Неточные совпадения
Григорий снес эту пощечину как преданный раб, не сгрубил ни слова, и когда провожал старую барыню до кареты,
то, поклонившись ей в пояс, внушительно произнес, что ей «за сирот
Бог заплатит».
Едва только он, задумавшись серьезно, поразился убеждением, что бессмертие и
Бог существуют,
то сейчас же, естественно, сказал себе: «Хочу жить для бессмертия, а половинного компромисса не принимаю».
Точно так же если бы он порешил, что бессмертия и
Бога нет,
то сейчас бы пошел в атеисты и в социалисты (ибо социализм есть не только рабочий вопрос, или так называемого четвертого сословия, но по преимуществу есть атеистический вопрос, вопрос современного воплощения атеизма, вопрос Вавилонской башни, строящейся именно без
Бога, не для достижения небес с земли, а для сведения небес на землю).
На что великий святитель подымает перст и отвечает: «Рече безумец в сердце своем несть
Бог!»
Тот как был, так и в ноги: «Верую, кричит, и крещенье принимаю».
— Городские мы, отец, городские, по крестьянству мы, а городские, в городу проживаем. Тебя повидать, отец, прибыла. Слышали о тебе, батюшка, слышали. Сыночка младенчика схоронила, пошла молить
Бога. В трех монастырях побывала, да указали мне: «Зайди, Настасьюшка, и сюда, к вам
то есть, голубчик, к вам». Пришла, вчера у стояния была, а сегодня и к вам.
—
Тем самым и Никитушка меня утешал, в одно слово, как ты, говорил: «Неразумная ты, говорит, чего плачешь, сыночек наш наверно теперь у Господа
Бога вместе с ангелами воспевает».
Веруй, что
Бог тебя любит так, как ты и не помышляешь о
том, хотя бы со грехом твоим и во грехе твоем любит.
— Об этом, конечно, говорить еще рано. Облегчение не есть еще полное исцеление и могло произойти и от других причин. Но если что и было,
то ничьею силой, кроме как Божиим изволением. Все от
Бога. Посетите меня, отец, — прибавил он монаху, — а
то не во всякое время могу: хвораю и знаю, что дни мои сочтены.
— Опытом деятельной любви. Постарайтесь любить ваших ближних деятельно и неустанно. По мере
того как будете преуспевать в любви, будете убеждаться и в бытии
Бога, и в бессмертии души вашей. Если же дойдете до полного самоотвержения в любви к ближнему, тогда уж несомненно уверуете, и никакое сомнение даже и не возможет зайти в вашу душу. Это испытано, это точно.
Но есть из них, хотя и немного, несколько особенных людей: это в
Бога верующие и христиане, а в
то же время и социалисты.
— Если не может решиться в положительную,
то никогда не решится и в отрицательную, сами знаете это свойство вашего сердца; и в этом вся мука его. Но благодарите Творца, что дал вам сердце высшее, способное такою мукой мучиться, «горняя мудрствовати и горних искати, наше бо жительство на небесех есть». Дай вам
Бог, чтобы решение сердца вашего постигло вас еще на земле, и да благословит
Бог пути ваши!
— Извини меня ради
Бога, я никак не мог предполагать, и притом какая она публичная? Разве она… такая? — покраснел вдруг Алеша. — Повторяю тебе, я так слышал, что родственница. Ты к ней часто ходишь и сам мне говорил, что ты с нею связей любви не имеешь… Вот я никогда не думал, что уж ты-то ее так презираешь! Да неужели она достойна
того?
Детей им
Бог не дал, был один ребеночек, да и
тот умер.
Пусть я проклят, пусть я низок и подл, но пусть и я целую край
той ризы, в которую облекается
Бог мой; пусть я иду в
то же самое время вслед за чертом, но я все-таки и твой сын, Господи, и люблю тебя, и ощущаю радость, без которой нельзя миру стоять и быть.
Но довольно стихов! Я пролил слезы, и ты дай мне поплакать. Пусть это будет глупость, над которою все будут смеяться, но ты нет. Вот и у тебя глазенки горят. Довольно стихов. Я тебе хочу сказать теперь о «насекомых», вот о
тех, которых
Бог одарил сладострастьем...
