Неточные совпадения
Но странность и чудачество скорее вредят, чем
дают право на внимание, особенно когда все стремятся
к тому, чтоб объединить частности и найти хоть какой-нибудь общий толк во всеобщей бестолочи.
С первого взгляда заметив, что они не вымыты и в грязном белье, она тотчас же
дала еще пощечину самому Григорию и объявила ему, что увозит обоих детей
к себе, затем вывела их в чем были, завернула в плед, посадила в карету и увезла в свой город.
Вообще судя, странно было, что молодой человек, столь ученый, столь гордый и осторожный на вид, вдруг явился в такой безобразный дом,
к такому отцу, который всю жизнь его игнорировал, не знал его и не помнил, и хоть не
дал бы, конечно, денег ни за что и ни в каком случае, если бы сын у него попросил, но все же всю жизнь боялся, что и сыновья, Иван и Алексей, тоже когда-нибудь придут да и попросят денег.
Всем ясно, что он приехал
к отцу не за деньгами, потому что во всяком случае отец их не
даст.
Неутешная супруга Ефима Петровича, почти тотчас же по смерти его, отправилась на долгий срок в Италию со всем семейством, состоявшим все из особ женского пола, а Алеша попал в дом
к каким-то двум
дамам, которых он прежде никогда и не видывал, каким-то дальним родственницам Ефима Петровича, но на каких условиях, он сам того не знал.
В гимназии своей он курса не кончил; ему оставался еще целый год, как он вдруг объявил своим
дамам, что едет
к отцу по одному делу, которое взбрело ему в голову.
— А пожалуй; вы в этом знаток. Только вот что, Федор Павлович, вы сами сейчас изволили упомянуть, что мы
дали слово вести себя прилично, помните. Говорю вам, удержитесь. А начнете шута из себя строить, так я не намерен, чтобы меня с вами на одну доску здесь поставили… Видите, какой человек, — обратился он
к монаху, — я вот с ним боюсь входить
к порядочным людям.
— В чужой монастырь со своим уставом не ходят, — заметил он. — Всех здесь в скиту двадцать пять святых спасаются, друг на друга смотрят и капусту едят. И ни одной-то женщины в эти врата не войдет, вот что особенно замечательно. И это ведь действительно так. Только как же я слышал, что старец
дам принимает? — обратился он вдруг
к монашку.
Именно мне все так и кажется, когда я
к людям вхожу, что я подлее всех и что меня все за шута принимают, так вот «
давай же я и в самом деле сыграю шута, не боюсь ваших мнений, потому что все вы до единого подлее меня!» Вот потому я и шут, от стыда шут, старец великий, от стыда.
Приезжая
дама помещица, взирая на всю сцену разговора с простонародьем и благословения его, проливала тихие слезы и утирала их платочком. Это была чувствительная светская
дама и с наклонностями во многом искренно добрыми. Когда старец подошел наконец и
к ней, она встретила его восторженно...
Мало того, даже старается сохранить с преступником все христианское церковное общение: допускает его
к церковным службам,
к святым дарам,
дает ему подаяние и обращается с ним более как с плененным, чем как с виновным.
— То есть вы их прикладываете
к нам и в нас видите социалистов? — прямо и без обиняков спросил отец Паисий. Но прежде чем Петр Александрович сообразил
дать ответ, отворилась дверь и вошел столь опоздавший Дмитрий Федорович. Его и вправду как бы перестали ждать, и внезапное появление его произвело в первый момент даже некоторое удивление.
Сокровеннейшее ощущение его в этот миг можно было бы выразить такими словами: «Ведь уж теперь себя не реабилитируешь, так давай-ка я им еще наплюю до бесстыдства: не стыжусь, дескать, вас, да и только!» Кучеру он велел подождать, а сам скорыми шагами воротился в монастырь и прямо
к игумену.
И хозяева Ильи, и сам Илья, и даже многие из городских сострадательных людей, из купцов и купчих преимущественно, пробовали не раз одевать Лизавету приличнее, чем в одной рубашке, а
к зиме всегда надевали на нее тулуп, а ноги обували в сапоги; но она обыкновенно,
давая все надеть на себя беспрекословно, уходила и где-нибудь, преимущественно на соборной церковной паперти, непременно снимала с себя все, ей пожертвованное, — платок ли, юбку ли, тулуп, сапоги, — все оставляла на месте и уходила босая и в одной рубашке по-прежнему.
Перекрестив себя привычным и спешным крестом и сейчас же чему-то улыбнувшись, он твердо направился
к своей страшной
даме.
— Мне сестра сказала, что вы
дадите четыре тысячи пятьсот рублей, если я приду за ними…
к вам сама. Я пришла…
дайте деньги!.. — не выдержала, задохлась, испугалась, голос пресекся, а концы губ и линии около губ задрожали. — Алешка, слушаешь или спишь?
— Он один. Он мне и знать
даст, коль та
к старику придет.
