Неточные совпадения
Даже и нет никого дерзновеннее их в царствии небесном: ты, Господи, даровал нам жизнь, говорят они Богу, и только лишь мы узрели ее, как ты ее
у нас и
взял назад.
Я свои поступки не оправдываю; да, всенародно признаюсь: я поступил как зверь с этим капитаном и теперь сожалею и собой гнушаюсь за зверский гнев, но этот ваш капитан, ваш поверенный, пошел вот к этой самой госпоже, о которой вы выражаетесь, что она обольстительница, и стал ей предлагать от вашего имени, чтоб она
взяла имеющиеся
у вас мои векселя и подала на меня, чтобы по этим векселям меня засадить, если я уж слишком буду приставать к вам в расчетах по имуществу.
Сидел я тогда дома, были сумерки, и только что хотел выходить, оделся, причесался, платок надушил, фуражку
взял, как вдруг отворяется дверь и — предо мною,
у меня на квартире, Катерина Ивановна.
— Где же взять-то? Слушай,
у меня есть две тысячи, Иван даст тысячу, вот и три,
возьми и отдай.
— Да. И коньячку бы не было. А коньяк все-таки
у вас
взять придется.
По моему правилу, во всякой женщине можно найти чрезвычайно, черт
возьми, интересное, чего ни
у которой другой не найдешь, — только надобно уметь находить, вот где штука!
Вот Иван-то этого самого и боится и сторожит меня, чтоб я не женился, а для того наталкивает Митьку, чтобы тот на Грушке женился: таким образом хочет и меня от Грушки уберечь (будто бы я ему денег оставлю, если на Грушке не женюсь!), а с другой стороны, если Митька на Грушке женится, так Иван его невесту богатую себе
возьмет, вот
у него расчет какой!
«Папа, говорит, папа, вызови его на дуэль, в школе дразнят, что ты трус и не вызовешь его на дуэль, а десять рублей
у него
возьмешь».
Кушаем мы что попало, что добудется, так ведь она самый последний кусок
возьмет, что собаке только можно выкинуть: «Не стою я, дескать, этого куска, я
у вас отнимаю, вам бременем сижу».
— Достанет, достанет! — воскликнул Алеша, — Катерина Ивановна вам пришлет еще, сколько угодно, и знаете ли,
у меня тоже есть деньги,
возьмите сколько вам надо, как от брата, как от друга, потом отдадите…
— А что ж бы я моему мальчику-то сказал, если б
у вас деньги за позор наш
взял? — и, проговорив это, бросился бежать, на сей раз уже не оборачиваясь.
Но, черт
возьми, не могу же я в самом деле оставаться тут
у них сторожем?
«А, это ты, — оглядел его генерал, —
взять его!»
Взяли его,
взяли у матери, всю ночь просидел в кутузке, наутро чем свет выезжает генерал во всем параде на охоту, сел на коня, кругом него приживальщики, собаки, псари, ловчие, все на конях.
Он почти бежал. «“Pater Seraphicus” — это имя он откуда-то
взял — откуда? — промелькнуло
у Алеши.
«Брак? Что это… брак… — неслось, как вихрь, в уме Алеши, —
у ней тоже счастье… поехала на пир… Нет, она не
взяла ножа, не
взяла ножа… Это было только „жалкое“ слово… Ну… жалкие слова надо прощать, непременно. Жалкие слова тешат душу… без них горе было бы слишком тяжело
у людей. Ракитин ушел в переулок. Пока Ракитин будет думать о своих обидах, он будет всегда уходить в переулок… А дорога… дорога-то большая, прямая, светлая, хрустальная, и солнце в конце ее… А?.. что читают?»
Дальнейшее нам известно: чтобы сбыть его с рук, она мигом уговорила его проводить ее к Кузьме Самсонову, куда будто бы ей ужасно надо было идти «деньги считать», и когда Митя ее тотчас же проводил, то, прощаясь с ним
у ворот Кузьмы,
взяла с него обещание прийти за нею в двенадцатом часу, чтобы проводить ее обратно домой.
Я тогда четыре дюжины
у них
взял, — вдруг обратился он к Петру Ильичу, — они уж знают, не беспокойся, Миша, — повернулся он опять к мальчику.
— Украл один раз
у матери двугривенный, девяти лет был, со стола.
Взял тихонько и зажал в руку.
— Батюшка, Митрий Федорович, — возгласил Трифон Борисыч, — да отбери ты
у них деньги-то, то, что им проиграл! Ведь все равно что воровством с тебя
взяли.
— Прекрасно-с. Благодарю вас. Но прежде чем перейдем к выслушанию вашего сообщения, вы бы позволили мне только констатировать еще один фактик, для нас очень любопытный, именно о тех десяти рублях, которые вы вчера, около пяти часов,
взяли взаймы под заклад пистолетов ваших
у приятеля вашего Петра Ильича Перхотина.
