говори! Я хочу твои мысли знать.
К самому
же Федору Павловичу он не чувствовал в
те минуты никакой даже ненависти, а лишь любопытствовал почему-то изо всех сил: как он там внизу ходит, что он примерно там у себя теперь должен делать, предугадывал и соображал, как он должен был там внизу заглядывать в темные окна и вдруг останавливаться среди комнаты и ждать, ждать — не стучит ли кто.
Потом уж я твердо узнал, что принял он вызов мой как бы тоже из ревнивого ко мне чувства: ревновал он меня и прежде, немножко,
к жене своей, еще тогда невесте; теперь
же подумал, что если
та узнает, что он оскорбление от меня перенес, а вызвать на поединок не решился,
то чтобы не стала она невольно презирать его и не поколебалась любовь ее.
А так как начальство его было тут
же,
то тут
же и прочел бумагу вслух всем собравшимся, а в ней полное описание всего преступления во всей подробности: «Как изверга себя извергаю из среды людей, Бог посетил меня, — заключил бумагу, — пострадать хочу!» Тут
же вынес и выложил на стол все, чем мнил доказать свое преступление и что четырнадцать лет сохранял: золотые вещи убитой, которые похитил, думая отвлечь от себя подозрение, медальон и крест ее, снятые с шеи, — в медальоне портрет ее жениха, записную книжку и, наконец, два письма: письмо жениха ее
к ней с извещением о скором прибытии и ответ ее на сие письмо, который начала и не дописала, оставила на столе, чтобы завтра отослать на почту.
Если
же и утверждают сами, что они-то, напротив, и идут
к единению,
то воистину веруют в сие лишь самые из них простодушные, так что удивиться даже можно сему простодушию.
В робости сердца моего мыслю, однако
же, что самое сознание сей невозможности послужило бы им наконец и
к облегчению, ибо, приняв любовь праведных с невозможностью воздать за нее, в покорности сей и в действии смирения сего, обрящут наконец как бы некий образ
той деятельной любви, которою пренебрегли на земле, и как бы некое действие, с нею сходное…
Ибо хотя все собравшиеся
к нему в
тот последний вечер и понимали вполне, что смерть его близка, но все
же нельзя было представить, что наступит она столь внезапно; напротив, друзья его, как уже и заметил я выше, видя его в
ту ночь столь, казалось бы, бодрым и словоохотливым, убеждены были даже, что в здоровье его произошло заметное улучшение, хотя бы и на малое лишь время.
Дело в
том, что от гроба стал исходить мало-помалу, но чем далее,
тем более замечаемый тлетворный дух,
к трем
же часам пополудни уже слишком явственно обнаружившийся и все постепенно усиливавшийся.
Ибо хотя покойный старец и привлек
к себе многих, и не столько чудесами, сколько любовью, и воздвиг кругом себя как бы целый мир его любящих,
тем не менее, и даже
тем более, сим
же самым породил
к себе и завистников, а вслед за
тем и ожесточенных врагов, и явных и тайных, и не только между монастырскими, но даже и между светскими.
«И почему бы сие могло случиться, — говорили некоторые из иноков, сначала как бы и сожалея, — тело имел невеликое, сухое,
к костям приросшее, откуда бы тут духу быть?» — «Значит, нарочно хотел Бог указать», — поспешно прибавляли другие, и мнение их принималось бесспорно и тотчас
же, ибо опять-таки указывали, что если б и быть духу естественно, как от всякого усопшего грешного,
то все
же изошел бы позднее, не с такою столь явною поспешностью, по крайности чрез сутки бы, а «этот естество предупредил», стало быть, тут никто как Бог и нарочитый перст его.
Сам отвергнет… не послужит проклятому новшеству… не станет ихним дурачествам подражать, — тотчас
же подхватили другие голоса, и до чего бы это дошло, трудно и представить себе, но как раз ударил в
ту минуту колокол, призывая
к службе.
— Пойдем
к Грушеньке, — спокойно и тотчас
же ответил Алеша, и уж это было до
того неожиданно для Ракитина,
то есть такое скорое и спокойное согласие, что он чуть было не отпрыгнул назад.
Тем не менее, несмотря на всю смутную безотчетность его душевного состояния и на все угнетавшее его горе, он все
же дивился невольно одному новому и странному ощущению, рождавшемуся в его сердце: эта женщина, эта «страшная» женщина не только не пугала его теперь прежним страхом, страхом, зарождавшимся в нем прежде при всякой мечте о женщине, если мелькала таковая в его душе, но, напротив, эта женщина, которую он боялся более всех, сидевшая у него на коленях и его обнимавшая, возбуждала в нем вдруг теперь совсем иное, неожиданное и особливое чувство, чувство какого-то необыкновенного, величайшего и чистосердечнейшего
к ней любопытства, и все это уже безо всякой боязни, без малейшего прежнего ужаса — вот что было главное и что невольно удивляло его.
Да,
к нему,
к нему подошел он, сухенький старичок, с мелкими морщинками на лице, радостный и тихо смеющийся. Гроба уж нет, и он в
той же одежде, как и вчера сидел с ними, когда собрались
к нему гости. Лицо все открытое, глаза сияют. Как
же это, он, стало быть, тоже на пире, тоже званный на брак в Кане Галилейской…
Вы бы мне эти три тысячи выдали… так как кто
же против вас капиталист в этом городишке… и
тем спасли бы меня от… одним словом, спасли бы мою бедную голову для благороднейшего дела, для возвышеннейшего дела, можно сказать… ибо питаю благороднейшие чувства
к известной особе, которую слишком знаете и о которой печетесь отечески.
Вы понимаете, что это для нее! — рявкнул он вдруг на всю залу, поклонился, круто повернулся и
теми же скорыми, аршинными шагами, не оборачиваясь, устремился
к выходу.