Неточные совпадения
Начиная жизнеописание героя моего, Алексея Федоровича Карамазова, нахожусь в некотором недоумении. А именно: хотя я и называю Алексея Федоровича моим героем, но, однако, сам знаю, что человек он отнюдь не великий, а посему и предвижу неизбежные вопросы вроде таковых: чем же замечателен ваш Алексей Федорович, что вы выбрали его своим героем? Что сделал он
такого?
Кому и чем известен? Почему я, читатель, должен тратить время на изучение фактов его жизни?
Случилось
так, что и генеральша скоро после того умерла, но выговорив, однако, в завещании обоим малюткам по тысяче рублей каждому «на их обучение, и чтобы все эти деньги были на них истрачены непременно, но с тем, чтобы хватило вплоть до совершеннолетия, потому что слишком довольно и
такой подачки для этаких детей, а если
кому угодно, то пусть сам раскошеливается», и проч., и проч.
И если
кому обязаны были молодые люди своим воспитанием и образованием на всю свою жизнь, то именно этому Ефиму Петровичу, благороднейшему и гуманнейшему человеку, из
таких, какие редко встречаются.
— Совсем неизвестно, с чего вы в
таком великом волнении, — насмешливо заметил Федор Павлович, — али грешков боитесь? Ведь он, говорят, по глазам узнает,
кто с чем приходит. Да и как высоко цените вы их мнение, вы,
такой парижанин и передовой господин, удивили вы меня даже, вот что!
— Мне сегодня необыкновенно легче, но я уже знаю, что это всего лишь минута. Я мою болезнь теперь безошибочно понимаю. Если же я вам кажусь столь веселым, то ничем и никогда не могли вы меня столь обрадовать, как сделав
такое замечание. Ибо для счастия созданы люди, и
кто вполне счастлив, тот прямо удостоен сказать себе: «Я выполнил завет Божий на сей земле». Все праведные, все святые, все святые мученики были все счастливы.
— О, как вы говорите, какие смелые и высшие слова, — вскричала мамаша. — Вы скажете и как будто пронзите. А между тем счастие, счастие — где оно?
Кто может сказать про себя, что он счастлив? О, если уж вы были
так добры, что допустили нас сегодня еще раз вас видеть, то выслушайте всё, что я вам прошлый раз не договорила, не посмела сказать, всё, чем я
так страдаю, и
так давно, давно! Я страдаю, простите меня, я страдаю… — И она в каком-то горячем порывистом чувстве сложила пред ним руки.
— Нет, нет, я шучу, извини. У меня совсем другое на уме. Позволь, однако:
кто бы тебе мог
такие подробности сообщить, и от
кого бы ты мог о них слышать. Ты не мог ведь быть у Катерины Ивановны лично, когда он про тебя говорил?
Вот в эти-то мгновения он и любил, чтобы подле, поблизости, пожалуй хоть и не в той комнате, а во флигеле, был
такой человек, преданный, твердый, совсем не
такой, как он, не развратный, который хотя бы все это совершающееся беспутство и видел и знал все тайны, но все же из преданности допускал бы это все, не противился, главное — не укорял и ничем бы не грозил, ни в сем веке, ни в будущем; а в случае нужды
так бы и защитил его, — от
кого?
В нем симпатия к этой несчастной обратилась во что-то священное,
так что и двадцать лет спустя он бы не перенес, от
кого бы то ни шло, даже худого намека о ней и тотчас бы возразил обидчику.
Одному барчонку пришел вдруг в голову совершенно эксцентрический вопрос на невозможную тему: «Можно ли, дескать, хотя
кому бы то ни было, счесть
такого зверя за женщину, вот хоть бы теперь, и проч.».
Впоследствии Федор Павлович клятвенно уверял, что тогда и он вместе со всеми ушел; может быть,
так именно и было, никто этого не знает наверно и никогда не знал, но месяцев через пять или шесть все в городе заговорили с искренним и чрезвычайным негодованием о том, что Лизавета ходит беременная, спрашивали и доискивались: чей грех,
кто обидчик?
«Она сама, низкая, виновата», — говорил он утвердительно, а обидчиком был не
кто иной, как «Карп с винтом» (
так назывался один известный тогда городу страшный арестант, к тому времени бежавший из губернского острога и в нашем городе тайком проживавший).
— Нет, не далеко, — с жаром проговорил Алеша. (Видимо, эта мысль давно уже в нем была.) — Всё одни и те же ступеньки. Я на самой низшей, а ты вверху, где-нибудь на тринадцатой. Я
так смотрю на это дело, но это всё одно и то же, совершенно однородное.
Кто ступил на нижнюю ступеньку, тот все равно непременно вступит и на верхнюю.
