Неточные совпадения
Как бы там
ни было, молодой человек не потерялся нисколько и добился-таки работы, сперва уроками в двугривенный, а потом бегая по редакциям газет и доставляя статейки в десять строчек об уличных происшествиях, за подписью «Очевидец».
Вообще судя, странно
было, что молодой человек, столь ученый, столь гордый и осторожный на вид, вдруг явился в такой безобразный дом, к такому отцу, который всю жизнь его игнорировал, не знал его и не помнил, и хоть не дал бы, конечно, денег
ни за что и
ни в
каком случае, если бы сын у него попросил, но все же всю жизнь боялся, что и сыновья, Иван и Алексей, тоже когда-нибудь придут да и попросят денег.
Вопрос для нашего монастыря
был важный, так
как монастырь наш ничем особенно не
был до тех пор знаменит: в нем не
было ни мощей святых угодников,
ни явленных чудотворных икон, не
было даже славных преданий, связанных с нашею историей, не числилось за ним исторических подвигов и заслуг отечеству.
Не смущало его нисколько, что этот старец все-таки стоит пред ним единицей: «Все равно, он свят, в его сердце тайна обновления для всех, та мощь, которая установит наконец правду на земле, и
будут все святы, и
будут любить друг друга, и не
будет ни богатых,
ни бедных,
ни возвышающихся,
ни униженных, а
будут все
как дети Божии и наступит настоящее царство Христово».
— В чужой монастырь со своим уставом не ходят, — заметил он. — Всех здесь в скиту двадцать пять святых спасаются, друг на друга смотрят и капусту
едят. И
ни одной-то женщины в эти врата не войдет, вот что особенно замечательно. И это ведь действительно так. Только
как же я слышал, что старец дам принимает? — обратился он вдруг к монашку.
—
Какое мне дело до вашей веры! — крикнул
было Миусов, но вдруг сдержал себя, с презрением проговорив: — Вы буквально мараете все, к чему
ни прикоснетесь.
— Ах,
как это с вашей стороны мило и великолепно
будет, — вдруг, вся одушевясь, вскричала Lise. — А я ведь маме говорю:
ни за что он не пойдет, он спасается. Экой, экой вы прекрасный! Ведь я всегда думала, что вы прекрасный, вот что мне приятно вам теперь сказать!
Главное же потому устраняется, что суд церкви
есть суд единственно вмещающий в себе истину и
ни с
каким иным судом вследствие сего существенно и нравственно сочетаться даже и в компромисс временный не может.
Но и этого мало, он закончил утверждением, что для каждого частного лица, например
как бы мы теперь, не верующего
ни в Бога,
ни в бессмертие свое, нравственный закон природы должен немедленно измениться в полную противоположность прежнему, религиозному, и что эгоизм даже до злодейства не только должен
быть дозволен человеку, но даже признан необходимым, самым разумным и чуть ли не благороднейшим исходом в его положении.
Надо заметить, что он действительно хотел
было уехать и действительно почувствовал невозможность, после своего позорного поведения в келье старца, идти
как ни в чем не бывало к игумену на обед.
Вот в эти-то мгновения он и любил, чтобы подле, поблизости, пожалуй хоть и не в той комнате, а во флигеле,
был такой человек, преданный, твердый, совсем не такой,
как он, не развратный, который хотя бы все это совершающееся беспутство и видел и знал все тайны, но все же из преданности допускал бы это все, не противился, главное — не укорял и ничем бы не грозил,
ни в сем веке,
ни в будущем; а в случае нужды так бы и защитил его, — от кого?
Нравственно же воротился почти тем же самым,
как и до отъезда в Москву: все так же
был нелюдим и
ни в чьем обществе не ощущал
ни малейшей надобности.
А однако, передать ей поручение
было видимо теперь тяжелее, чем давеча: дело о трех тысячах
было решено окончательно, и брат Дмитрий, почувствовав теперь себя бесчестным и уже безо всякой надежды, конечно, не остановится более и
ни пред
каким падением.
