Неточные совпадения
— Вы
это и теперь
делаете, — с отвращением пробормотал Миусов.
Представьте, ведь я и
это знал, Петр Александрович, и даже, знаете, предчувствовал, что
делаю, только что стал говорить, и даже, знаете, предчувствовал, что вы мне первый
это и заметите.
И ведь знает человек, что никто не обидел его, а что он сам себе обиду навыдумал и налгал для красы, сам преувеличил, чтобы картину создать, к слову привязался и из горошинки
сделал гору, — знает сам
это, а все-таки самый первый обижается, обижается до приятности, до ощущения большого удовольствия, а тем самым доходит и до вражды истинной…
— О,
это все по поводу Дмитрия Федоровича и… всех
этих последних происшествий, — бегло пояснила мамаша. — Катерина Ивановна остановилась теперь на одном решении… но для
этого ей непременно надо вас видеть… зачем? Конечно не знаю, но она просила как можно скорей. И вы
это сделаете, наверно
сделаете, тут даже христианское чувство велит.
— Мне сегодня необыкновенно легче, но я уже знаю, что
это всего лишь минута. Я мою болезнь теперь безошибочно понимаю. Если же я вам кажусь столь веселым, то ничем и никогда не могли вы меня столь обрадовать, как
сделав такое замечание. Ибо для счастия созданы люди, и кто вполне счастлив, тот прямо удостоен сказать себе: «Я выполнил завет Божий на сей земле». Все праведные, все святые, все святые мученики были все счастливы.
— И то уж много и хорошо, что ум ваш мечтает об
этом, а не о чем ином. Нет-нет да невзначай и в самом деле
сделаете какое-нибудь доброе дело.
— Отрезав
это, Дмитрий Федорович еще раз поклонился, затем, вдруг обернувшись в сторону своего «батюшки»,
сделал и тому такой же почтительный и глубокий поклон.
Ведь
это он только из-за нее одной в келье сейчас скандал такой
сделал, за то только, что Миусов ее беспутною тварью назвать осмелился.
Утверждали и у нас иные из господ, что все
это она
делает лишь из гордости, но как-то
это не вязалось: она и говорить-то ни слова не умела и изредка только шевелила что-то языком и мычала — какая уж тут гордость.
Потрясенная старуха Кате обрадовалась, как родной дочери, как звезде спасения, накинулась на нее, переделала тотчас завещание в ее пользу, но
это в будущем, а пока теперь, прямо в руки, — восемьдесят тысяч, вот тебе, мол, приданое,
делай с ним что хочешь.
Ну да, Иван влюбился в нее, влюблен и теперь, я
это знаю, я глупость
сделал, по-вашему, по-светскому, но, может быть, вот эта-то глупость одна теперь и спасет нас всех!
Он с видимым удовольствием обращался к Григорию, отвечая, в сущности, на одни лишь вопросы Федора Павловича и очень хорошо понимая
это, но нарочно
делая вид, что вопросы
эти как будто задает ему Григорий.
— Люби. (Федор Павлович сильно хмелел.) Слушай, Алеша, я старцу твоему давеча грубость
сделал. Но я был в волнении. А ведь в старце
этом есть остроумие, как ты думаешь, Иван?
— Иван, Иван! скорей ему воды.
Это как она, точь-в-точь как она, как тогда его мать! Вспрысни его изо рта водой, я так с той
делал.
Это он за мать свою, за мать свою… — бормотал он Ивану.
Они крепко пожали друг другу руки, как никогда еще прежде. Алеша почувствовал, что брат сам первый шагнул к нему шаг и что
сделал он
это для чего-то, непременно с каким-то намерением.
Брат Иван
сделал к нему шаг, чего так давно желал Алеша, и вот сам он отчего-то чувствует теперь, что его испугал
этот шаг сближения.
Меня всю неделю мучила страшная забота: как бы
сделать, чтоб он не постыдился предо мной
этой растраты трех тысяч?
Но знай, что бы я ни
сделал прежде, теперь или впереди, — ничто, ничто не может сравниться в подлости с тем бесчестием, которое именно теперь, именно в
эту минуту ношу вот здесь на груди моей, вот тут, тут, которое действует и совершается и которое я полный хозяин остановить, могу остановить или совершить, заметь
это себе!
Он поклонился вчера старцу, стоя около госпожи Хохлаковой, и, указывая ему на «исцелевшую» дочь
этой дамы, проникновенно спросил его: «Как дерзаете вы
делать такие дела?»