Ибо едва только я скажу мучителям: «Нет, я не христианин и истинного
Бога моего проклинаю», как тотчас же я самым высшим Божьим судом немедленно и специально становлюсь анафема проклят и от церкви святой отлучен совершенно как бы иноязычником, так даже, что в
тот же миг-с — не
то что как только произнесу, а только что помыслю произнести, так что даже самой четверти секунды тут не пройдет-с, как я отлучен, — так или не так, Григорий Васильевич?
— Вы переждите, Григорий Васильевич, хотя бы самое даже малое время-с, и прослушайте дальше, потому что я всего не окончил. Потому в самое
то время, как я
Богом стану немедленно проклят-с, в самый,
тот самый высший момент-с, я уже стал все равно как бы иноязычником, и крещение мое с меня снимается и ни во что вменяется, — так ли хоть это-с?
— А коли я уж не христианин,
то, значит, я и не солгал мучителям, когда они спрашивали: «Христианин я или не христианин», ибо я уже был самим
Богом совлечен моего христианства, по причине одного лишь замысла и прежде чем даже слово успел мое молвить мучителям.
Да и сам
Бог вседержитель с татарина если и будет спрашивать, когда
тот помрет,
то, полагаю, каким-нибудь самым малым наказанием (так как нельзя же совсем не наказать его), рассудив, что ведь неповинен же он в
том, если от поганых родителей поганым на свет произошел.
Но ведь до мук и не дошло бы тогда-с, потому стоило бы мне в
тот же миг сказать сей горе: двинься и подави мучителя,
то она бы двинулась и в
тот же миг его придавила, как таракана, и пошел бы я как ни в чем не бывало прочь, воспевая и славя
Бога.
— Гм. Вероятнее, что прав Иван. Господи, подумать только о
том, сколько отдал человек веры, сколько всяких сил даром на эту мечту, и это столько уж тысяч лет! Кто же это так смеется над человеком? Иван? В последний раз и решительно: есть
Бог или нет? Я в последний раз!
— Жаль. Черт возьми, что б я после
того сделал с
тем, кто первый выдумал
Бога! Повесить его мало на горькой осине.
«Слава
Богу, что он меня про Грушеньку не спросил, — подумал в свою очередь Алеша, выходя от отца и направляясь в дом госпожи Хохлаковой, — а
то бы пришлось, пожалуй, про вчерашнюю встречу с Грушенькой рассказать».
— Я буду
богом его, которому он будет молиться, — и это по меньшей мере он должен мне за измену свою и за
то, что я перенесла чрез него вчера.
Ибо что он тогда вынес, как вашему братцу руки целовал и кричал ему: «Простите папочку, простите папочку», —
то это только
Бог один знает да я-с.
Служим мы ей, а ей это тягостно: «Не стою я
того, не стою, недостойная я калека, бесполезная», — а еще бы она не стоила-с, когда она всех нас своею ангельскою кротостью у
Бога вымолила, без нее, без ее тихого слова, у нас был бы ад-с, даже Варю и
ту смягчила.
— А для них разве это что составляет-с, по ихнему характеру, который сами вчера изволили наблюдать-с. Если, говорят, Аграфену Александровну пропущу и она здесь переночует, — не быть тебе первому живу. Боюсь я их очень-с, и кабы не боялся еще пуще
того,
то заявить бы должен на них городскому начальству. Даже
бог знает что произвести могут-с.
— Утром? Я не говорил, что утром… А впрочем, может, и утром. Веришь ли, я ведь здесь обедал сегодня, единственно чтобы не обедать со стариком, до
того он мне стал противен. Я от него от одного давно бы уехал. А ты что так беспокоишься, что я уезжаю. У нас с тобой еще
бог знает сколько времени до отъезда. Целая вечность времени, бессмертие!
А которые в
Бога не веруют, ну
те о социализме и об анархизме заговорят, о переделке всего человечества по новому штату, так ведь это один же черт выйдет, все
те же вопросы, только с другого конца.
— Да, настоящим русским вопросы о
том: есть ли
Бог и есть ли бессмертие, или, как вот ты говоришь, вопросы с другого конца, — конечно, первые вопросы и прежде всего, да так и надо, — проговорил Алеша, все с
тою же тихою и испытующею улыбкой вглядываясь в брата.
— С чего хочешь, с
того и начинай, хоть с «другого конца». Ведь ты вчера у отца провозгласил, что нет
Бога, — пытливо поглядел на брата Алеша.
Видишь, голубчик, был один старый грешник в восемнадцатом столетии, который изрек, что если бы не было
Бога,
то следовало бы его выдумать, s’il n’existait pas Dieu il faudrait l’inventer.