Противник этот
был чрезвычайно опасный, несмотря на то, что он,
как молчальник, почти и не говорил
ни с кем
ни слова.
Ибо и отрекшиеся от христианства и бунтующие против него в существе своем сами того же самого Христова облика
суть, таковыми же и остались, ибо до сих пор
ни мудрость их,
ни жар сердца их не в силах
были создать иного высшего образа человеку и достоинству его,
как образ, указанный древле Христом.
А потому
как ни озабочен он
был теперь, но ему вдруг захотелось свернуть к ним и вступить в разговор.
— Подождите, милая Катерина Осиповна, я не сказала главного, не сказала окончательного, что решила в эту ночь. Я чувствую, что, может
быть, решение мое ужасно — для меня, но предчувствую, что я уже не переменю его
ни за что,
ни за что, во всю жизнь мою, так и
будет. Мой милый, мой добрый, мой всегдашний и великодушный советник и глубокий сердцеведец и единственный друг мой,
какого я только имею в мире, Иван Федорович, одобряет меня во всем и хвалит мое решение… Он его знает.
Вы не можете себе представить,
как я
была вчера и сегодня утром несчастна, недоумевая,
как я напишу им это ужасное письмо… потому что в письме этого никак,
ни за что не передашь…
План его состоял в том, чтобы захватить брата Дмитрия нечаянно, а именно: перелезть,
как вчера, через тот плетень, войти в сад и засесть в ту беседку «Если же его там нет, — думал Алеша, — то, не сказавшись
ни Фоме,
ни хозяйкам, притаиться и ждать в беседке хотя бы до вечера. Если он по-прежнему караулит приход Грушеньки, то очень может
быть, что и придет в беседку…» Алеша, впрочем, не рассуждал слишком много о подробностях плана, но он решил его исполнить, хотя бы пришлось и в монастырь не попасть сегодня…
Я таких твердых люблю, на чем бы там они
ни стояли, и
будь они такие маленькие мальчуганы,
как ты.
У нас же все
будут счастливы и не
будут более
ни бунтовать,
ни истреблять друг друга,
как в свободе твоей, повсеместно.
Так вот теперь это взямши, рассудите сами, Иван Федорович, что тогда
ни Дмитрию Федоровичу,
ни даже вам-с с братцем вашим Алексеем Федоровичем уж ничего-то ровно после смерти родителя не останется,
ни рубля-с, потому что Аграфена Александровна для того и выйдут за них, чтобы все на себя отписать и
какие ни на
есть капиталы на себя перевести-с.
В семь часов вечера Иван Федорович вошел в вагон и полетел в Москву. «Прочь все прежнее, кончено с прежним миром навеки, и чтобы не
было из него
ни вести,
ни отзыва; в новый мир, в новые места, и без оглядки!» Но вместо восторга на душу его сошел вдруг такой мрак, а в сердце заныла такая скорбь,
какой никогда он не ощущал прежде во всю свою жизнь. Он продумал всю ночь; вагон летел, и только на рассвете, уже въезжая в Москву, он вдруг
как бы очнулся.
Надо
было держать ухо востро: мог где-нибудь сторожить ее Дмитрий Федорович, а
как она постучится в окно (Смердяков еще третьего дня уверил Федора Павловича, что передал ей где и куда постучаться), то надо
было отпереть двери
как можно скорее и отнюдь не задерживать ее
ни секунды напрасно в сенях, чтобы чего, Боже сохрани, не испугалась и не убежала.
Этого
как бы трепещущего человека старец Зосима весьма любил и во всю жизнь свою относился к нему с необыкновенным уважением, хотя, может
быть,
ни с кем во всю жизнь свою не сказал менее слов,
как с ним, несмотря на то, что когда-то многие годы провел в странствованиях с ним вдвоем по всей святой Руси.