— Нуждался в десяти рублях и заложил пистолеты
у Перхотина, потом ходил к Хохлаковой за тремя тысячами, а та не дала, и проч., и всякая эта всячина, — резко прервал Митя, — да, вот, господа, нуждался, а тут вдруг тысячи появились, а? Знаете, господа, ведь вы оба теперь трусите: а что как не скажет, откуда
взял? Так и есть: не скажу, господа, угадали, не узнаете, — отчеканил вдруг Митя с чрезвычайною решимостью. Следователи капельку помолчали.
— Черт
возьми, и застегнуться трудно, — заворчал снова Митя, — сделайте одолжение, извольте от меня сей же час передать господину Калганову, что не я просил
у него его платья и что меня самого перерядили в шута.
— С шеи, господа,
взял, с шеи, вот с этой самой моей шеи… Здесь они были
у меня на шее, зашиты в тряпку и висели на шее, уже давно, уже месяц, как я их на шее со стыдом и с позором носил!
— Видите, я действительно, помнится, как-то утащил один чепчик на тряпки, а может, перо обтирать.
Взял тихонько, потому никуда не годная тряпка, лоскутки
у меня валялись, а тут эти полторы тысячи, я
взял и зашил… Кажется, именно в эти тряпки зашил. Старая коленкоровая дрянь, тысячу раз мытая.
На вопрос прокурора: где же бы он
взял остальные две тысячи триста, чтоб отдать завтра пану, коли сам утверждает, что
у него было всего только полторы тысячи, а между тем заверял пана своим честным словом, Митя твердо ответил, что хотел предложить «полячишке» назавтра не деньги, а формальный акт на права свои по имению Чермашне, те самые права, которые предлагал Самсонову и Хохлаковой.
Старичок тотчас же и со слезами признался, что виноват, что
взял у Дмитрия Федоровича взаймы «десять рублей-с, по моей бедности-с» и что готов возвратить…
А насчет того: откуда деньги
взял, то сказал ей одной, что
у Катерины Ивановны «украл», а что она ему на то ответила, что он не украл и что деньги надо завтра же отдать.
Маленькая фигурка Николая Парфеновича выразила под конец речи самую полную сановитость.
У Мити мелькнуло было вдруг, что вот этот «мальчик» сейчас
возьмет его под руку, уведет в другой угол и там возобновит с ним недавний еще разговор их о «девочках». Но мало ли мелькает совсем посторонних и не идущих к делу мыслей иной раз даже
у преступника, ведомого на смертную казнь.
Ты, Илюша, слышал, он ведь женился,
взял у Михайловых приданого тысячу рублей, а невеста рыловорот первой руки и последней степени.
— Он выслушал и ничего не сказал. Сказал, что
у него уже составилось определенное мнение. Но обещал мои слова
взять в соображение.
— Вообрази себе: это там в нервах, в голове, то есть там в мозгу эти нервы (ну черт их
возьми!)… есть такие этакие хвостики,
у нервов этих хвостики, ну, и как только они там задрожат… то есть видишь, я посмотрю на что-нибудь глазами, вот так, и они задрожат, хвостики-то… а как задрожат, то и является образ, и не сейчас является, а там какое-то мгновение, секунда такая пройдет, и является такой будто бы момент, то есть не момент, — черт его дери момент, — а образ, то есть предмет али происшествие, ну там черт дери — вот почему я и созерцаю, а потом мыслю… потому что хвостики, а вовсе не потому, что
у меня душа и что я там какой-то образ и подобие, все это глупости.
— Никто вам там не поверит-с, благо денег-то
у вас и своих теперь довольно,
взяли из шкатунки да и принесли-с.
— А ведь это ты
взял не
у меня, — остановился вдруг Иван как бы пораженный, — это мне никогда в голову не приходило, это странно…
— Друг мой, сегодня я
взял особую методу, я потом тебе растолкую. Постой, где же я остановился? Да, вот я тогда простудился, только не
у вас, а еще там…
Деньги же есть
у меня:
возьму пачку и скажу, что Смердяков пред смертью мне отдал».
— «В какой такой чепчик?» — «Я
у ней
взял,
у нее валялся, старая коленкоровая дрянь».
„Так, скажут, но ведь он в ту же ночь кутил, сорил деньгами,
у него обнаружено полторы тысячи рублей — откуда же он
взял их?“ Но ведь именно потому, что обнаружено было всего только полторы тысячи, а другой половины суммы ни за что не могли отыскать и обнаружить, именно тем и доказывается, что эти деньги могли быть совсем не те, совсем никогда не бывшие ни в каком пакете.
Скажут: „Все-таки он не умел объяснить, где
взял эти полторы тысячи, которые на нем обнаружены, кроме того, все знали, что до этой ночи
у него не было денег“.