— Вот и он, вот и он! — завопил Федор Павлович, вдруг страшно обрадовавшись Алеше. — Присоединяйся
к нам, садись, кофейку — постный ведь, постный, да горячий, да славный! Коньячку не приглашаю, ты постник, а хочешь, хочешь? Нет, я лучше тебе ликерцу
дам, знатный! Смердяков, сходи в шкаф, на второй полке направо, вот ключи, живей!
Тема случилась странная: Григорий поутру, забирая в лавке у купца Лукьянова товар, услышал от него об одном русском солдате, что тот, где-то далеко на границе, у азиятов, попав
к ним в плен и будучи принуждаем ими под страхом мучительной и немедленной смерти отказаться от христианства и перейти в ислам, не согласился изменить своей веры и принял муки,
дал содрать с себя кожу и умер, славя и хваля Христа, — о каковом подвиге и было напечатано как раз в полученной в тот день газете.
— А убирайтесь вы, иезуиты, вон, — крикнул он на слуг. — Пошел, Смердяков. Сегодня обещанный червонец пришлю, а ты пошел. Не плачь, Григорий, ступай
к Марфе, она утешит, спать уложит. Не
дают, канальи, после обеда в тишине посидеть, — досадливо отрезал он вдруг, когда тотчас же по приказу его удалились слуги. — Смердяков за обедом теперь каждый раз сюда лезет, это ты ему столь любопытен, чем ты его так заласкал? — прибавил он Ивану Федоровичу.
— Врешь! Не надо теперь спрашивать, ничего не надо! Я передумал. Это вчера глупость в башку мне сглупу влезла. Ничего не
дам, ничегошеньки, мне денежки мои нужны самому, — замахал рукою старик. — Я его и без того, как таракана, придавлю. Ничего не говори ему, а то еще будет надеяться. Да и тебе совсем нечего у меня делать, ступай-ка. Невеста-то эта, Катерина-то Ивановна, которую он так тщательно от меня все время прятал, за него идет али нет? Ты вчера ходил
к ней, кажется?
Ибо Дмитрий только (положим, хоть в долгий срок) мог бы смириться наконец пред нею, «
к своему же счастию» (чего даже желал бы Алеша), но Иван нет, Иван не мог бы пред нею смириться, да и смирение это не
дало бы ему счастия.
У меня в К-ской губернии адвокат есть знакомый-с, с детства приятель-с, передавали мне чрез верного человека, что если приеду, то он мне у себя на конторе место письмоводителя будто бы даст-с, так ведь, кто его знает, может, и
даст…
— Ничего-с, — ответил мужской голос, хотя и вежливо, но прежде всего с настойчивым и твердым достоинством. Видимо, преобладал мужчина, а заигрывала женщина. «Мужчина — это, кажется, Смердяков, — подумал Алеша, — по крайней мере по голосу, а
дама — это, верно, хозяйки здешнего домика дочь, которая из Москвы приехала, платье со шлейфом носит и за супом
к Марфе Игнатьевне ходит…»
Расслабленный Ришар плачет и только и делает, что повторяет ежеминутно: «Это лучший из дней моих, я иду
к Господу!» — «Да, — кричат пасторы, судьи и благотворительные
дамы, — это счастливейший день твой, ибо ты идешь
к Господу!» Все это двигается
к эшафоту вслед за позорною колесницей, в которой везут Ришара, в экипажах, пешком.
Он снисходит на «стогны жаркие» южного города, как раз в котором всего лишь накануне в «великолепном автодафе», в присутствии короля, двора, рыцарей, кардиналов и прелестнейших придворных
дам, при многочисленном населении всей Севильи, была сожжена кардиналом великим инквизитором разом чуть не целая сотня еретиков ad majorem gloriam Dei. [
к вящей славе Господней (лат.).]
Никакая наука не
даст им хлеба, пока они будут оставаться свободными, но кончится тем, что они принесут свою свободу
к ногам нашим и скажут нам: «Лучше поработите нас, но накормите нас».
А я тебе, с своей стороны, за это тоже одно обещание
дам: когда
к тридцати годам я захочу «бросить кубок об пол», то, где б ты ни был, я таки приду еще раз переговорить с тобою… хотя бы даже из Америки, это ты знай.
Я тебе
к нему записку
дам, а ты покажи.
— Поган есмь, а не свят. В кресла не сяду и не восхощу себе аки идолу поклонения! — загремел отец Ферапонт. — Ныне людие веру святую губят. Покойник, святой-то ваш, — обернулся он
к толпе, указывая перстом на гроб, — чертей отвергал. Пурганцу от чертей
давал. Вот они и развелись у вас, как пауки по углам. А днесь и сам провонял. В сем указание Господне великое видим.
— Куда же поспешаешь?
К службе благовестят, — вопросил он вновь, но Алеша опять ответа не
дал.
— Да ничего ровно, голубчик. Фу черт, да этому тринадцатилетний школьник теперь не верит. А впрочем, черт… Так ты вот и рассердился теперь на Бога-то своего, взбунтовался: чином, дескать, обошли,
к празднику ордена не
дали! Эх вы!
— А я рублик на дамочку, на червонную, на хорошенькую, на паненочку, хи-хи! — прохихикал Максимов, выдвинув свою
даму и как бы желая скрыть ото всех, придвинулся вплоть
к столу и наскоро перекрестился под столом. Митя выиграл. Выиграл и рублик.