Испугалась ужасно: «Не пугайте, пожалуйста, от
кого вы слышали?» — «Не беспокойтесь, говорю, никому не скажу, а вы знаете, что я на сей счет могила, а вот что хотел я вам только на сей счет тоже в виде,
так сказать, „всякого случая“ присовокупить: когда потребуют у папаши четыре-то тысячки пятьсот, а у него не окажется,
так чем под суд-то, а потом в солдаты на старости лет угодить, пришлите мне тогда лучше вашу институтку секретно, мне как раз деньги выслали, я ей четыре-то тысячки, пожалуй, и отвалю и в святости секрет сохраню».
— Гм. Вероятнее, что прав Иван. Господи, подумать только о том, сколько отдал человек веры, сколько всяких сил даром на эту мечту, и это столько уж тысяч лет!
Кто же это
так смеется над человеком? Иван? В последний раз и решительно: есть Бог или нет? Я в последний раз!
— К чему же тут вмешивать решение по достоинству? Этот вопрос всего чаще решается в сердцах людей совсем не на основании достоинств, а по другим причинам, гораздо более натуральным. А насчет права,
так кто же не имеет права желать?
— Я потому
так ждала вас, что от вас от одного могу теперь узнать всю правду — ни от
кого больше!
Он застал нас тогда в отчаянии, в муках, оставленную тем,
кого мы
так любили… да ведь она утопиться тогда хотела, ведь старик этот спас ее, спас ее!
Но старшие и опытнейшие из братии стояли на своем, рассуждая, что «
кто искренно вошел в эти стены, чтобы спастись, для тех все эти послушания и подвиги окажутся несомненно спасительными и принесут им великую пользу;
кто же, напротив, тяготится и ропщет, тот все равно как бы и не инок и напрасно только пришел в монастырь,
такому место в миру.
— Lise, ты слишком много себе позволяешь, и уверяю тебя, что я наконец прибегну к мерам строгости.
Кто ж над ним смеется, я
так рада, что он пришел, он мне нужен, совсем необходим. Ох, Алексей Федорович, я чрезвычайно несчастна!
Очевидно, этот самый господин и крикнул из-за двери: «
кто таков»,
так как другого мужчины в комнате не было.
— Отменно умею понимать-с, — тотчас же отрезал господин, давая знать, что ему и без того известно,
кто он
такой. — Штабс я капитан-с Снегирев-с, в свою очередь; но все же желательно узнать, что именно побудило…
Еще хуже того, если он не убьет, а лишь только меня искалечит: работать нельзя, а рот-то все-таки остается,
кто ж его накормит тогда, мой рот, и
кто ж их-то всех тогда накормит-с?
У меня в К-ской губернии адвокат есть знакомый-с, с детства приятель-с, передавали мне чрез верного человека, что если приеду, то он мне у себя на конторе место письмоводителя будто бы даст-с,
так ведь,
кто его знает, может, и даст…
Приняв «хлебы», ты бы ответил на всеобщую и вековечную тоску человеческую как единоличного существа,
так и целого человечества вместе — это: «пред
кем преклониться?» Нет заботы беспрерывнее и мучительнее для человека, как, оставшись свободным, сыскать поскорее того, пред
кем преклониться.
— К
кому примкнул, к каким умным людям? — почти в азарте воскликнул Алеша. — Никакого у них нет
такого ума и никаких
таких тайн и секретов… Одно только разве безбожие, вот и весь их секрет. Инквизитор твой не верует в Бога, вот и весь его секрет!
— Совершенно верно-с… — пробормотал уже пресекшимся голосом Смердяков, гнусно улыбаясь и опять судорожно приготовившись вовремя отпрыгнуть назад. Но Иван Федорович вдруг, к удивлению Смердякова, засмеялся и быстро прошел в калитку, продолжая смеяться.
Кто взглянул бы на его лицо, тот наверно заключил бы, что засмеялся он вовсе не оттого, что было
так весело. Да и сам он ни за что не объяснил бы, что было тогда с ним в ту минуту. Двигался и шел он точно судорогой.
— Правда, — говорит, но усмехнулся горько. — Да, в этих книгах, — говорит, помолчав, — ужас что
такое встретишь. Под нос-то их легко совать. И
кто это их писал, неужели люди?
Кто мог
так рассудить? — вот вопросы, которые тотчас же измучили неопытное и девственное сердце его.
«Ах да, я тут пропустил, а не хотел пропускать, я это место люблю: это Кана Галилейская, первое чудо… Ах, это чудо, ах, это милое чудо! Не горе, а радость людскую посетил Христос, в первый раз сотворяя чудо, радости людской помог… „
Кто любит людей, тот и радость их любит…“ Это повторял покойник поминутно, это одна из главнейших мыслей его была… Без радости жить нельзя, говорит Митя… Да, Митя… Все, что истинно и прекрасно, всегда полно всепрощения — это опять-таки он говорил…»
Вы бы мне эти три тысячи выдали…
так как
кто же против вас капиталист в этом городишке… и тем спасли бы меня от… одним словом, спасли бы мою бедную голову для благороднейшего дела, для возвышеннейшего дела, можно сказать… ибо питаю благороднейшие чувства к известной особе, которую слишком знаете и о которой печетесь отечески.
