Неточные совпадения
Прибавьте, что он
был юноша отчасти уже нашего последнего времени, то
есть честный по природе своей, требующий правды, ищущий ее и верующий в нее, а уверовав, требующий немедленного участия в ней всею
силой души своей, требующий скорого подвига, с непременным желанием хотя бы всем пожертвовать для этого подвига, даже жизнью.
Хотя, к несчастию, не понимают эти юноши, что жертва жизнию
есть, может
быть, самая легчайшая изо всех жертв во множестве таких случаев и что пожертвовать, например, из своей кипучей юностью жизни пять-шесть лет на трудное, тяжелое учение, на науку, хотя бы для того только, чтобы удесятерить в себе
силы для служения той же правде и тому же подвигу, который излюбил и который предложил себе совершить, — такая жертва сплошь да рядом для многих из них почти совсем не по
силам.
Может
быть, на юношеское воображение Алеши сильно подействовала эта
сила и слава, которая окружала беспрерывно его старца.
Исцеление ли
было в самом деле или только естественное улучшение в ходе болезни — для Алеши в этом вопроса не существовало, ибо он вполне уже верил в духовную
силу своего учителя, и слава его
была как бы собственным его торжеством.
— Об этом, конечно, говорить еще рано. Облегчение не
есть еще полное исцеление и могло произойти и от других причин. Но если что и
было, то ничьею
силой, кроме как Божиим изволением. Все от Бога. Посетите меня, отец, — прибавил он монаху, — а то не во всякое время могу: хвораю и знаю, что дни мои сочтены.
— Деятельной любви? Вот и опять вопрос, и такой вопрос, такой вопрос! Видите, я так люблю человечество, что, верите ли, мечтаю иногда бросить все, все, что имею, оставить Lise и идти в сестры милосердия. Я закрываю глаза, думаю и мечтаю, и в эти минуты я чувствую в себе непреодолимую
силу. Никакие раны, никакие гнойные язвы не могли бы меня испугать. Я бы перевязывала и обмывала собственными руками, я
была бы сиделкой у этих страдальцев, я готова целовать эти язвы…
Но предрекаю, что в ту даже самую минуту, когда вы
будете с ужасом смотреть на то, что, несмотря на все ваши усилия, вы не только не подвинулись к цели, но даже как бы от нее удалились, — в ту самую минуту, предрекаю вам это, вы вдруг и достигнете цели и узрите ясно над собою чудодейственную
силу Господа, вас все время любившего и все время таинственно руководившего.
Иностранный преступник, говорят, редко раскаивается, ибо самые даже современные учения утверждают его в мысли, что преступление его не
есть преступление, а лишь восстание против несправедливо угнетающей
силы.
Справедливо и то, что
было здесь сейчас сказано, что если бы действительно наступил суд церкви, и во всей своей
силе, то
есть если бы все общество обратилось лишь в церковь, то не только суд церкви повлиял бы на исправление преступника так, как никогда не влияет ныне, но, может
быть, и вправду самые преступления уменьшились бы в невероятную долю.
Был он мускулист, и в нем можно
было угадывать значительную физическую
силу, тем не менее в лице его выражалось как бы нечто болезненное.
Душу Божьего творенья
Радость вечная
поит,
Тайной
силою броженья
Кубок жизни пламенит;
Травку выманила к свету,
В солнцы хаос развила
И в пространствах, звездочету
Неподвластных, разлила.
— А что ты думаешь, застрелюсь, как не достану трех тысяч отдать? В том-то и дело, что не застрелюсь. Не в
силах теперь, потом, может
быть, а теперь я к Грушеньке пойду… Пропадай мое сало!
— Гм. Вероятнее, что прав Иван. Господи, подумать только о том, сколько отдал человек веры, сколько всяких
сил даром на эту мечту, и это столько уж тысяч лет! Кто же это так смеется над человеком? Иван? В последний раз и решительно:
есть Бог или нет? Я в последний раз!
— Значит, она там! Ее спрятали там! Прочь, подлец! — Он рванул
было Григория, но тот оттолкнул его. Вне себя от ярости, Дмитрий размахнулся и изо всей
силы ударил Григория. Старик рухнулся как подкошенный, а Дмитрий, перескочив через него, вломился в дверь. Смердяков оставался в зале, на другом конце, бледный и дрожащий, тесно прижимаясь к Федору Павловичу.
Катерина Ивановна вскрикнула и бросилась
было на нее, но ее удержал всею
силой Алеша...
Она не в
силах была сдерживать себя пред Алешей, может
быть, и не хотела сдерживаться.
Тогда каждый из вас
будет в
силах весь мир любовию приобрести и слезами своими мировые грехи омыть…
Иногда он пресекал говорить совсем, как бы собираясь с
силами, задыхался, но
был как бы в восторге.