— Семьсот, семьсот, а не пятьсот, сейчас, сию минуту в руки! — надбавил Митя, почувствовав нечто нехорошее. — Чего ты, пан? Не веришь? Не все же три тысячи
дать тебе сразу. Я
дам, а ты и воротишься
к ней завтра же… Да теперь и нет у меня всех трех тысяч, у меня в городе дома лежат, — лепетал Митя, труся и падая духом с каждым своим словом, — ей-богу, лежат, спрятаны…
Но маленький следователь не
дал докончить; он обратился
к Мите и твердо, громко и важно произнес...
Если та, думал он, ответит на вопрос: она ли
дала три тысячи давеча, в таком-то часу, Дмитрию Федоровичу, то в случае отрицательного ответа он тут же и пойдет
к исправнику, не заходя
к Федору Павловичу; в противном же случае отложит все до завтра и воротится
к себе домой.
Разумеется, он все-таки ругал себя всю дорогу за то, что идет
к этой
даме, но «доведу, доведу до конца!» — повторял он в десятый раз, скрежеща зубами, и исполнил свое намерение — довел.
— Как вы смели, милостивый государь, как решились обеспокоить незнакомую вам
даму в ее доме и в такой час… и явиться
к ней говорить о человеке, который здесь же, в этой самой гостиной, всего три часа тому, приходил убить меня, стучал ногами и вышел как никто не выходит из порядочного дома.
— Боже! Это он старика отца своего убил! — вскричала она, всплеснув руками. — Никаких я ему денег не
давала, никаких! О, бегите, бегите!.. Не говорите больше ни слова! Спасайте старика, бегите
к отцу его, бегите!
Прокурор же, то есть товарищ прокурора, но которого у нас все звали прокурором, Ипполит Кириллович, был у нас человек особенный, нестарый, всего лишь лет тридцати пяти, но сильно наклонный
к чахотке, присем женатый на весьма толстой и бездетной
даме, самолюбивый и раздражительный, при весьма солидном, однако, уме и даже доброй душе.
С прокурором был знаком еще отдаленнее, но
к супруге прокурора, нервной и фантастической
даме, иногда хаживал с самыми почтительными, однако, визитами, и даже сам не совсем понимая, зачем
к ней ходит, и она всегда ласково его принимала, почему-то интересуясь им до самого последнего времени.
— Нуждался в десяти рублях и заложил пистолеты у Перхотина, потом ходил
к Хохлаковой за тремя тысячами, а та не
дала, и проч., и всякая эта всячина, — резко прервал Митя, — да, вот, господа, нуждался, а тут вдруг тысячи появились, а? Знаете, господа, ведь вы оба теперь трусите: а что как не скажет, откуда взял? Так и есть: не скажу, господа, угадали, не узнаете, — отчеканил вдруг Митя с чрезвычайною решимостью. Следователи капельку помолчали.
— А не могли ли бы вы, не нарушая нисколько вашей решимости умолчать о главнейшем, не могли ли бы вы в то же время
дать нам хоть малейший намек на то: какие именно столь сильные мотивы могли бы привести вас
к умолчанию в столь опасный для вас момент настоящих показаний?
—
Давайте мое,
к черту Калганова, и его платье, и его самого!
— Извольте-с, это дело должно объясниться и еще много
к тому времени впереди, но пока рассудите: у нас, может быть, десятки свидетельств о том, что вы именно сами распространяли и даже кричали везде о трех тысячах, истраченных вами, о трех, а не о полутора, да и теперь, при появлении вчерашних денег, тоже многим успели
дать знать, что денег опять привезли с собою три тысячи…
Караулить дом Коля не боялся, с ним
к тому же был Перезвон, которому повелено было лежать ничком в передней под лавкой «без движений» и который именно поэтому каждый раз, как входил в переднюю расхаживавший по комнатам Коля, вздрагивал головой и
давал два твердые и заискивающие удара хвостом по полу, но увы, призывного свиста не раздавалось.
— Пузыри, — обратился Коля
к деткам, — эта женщина останется с вами до моего прихода или до прихода вашей мамы, потому что и той давно бы воротиться надо. Сверх того,
даст вам позавтракать.
Дашь чего-нибудь им, Агафья?
Он тотчас же и прежде всего обратился
к сидевшей в своем кресле супруге штабс-капитана (которая как раз в ту минуту была ужасно как недовольна и брюзжала на то, что мальчики заслонили собою постельку Илюши и не
дают ей поглядеть на новую собачку) и чрезвычайно вежливо шаркнул пред нею ножкой, а затем, повернувшись
к Ниночке, отдал и ей, как
даме, такой же поклон.
— Мамочка, мамочка! — подскочил он
к ней, — пушечка твоя, твоя, но пусть она будет у Илюши, потому что ему подарили, но она все равно что твоя, Илюшечка всегда тебе
даст поиграть, она у вас пусть будет общая, общая…
— Маменька,
дай я тебе ручку поцелую, — подскочил
к ней супруг и тотчас же исполнил намерение.