— Давеча Федосья Марковна легла вам в ноги, молила, барыню чтобы вам не сгубить и еще
кого…
так вот, сударь, что везу-то я вас туда… Простите, сударь, меня,
так, от совести, может, глупо что сказал.
— Знаешь ты, что надо дорогу давать. Что ямщик,
так уж никому и дороги не дать, дави, дескать, я еду! Нет, ямщик, не дави! Нельзя давить человека, нельзя людям жизнь портить; а коли испортил жизнь — наказуй себя… если только испортил, если только загубил
кому жизнь — казни себя и уйди.
—
Так вот, сударь, для
кого ад назначен, — стегнул Андрей левую, — а вы у нас, сударь, все одно как малый ребенок…
так мы вас почитаем… И хоть гневливы вы, сударь, это есть, но за простодушие ваше простит Господь.
Андрей пустил измученную тройку вскачь и действительно с треском подкатил к высокому крылечку и осадил своих запаренных полузадохшихся коней. Митя соскочил с телеги, и как раз хозяин двора, правда уходивший уже спать, полюбопытствовал заглянуть с крылечка,
кто это таков
так подкатил.
«Дура ты, вот ведь
кого ты любишь», —
так сразу и шепнуло сердце.
Прибытие же Петра Ильича упредила всего только пятью минутами,
так что тот явился уже не с одними своими догадками и заключениями, а как очевидный свидетель, еще более рассказом своим подтвердивший общую догадку о том,
кто преступник (чему, впрочем, он, в глубине души, до самой этой последней минуты, все еще отказывался верить).
Господа, господа, я не претендую на равенство, я ведь понимаю же,
кто я
такой теперь пред вами сижу.
Я ведь и сам поражен до эпидермы, потому что
кто ж его убил, наконец, в
таком случае, если не я?
Если не я,
так кто же,
кто же?
—
Так кто ж ее мог отворить, если не сами вы ее отворили? — страшно удивился вдруг Митя.
— А вы и не знали! — подмигнул ему Митя, насмешливо и злобно улыбнувшись. — А что, коль не скажу? От
кого тогда узнать? Знали ведь о знаках-то покойник, я да Смердяков, вот и все, да еще небо знало, да оно ведь вам не скажет. А фактик-то любопытный, черт знает что на нем можно соорудить, ха-ха! Утешьтесь, господа, открою, глупости у вас на уме. Не знаете вы, с
кем имеете дело! Вы имеете дело с
таким подсудимым, который сам на себя показывает, во вред себе показывает! Да-с, ибо я рыцарь чести, а вы — нет!
И чувствует он еще, что подымается в сердце его какое-то никогда еще не бывалое в нем умиление, что плакать ему хочется, что хочет он всем сделать что-то
такое, чтобы не плакало больше дитё, не плакала бы и черная иссохшая мать дити, чтоб не было вовсе слез от сей минуты ни у
кого и чтобы сейчас же, сейчас же это сделать, не отлагая и несмотря ни на что, со всем безудержем карамазовским.
—
Кто это мне под голову подушку принес?
Кто был
такой добрый человек! — воскликнул он с каким-то восторженным, благодарным чувством и плачущим каким-то голосом, будто и бог знает какое благодеяние оказали ему. Добрый человек
так потом и остался в неизвестности, кто-нибудь из понятых, а может быть, и писарек Николая Парфеновича распорядились подложить ему подушку из сострадания, но вся душа его как бы сотряслась от слез. Он подошел к столу и объявил, что подпишет все что угодно.
Но мальчики
так и остались в уверенности, что Дарданелов не знает,
кто основал Трою.
— Да
кто же,
кто же, мамочка,
так въезжал,
кто же?
— И
кто еще самый милый молодой человек,
так вот этот добрый мальчик! — проговорила благодарная дама, указывая на Красоткина.
— Неужто
так и сбили-с? — льстиво подхватил штабс-капитан. — Это про то,
кто основал Трою-с? Это мы уже слышали, что сбили-с. Илюшечка мне тогда же и рассказал-с…
— Да, несмотря на то, что все
такие. Один вы и будьте не
такой. Вы и в самом деле не
такой, как все: вы вот теперь не постыдились же признаться в дурном и даже в смешном. А нынче
кто в этом сознается? Никто, да и потребность даже перестали находить в самоосуждении. Будьте же не
такой, как все; хотя бы только вы один оставались не
такой, а все-таки будьте не
такой.
— Эх, всякий нужен, Максимушка, и по чему узнать,
кто кого нужней. Хоть бы и не было этого поляка вовсе, Алеша, тоже ведь разболеться сегодня вздумал. Была и у него.
Так вот нарочно же и ему пошлю пирогов, я не посылала, а Митя обвинил, что посылаю,
так вот нарочно же теперь пошлю, нарочно! Ах, вот и Феня с письмом! Ну,
так и есть, опять от поляков, опять денег просят!