Ибо и отрекшиеся от христианства и бунтующие против него в существе своем сами того же самого Христова облика
суть, таковыми же и остались, ибо до сих пор ни мудрость их, ни жар сердца их не в
силах были создать иного высшего образа человеку и достоинству его, как образ, указанный древле Христом.
— Maman, это с вами теперь истерика, а не со мной, — прощебетал вдруг в щелочку голосок Lise из боковой комнаты. Щелочка
была самая маленькая, а голосок надрывчатый, точь-в-точь такой, когда ужасно хочется засмеяться, но изо всех
сил перемогаешь смех. Алеша тотчас же заметил эту щелочку, и, наверно, Lise со своих кресел на него из нее выглядывала, но этого уж он разглядеть не мог.
Встаньте, Алексей Федорович, — он взял его за руку и с
силой, которой даже нельзя
было ожидать от него, вдруг его приподнял.
Сам Ришар свидетельствует, что в те годы он, как блудный сын в Евангелии, желал ужасно
поесть хоть того месива, которое давали откармливаемым на продажу свиньям, но ему не давали даже и этого и били, когда он крал у свиней, и так провел он все детство свое и всю юность, до тех пор пока возрос и, укрепившись в
силах, пошел сам воровать.
Видишь, действие у меня происходит в шестнадцатом столетии, а тогда, — тебе, впрочем, это должно
быть известно еще из классов, — тогда как раз
было в обычае сводить в поэтических произведениях на землю горние
силы.
Там
есть, между прочим, один презанимательный разряд грешников в горящем озере: которые из них погружаются в это озеро так, что уж и выплыть более не могут, то «тех уже забывает Бог» — выражение чрезвычайной глубины и
силы.
Если бы возможно
было помыслить, лишь для пробы и для примера, что три эти вопроса страшного духа бесследно утрачены в книгах и что их надо восстановить, вновь придумать и сочинить, чтоб внести опять в книги, и для этого собрать всех мудрецов земных — правителей, первосвященников, ученых, философов, поэтов — и задать им задачу: придумайте, сочините три вопроса, но такие, которые мало того, что соответствовали бы размеру события, но и выражали бы сверх того, в трех словах, в трех только фразах человеческих, всю будущую историю мира и человечества, — то думаешь ли ты, что вся премудрость земли, вместе соединившаяся, могла бы придумать хоть что-нибудь подобное по
силе и по глубине тем трем вопросам, которые действительно
были предложены тебе тогда могучим и умным духом в пустыне?
И если за тобою во имя хлеба небесного пойдут тысячи и десятки тысяч, то что станется с миллионами и с десятками тысяч миллионов существ, которые не в
силах будут пренебречь хлебом земным для небесного?
И вот вместо твердых основ для успокоения совести человеческой раз навсегда — ты взял все, что
есть необычайного, гадательного и неопределенного, взял все, что
было не по
силам людей, а потому поступил как бы и не любя их вовсе, — и это кто же: тот, который пришел отдать за них жизнь свою!
Есть три
силы, единственные три
силы на земле, могущие навеки победить и пленить совесть этих слабосильных бунтовщиков, для их счастия, — эти
силы: чудо, тайна и авторитет.
И неужели ты в самом деле мог допустить хоть минуту, что и людям
будет под
силу подобное искушение?
И так как человек оставаться без чуда не в
силах, то насоздаст себе новых чудес, уже собственных, и поклонится уже знахарскому чуду, бабьему колдовству, хотя бы он сто раз
был бунтовщиком, еретиком и безбожником.
Видишь: предположи, что нашелся хотя один из всех этих желающих одних только материальных и грязных благ — хоть один только такой, как мой старик инквизитор, который сам
ел коренья в пустыне и бесновался, побеждая плоть свою, чтобы сделать себя свободным и совершенным, но однако же, всю жизнь свою любивший человечество и вдруг прозревший и увидавший, что невелико нравственное блаженство достигнуть совершенства воли с тем, чтобы в то же время убедиться, что миллионы остальных существ Божиих остались устроенными лишь в насмешку, что никогда не в
силах они
будут справиться со своею свободой, что из жалких бунтовщиков никогда не выйдет великанов для завершения башни, что не для таких гусей великий идеалист мечтал о своей гармонии.
—
Есть такая
сила, что все выдержит! — с холодною уже усмешкою проговорил Иван.
К самому же Федору Павловичу он не чувствовал в те минуты никакой даже ненависти, а лишь любопытствовал почему-то изо всех
сил: как он там внизу ходит, что он примерно там у себя теперь должен делать, предугадывал и соображал, как он должен
был там внизу заглядывать в темные окна и вдруг останавливаться среди комнаты и ждать, ждать — не стучит ли кто.
Услышав, рассердился и выбранил храм Божий, однако задумался: догадался сразу, что болен опасно и что потому-то родительница и посылает его, пока
силы есть, поговеть и причаститься.
Люди
были немалые, имели богатство, влияние и
силу, меня принимали ласково и радушно.