Вспоминая тех, разве можно
быть счастливым в полноте,
как прежде, с новыми,
как бы новые
ни были ему милы?» Но можно, можно: старое горе великою тайной жизни человеческой переходит постепенно в тихую умиленную радость; вместо юной кипучей крови наступает кроткая ясная старость: благословляю восход солнца ежедневный, и сердце мое по-прежнему
поет ему, но уже более люблю закат его, длинные косые лучи его, а с ними тихие, кроткие, умиленные воспоминания, милые образы изо всей долгой и благословенной жизни — а надо всем-то правда Божия, умиляющая, примиряющая, всепрощающая!
Вспоминаю с удивлением, что отомщение сие и гнев мой
были мне самому до крайности тяжелы и противны, потому что, имея характер легкий, не мог подолгу
ни на кого сердиться, а потому
как бы сам искусственно разжигал себя и стал наконец безобразен и нелеп.
— Бог сжалился надо мной и зовет к себе. Знаю, что умираю, но радость чувствую и мир после стольких лет впервые. Разом ощутил в душе моей рай, только лишь исполнил, что надо
было. Теперь уже смею любить детей моих и лобызать их. Мне не верят, и никто не поверил,
ни жена,
ни судьи мои; не поверят никогда и дети. Милость Божию вижу в сем к детям моим. Умру, и имя мое
будет для них незапятнано. А теперь предчувствую Бога, сердце
как в раю веселится… долг исполнил…
Алеша взглянул
было на него, открыв свое распухшее от слез,
как у малого ребенка, лицо, но тотчас же,
ни слова не вымолвив, отвернулся и снова закрылся обеими ладонями.
—
Какие страшные трагедии устраивает с людьми реализм! — проговорил Митя в совершенном отчаянии. Пот лился с его лица. Воспользовавшись минутой, батюшка весьма резонно изложил, что хотя бы и удалось разбудить спящего, но,
будучи пьяным, он все же не способен
ни к
какому разговору, «а у вас дело важное, так уж вернее бы оставить до утреца…». Митя развел руками и согласился.
Главное то
было нестерпимо обидно, что вот он, Митя, стоит над ним со своим неотложным делом, столько пожертвовав, столько бросив, весь измученный, а этот тунеядец, «от которого зависит теперь вся судьба моя, храпит
как ни в чем не бывало, точно с другой планеты».
Но таким образом опять получился факт, что всего за три, за четыре часа до некоторого приключения, о котором
будет мною говорено ниже, у Мити не
было ни копейки денег, и он за десять рублей заложил любимую вещь, тогда
как вдруг, через три часа, оказались в руках его тысячи…
Но всюду
было мертвое молчание и,
как нарочно, полное затишье,
ни малейшего ветерка.
Скакали уже почти час. Митя молчал, а Андрей, хотя и словоохотливый
был мужик, тоже не вымолвил еще
ни слова, точно опасался заговорить, и только живо погонял своих «одров», свою гнедую, сухопарую, но резвую тройку.
Как вдруг Митя в страшном беспокойстве воскликнул...
Она вырвалась от него из-за занавесок. Митя вышел за ней
как пьяный. «Да пусть же, пусть, что бы теперь
ни случилось — за минуту одну весь мир отдам», — промелькнуло в его голове. Грушенька в самом деле
выпила залпом еще стакан шампанского и очень вдруг охмелела. Она уселась в кресле, на прежнем месте, с блаженною улыбкой. Щеки ее запылали, губы разгорелись, сверкавшие глаза посоловели, страстный взгляд манил. Даже Калганова
как будто укусило что-то за сердце, и он подошел к ней.
Об Аграфене Александровне изъяснялся сдержанно и почтительно,
как будто она
была самого лучшего общества барыня, и даже
ни разу не позволил себе назвать ее «Грушенькой».
Эта докторша
была одних лет с Анной Федоровной и большая ее приятельница, сам же доктор вот уже с год заехал куда-то сперва в Оренбург, а потом в Ташкент, и уже с полгода
как от него не
было ни слуху
ни духу, так что если бы не дружба с госпожою Красоткиной, несколько смягчавшая горе оставленной докторши, то она решительно бы истекла от этого горя слезами.