— Засади я его, подлеца, она услышит, что я его засадил, и тотчас к нему побежит. А услышит если сегодня, что тот меня до полусмерти, слабого старика, избил, так, пожалуй, бросит его, да ко мне придет навестить… Вот ведь мы какими характерами одарены — только чтобы насупротив
делать. Я ее насквозь знаю! А что, коньячку не выпьешь? Возьми-ка кофейку холодненького, да я тебе и прилью четверть рюмочки, хорошо
это, брат, для вкуса.
— Врешь! Не надо теперь спрашивать, ничего не надо! Я передумал.
Это вчера глупость в башку мне сглупу влезла. Ничего не дам, ничегошеньки, мне денежки мои нужны самому, — замахал рукою старик. — Я его и без того, как таракана, придавлю. Ничего не говори ему, а то еще будет надеяться. Да и тебе совсем нечего у меня
делать, ступай-ка. Невеста-то
эта, Катерина-то Ивановна, которую он так тщательно от меня все время прятал, за него идет али нет? Ты вчера ходил к ней, кажется?
C’est tragique, [
Это потрясающе (фр.).] и я бы на ее месте, — я не знаю, что б я
сделала на ее месте!
— Ах, Lise, не кричи, главное — ты не кричи. У меня от
этого крику… Что ж
делать, коли ты сама корпию в другое место засунула… Я искала, искала… Я подозреваю, что ты
это нарочно
сделала.
— О, не то счастливо, что я вас покидаю, уж разумеется нет, — как бы поправилась она вдруг с милою светскою улыбкой, — такой друг, как вы, не может
этого подумать; я слишком, напротив, несчастна, что вас лишусь (она вдруг стремительно бросилась к Ивану Федоровичу и, схватив его за обе руки, с горячим чувством пожала их); но вот что счастливо,
это то, что вы сами, лично, в состоянии будете передать теперь в Москве, тетушке и Агаше, все мое положение, весь теперешний ужас мой, в полной откровенности с Агашей и щадя милую тетушку, так, как сами сумеете
это сделать.
Я бросила взгляд на вас… то есть я думала — я не знаю, я как-то путаюсь, — видите, я хотела вас просить, Алексей Федорович, добрейший мой Алексей Федорович, сходить к нему, отыскать предлог, войти к ним, то есть к
этому штабс-капитану, — о Боже! как я сбиваюсь — и деликатно, осторожно — именно как только вы один сумеете
сделать (Алеша вдруг покраснел) — суметь отдать ему
это вспоможение, вот, двести рублей.
Ради Бога, Алексей Федорович,
сделайте мне
это, а теперь… теперь я несколько… устала.
Я имею право вам открыть про ее оскорбление, я даже должен так
сделать, потому что она, узнав про вашу обиду и узнав все про ваше несчастное положение, поручила мне сейчас… давеча… снести вам
это вспоможение от нее… но только от нее одной, не от Дмитрия, который и ее бросил, отнюдь нет, и не от меня, от брата его, и не от кого-нибудь, а от нее, только от нее одной!
— Доложите пославшим вас, что мочалка чести своей не продает-с! — вскричал он, простирая на воздух руку. Затем быстро повернулся и бросился бежать; но он не пробежал и пяти шагов, как, весь повернувшись опять, вдруг
сделал Алеше ручкой. Но и опять, не пробежав пяти шагов, он в последний уже раз обернулся, на
этот раз без искривленного смеха в лице, а напротив, все оно сотрясалось слезами. Плачущею, срывающеюся, захлебывающеюся скороговоркой прокричал он...
Ободрите ее, как вы всегда прелестно
это сумеете
сделать. Lise, — крикнула она, подходя к ее двери, — вот я привела к тебе столь оскорбленного тобою Алексея Федоровича, и он нисколько не сердится, уверяю тебя, напротив, удивляется, как ты могла подумать!
— Не погибнут, потому что
эти двести рублей их все-таки не минуют. Он все равно возьмет их завтра. Завтра-то уж наверно возьмет, — проговорил Алеша, шагая в раздумье. — Видите ли, Lise, — продолжал он, вдруг остановясь пред ней, — я сам тут
сделал одну ошибку, но и ошибка-то вышла к лучшему.
Если б обрадовался, да не очень, не показал
этого, фасоны бы стал
делать, как другие, принимая деньги, кривляться, ну тогда бы еще мог снести и принять, а то он уж слишком правдиво обрадовался, а это-то и обидно.
Это именно вот в таком виде он должен был все
это унижение почувствовать, а тут как раз я
эту ошибку
сделал, очень важную: я вдруг и скажи ему, что если денег у него недостанет на переезд в другой город, то ему еще дадут, и даже я сам ему дам из моих денег сколько угодно.
— Я бы желал вам всегда нравиться, Lise, но не знаю, как
это сделать, — пробормотал он кое-как и тоже краснея.