И не
то странно, не
то было бы дивно, что
Бог в самом деле существует, но
то дивно, что такая мысль — мысль о необходимости
Бога — могла залезть в голову такому дикому и злому животному, как человек, до
того она свята, до
того она трогательна, до
того премудра и до
того она делает честь человеку.
Что же до меня,
то я давно уже положил не думать о
том: человек ли создал
Бога или
Бог человека?
Но вот, однако, что надо отметить: если
Бог есть и если он действительно создал землю,
то, как нам совершенно известно, создал он ее по эвклидовой геометрии, а ум человеческий с понятием лишь о трех измерениях пространства.
Я, голубчик, решил так, что если я даже этого не могу понять,
то где ж мне про
Бога понять.
Итак, принимаю
Бога, и не только с охотой, но, мало
того, принимаю и премудрость его, и цель его, нам совершенно уж неизвестные, верую в порядок, в смысл жизни, верую в вечную гармонию, в которой мы будто бы все сольемся, верую в Слово, к которому стремится вселенная и которое само «бе к
Богу» и которое есть само
Бог, ну и прочее и прочее, и так далее в бесконечность.
Там есть, между прочим, один презанимательный разряд грешников в горящем озере: которые из них погружаются в это озеро так, что уж и выплыть более не могут,
то «
тех уже забывает
Бог» — выражение чрезвычайной глубины и силы.
Она умоляет, она не отходит, и когда
Бог указывает ей на пригвожденные руки и ноги ее сына и спрашивает: как я прощу его мучителей, —
то она велит всем святым, всем мученикам, всем ангелам и архангелам пасть вместе с нею и молить о помиловании всех без разбора.
Кончается
тем, что она вымаливает у
Бога остановку мук на всякий год от Великой Пятницы до Троицына дня, а грешники из ада тут же благодарят Господа и вопиют к нему: «Прав ты, Господи, что так судил».
Они будут дивиться на нас и будут считать нас за
богов за
то, что мы, став во главе их, согласились выносить свободу и над ними господствовать — так ужасно им станет под конец быть свободными!
Они созидали
богов и взывали друг к другу: «Бросьте ваших
богов и придите поклониться нашим, не
то смерть вам и
богам вашим!» И так будет до скончания мира, даже и тогда, когда исчезнут в мире и
боги: все равно падут пред идолами.
Но ты не знал, что чуть лишь человек отвергнет чудо,
то тотчас отвергнет и
Бога, ибо человек ищет не столько
Бога, сколько чудес.
Но если было их столько,
то были и они как бы не люди, а
боги.
Но вспомни, что их было всего только несколько тысяч, да и
то богов, а остальные?
— Ты, может быть, сам масон! — вырвалось вдруг у Алеши. — Ты не веришь в
Бога, — прибавил он, но уже с чрезвычайною скорбью. Ему показалось к
тому же, что брат смотрит на него с насмешкой. — Чем же кончается твоя поэма? — спросил он вдруг, смотря в землю, — или уж она кончена?
Не
то чтоб он позволял себе быть невежливым, напротив, говорил он всегда чрезвычайно почтительно, но так поставилось, однако ж, дело, что Смердяков видимо стал считать себя
бог знает почему в чем-то наконец с Иваном Федоровичем как бы солидарным, говорил всегда в таком тоне, будто между ними вдвоем было уже что-то условленное и как бы секретное, что-то когда-то произнесенное с обеих сторон, лишь им обоим только известное, а другим около них копошившимся смертным так даже и непонятное.
И верблюды-то так тогда мое воображение заняли, и сатана, который так с
Богом говорит, и
Бог, отдавший раба своего на погибель, и раб его, восклицающий: «Буди имя твое благословенно, несмотря на
то, что казнишь меня», — а затем тихое и сладостное пение во храме: «Да исправится молитва моя», и снова фимиам от кадила священника и коленопреклоненная молитва!
И сколько тайн разрешенных и откровенных: восстановляет
Бог снова Иова, дает ему вновь богатство, проходят опять многие годы, и вот у него уже новые дети, другие, и любит он их — Господи: «Да как мог бы он, казалось, возлюбить этих новых, когда
тех прежних нет, когда
тех лишился?
Господи! думаю, дай
Бог им более сего столь драгоценного для них содержания (ибо справедлива и их жалоба), но воистину говорю: если кто виноват сему,
то наполовину мы сами!