— То
есть не смешной, это ты неправильно. В природе ничего нет смешного,
как бы там
ни казалось человеку с его предрассудками. Если бы собаки могли рассуждать и критиковать, то наверно бы нашли столько же для себя смешного, если не гораздо больше, в социальных отношениях между собою людей, их повелителей, — если не гораздо больше; это я повторяю потому, что я твердо уверен, что глупостей у нас гораздо больше. Это мысль Ракитина, мысль замечательная. Я социалист, Смуров.
Между другими торговками, торговавшими на своих лотках рядом с Марьей, раздался смех,
как вдруг из-под аркады городских лавок выскочил
ни с того
ни с сего один раздраженный человек вроде купеческого приказчика и не наш торговец, а из приезжих, в длиннополом синем кафтане, в фуражке с козырьком, еще молодой, в темно-русых кудрях и с длинным, бледным, рябоватым лицом. Он
был в каком-то глупом волнении и тотчас принялся грозить Коле кулаком.
Напротив,
как ни язвительны
были минуты пред зеркалом, но он быстро забывал о них, и даже надолго, «весь отдаваясь идеям и действительной жизни»,
как определял он сам свою деятельность.
Илюша же и говорить не мог. Он смотрел на Колю своими большими и как-то ужасно выкатившимися глазами, с раскрытым ртом и побледнев
как полотно. И если бы только знал не подозревавший ничего Красоткин,
как мучительно и убийственно могла влиять такая минута на здоровье больного мальчика, то
ни за что бы не решился выкинуть такую штуку,
какую выкинул. Но в комнате понимал это, может
быть, лишь один Алеша. Что же до штабс-капитана, то он весь
как бы обратился в самого маленького мальчика.
У любимой особенно, особенно,
как бы
ни был ты пред ней виноват!
Я тогда,
как в этот погреб полез, то в страхе
был и в сумлении; потому больше в страхе, что
был вас лишимшись и
ни от кого уже защиты не ждал в целом мире.
— Зачем ко мне. В дом их ждал, потому сумления для меня уже не
было никакого в том, что они в эту самую ночь прибудут, ибо им, меня лишимшись и никаких сведений не имемши, беспременно приходилось самим в дом влезть через забор-с,
как они умели-с, и что
ни есть совершить.
Доктор, выслушав и осмотрев его, заключил, что у него вроде даже
как бы расстройства в мозгу, и нисколько не удивился некоторому признанию, которое тот с отвращением, однако, сделал ему. «Галлюцинации в вашем состоянии очень возможны, — решил доктор, — хотя надо бы их и проверить… вообще же необходимо начать лечение серьезно, не теряя
ни минуты, не то
будет плохо».
— Еще бы, — злобно простонал Иван, — все, что
ни есть глупого в природе моей, давно уже пережитого, перемолотого в уме моем, отброшенного,
как падаль, — ты мне же подносишь
как какую-то новость!
Вижу, однако, что так более продолжать не могу, уже потому даже, что многого не расслышал, в другое пропустил вникнуть, третье забыл упомнить, а главное, потому, что,
как уже и сказал я выше, если все припоминать, что
было сказано и что произошло, то буквально недостанет у меня
ни времени,
ни места.
«Ну так возвратили вы тогда эти сто рублей господину Карамазову или нет?» Трифон Борисович
как ни вилял, но после допроса мужиков в найденной сторублевой сознался, прибавив только, что Дмитрию Федоровичу тогда же свято все возвратил и вручил «по самой честности, и что вот только оне сами,
будучи в то время совсем пьяными-с, вряд ли это могут припомнить».
Но Фетюкович поймал и их в свои тенета:
как ни вилял позванный опять Трифон Борисович, а все-таки должен
был сознаться, что его колода карт
была подменена паном Врублевским своею, а что пан Муссялович, меча банк, передернул карту.
Как бы там
ни было, а анекдотик произвел в публике некоторое благоприятное впечатление.