Я убежден, что он
это сделал с надрывом лжи, из-за заказанной долгом любви, из-за натащенной на себя эпитимии.
Ему и в голову не вошло бы прибивать людей за уши на ночь гвоздями, если б он даже и мог
это сделать.
Расслабленный Ришар плачет и только и
делает, что повторяет ежеминутно: «
Это лучший из дней моих, я иду к Господу!» — «Да, — кричат пасторы, судьи и благотворительные дамы, —
это счастливейший день твой, ибо ты идешь к Господу!» Все
это двигается к эшафоту вслед за позорною колесницей, в которой везут Ришара, в экипажах, пешком.
Но
это сделали мы, а того ль ты желал, такой ли свободы?»
Видишь: предположи, что нашелся хотя один из всех
этих желающих одних только материальных и грязных благ — хоть один только такой, как мой старик инквизитор, который сам ел коренья в пустыне и бесновался, побеждая плоть свою, чтобы
сделать себя свободным и совершенным, но однако же, всю жизнь свою любивший человечество и вдруг прозревший и увидавший, что невелико нравственное блаженство достигнуть совершенства воли с тем, чтобы в то же время убедиться, что миллионы остальных существ Божиих остались устроенными лишь в насмешку, что никогда не в силах они будут справиться со своею свободой, что из жалких бунтовщиков никогда не выйдет великанов для завершения башни, что не для таких гусей великий идеалист мечтал о своей гармонии.
Кто знает, может быть,
этот проклятый старик, столь упорно и столь по-своему любящий человечество, существует и теперь в виде целого сонма многих таковых единых стариков и не случайно вовсе, а существует как согласие, как тайный союз, давно уже устроенный для хранения тайны, для хранения ее от несчастных и малосильных людей, с тем чтобы
сделать их счастливыми.
— Если бы я даже
эту самую штуку и мог-с, то есть чтобы притвориться-с, и так как ее
сделать совсем нетрудно опытному человеку, то и тут я в полном праве моем
это средство употребить для спасения жизни моей от смерти; ибо когда я в болезни лежу, то хотя бы Аграфена Александровна пришла к ихнему родителю, не могут они тогда с больного человека спросить: «Зачем не донес?» Сами постыдятся.
И даже если б и попробовали что передать, то было бы очень мудрено
это сделать, потому что были не мысли, а было что-то очень неопределенное, а главное — слишком взволнованное.
«Я
это, матушка, собственно для вас
делаю, чтоб обрадовать вас и успокоить», — сказал он ей.
Не забудьте тоже притчи Господни, преимущественно по Евангелию от Луки (так я
делал), а потом из Деяний апостольских обращение Савла (
это непременно, непременно!), а наконец, и из Четьи-Миней хотя бы житие Алексея человека Божия и великой из великих радостной страдалицы, боговидицы и христоносицы матери Марии Египтяныни — и пронзишь ему сердце его сими простыми сказаниями, и всего-то лишь час в неделю, невзирая на малое свое содержание, один часок.
«Матушка, кровинушка ты моя, воистину всякий пред всеми за всех виноват, не знают только
этого люди, а если б узнали — сейчас был бы рай!» «Господи, да неужто же и
это неправда, — плачу я и думаю, — воистину я за всех, может быть, всех виновнее, да и хуже всех на свете людей!» И представилась мне вдруг вся правда, во всем просвещении своем: что я иду
делать?
«Любезнейшие мои, — говорю я, — друзья и товарищи, не беспокойтесь, чтоб я в отставку подал, потому что
это я уже и
сделал, я уже подал, сегодня же в канцелярии, утром, и когда получу отставку, тогда тотчас же в монастырь пойду, для того и в отставку подаю».
И всякий-то мне ласковое слово скажет, отговаривать начали, жалеть даже: «Что ты над собой
делаешь?» — «Нет, говорят, он у нас храбрый, он выстрел выдержал и из своего пистолета выстрелить мог, а
это ему сон накануне приснился, чтоб он в монахи пошел, вот он отчего».
Нарочно
сделал сие для успокоения совести насчет кражи, и, замечательно, на время, и даже долгое, действительно успокоился — сам передавал мне
это.
Друг, да ведь
это и вправду так, ибо чуть только
сделаешь себя за все и за всех ответчиком искренно, то тотчас же увидишь, что оно так и есть в самом деле и что ты-то и есть за всех и за вся виноват.
— Извергая извергну! — и тотчас же начал, обращаясь во все четыре стороны попеременно, крестить стены и все четыре угла кельи рукой.
Это действие отца Ферапонта тотчас же поняли сопровождавшие его; ибо знали, что и всегда так
делал, куда ни входил, и что и не сядет и слова не скажет, прежде чем не изгонит нечистую силу.