Потом уж сам постиг и вполне догадался, что, может
быть, вовсе я ее и не любил с такою
силой, а только чтил ее ум и характер возвышенный, чего не могло не
быть.
— Знаю, что наступит рай для меня, тотчас же и наступит, как объявлю. Четырнадцать лет
был во аде. Пострадать хочу. Приму страдание и жить начну. Неправдой свет пройдешь, да назад не воротишься. Теперь не только ближнего моего, но и детей моих любить не смею. Господи, да ведь поймут же дети, может
быть, чего стоило мне страдание мое, и не осудят меня! Господь не в
силе, а в правде.
Даже и теперь еще это так исполнимо, но послужит основанием к будущему уже великолепному единению людей, когда не слуг
будет искать себе человек и не в слуг пожелает обращать себе подобных людей, как ныне, а, напротив, изо всех
сил пожелает стать сам всем слугой по Евангелию.
Главное в том, что ничего-то он не мог разгадать из ее намерений; выманить же лаской или
силой не
было тоже возможности: не далась бы ни за что, а только бы рассердилась и отвернулась от него вовсе, это он ясно тогда понимал.
Конечно, он хотел только глянуть с крылечка, потому что ходить
был не в
силах, боль в пояснице и в правой ноге
была нестерпимая.
«Что с ним?» — мельком подумал Митя и вбежал в комнату, где плясали девки. Но ее там не
было. В голубой комнате тоже не
было; один лишь Калганов дремал на диване. Митя глянул за занавесы — она
была там. Она сидела в углу, на сундуке, и, склонившись с руками и с головой на подле стоявшую кровать, горько плакала, изо всех
сил крепясь и скрадывая голос, чтобы не услышали. Увидав Митю, она поманила его к себе и, когда тот подбежал, крепко схватила его за руку.
— Я вас изо всех
сил попрошу, голубчик Михаил Макарыч, на сей раз удержать ваши чувства, — зашептал
было скороговоркой старику товарищ прокурора, — иначе я принужден
буду принять…
— Затем? А затем убил… хватил его в темя и раскроил ему череп… Ведь так, по-вашему, так! — засверкал он вдруг глазами. Весь потухший
было гнев его вдруг поднялся в его душе с необычайною
силой.
— О, господа, да в цели-то и вся
сила! — воскликнул Митя. — Отделил по подлости, то
есть по расчету, ибо расчет в этом случае и
есть подлость… И целый месяц продолжалась эта подлость!
— Черный нос, значит, из злых, из цепных, — важно и твердо заметил Коля, как будто все дело
было именно в щенке и в его черном носе. Но главное
было в том, что он все еще изо всех
сил старался побороть в себе чувство, чтобы не заплакать как «маленький», и все еще не мог побороть. — Подрастет, придется посадить на цепь, уж я знаю.
— Папа, папа, поди сюда… мы… — пролепетал
было Илюша в чрезвычайном возбуждении, но, видимо не в
силах продолжать, вдруг бросил свои обе исхудалые ручки вперед и крепко, как только мог, обнял их обоих разом, и Колю и папу, соединив их в одно объятие и сам к ним прижавшись. Штабс-капитан вдруг весь так и затрясся от безмолвных рыданий, а у Коли задрожали губы и подбородок.
Все это обратилось для Алеши в некоторую трудную задачу, ибо Грушенька только одному ему доверяла свое сердце и беспрерывно просила у него советов; он же иногда совсем ничего не в
силах был ей сказать.
Но Иван Федорович, выйдя от него, благоразумного совета не исполнил и лечь лечиться пренебрег: «Хожу ведь,
силы есть пока, свалюсь — дело другое, тогда пусть лечит кто хочет», — решил он, махнув рукой.
И Алеша с увлечением, видимо сам только что теперь внезапно попав на идею, припомнил, как в последнем свидании с Митей, вечером, у дерева, по дороге к монастырю, Митя, ударяя себя в грудь, «в верхнюю часть груди», несколько раз повторил ему, что у него
есть средство восстановить свою честь, что средство это здесь, вот тут, на его груди… «Я подумал тогда, что он, ударяя себя в грудь, говорил о своем сердце, — продолжал Алеша, — о том, что в сердце своем мог бы отыскать
силы, чтобы выйти из одного какого-то ужасного позора, который предстоял ему и о котором он даже мне не смел признаться.
Он представил его человеком слабоумным, с зачатком некоторого смутного образования, сбитого с толку философскими идеями не под
силу его уму и испугавшегося иных современных учений о долге и обязанности, широко преподанных ему практически — бесшабашною жизнию покойного его барина, а может
быть и отца, Федора Павловича, а теоретически — разными странными философскими разговорами с старшим сыном барина, Иваном Федоровичем, охотно позволявшим себе это развлечение — вероятно, от скуки или от потребности насмешки, не нашедшей лучшего приложения.