Неточные совпадения
Дионис и Гадес — один и
тот же
бог.
Для меня характерно, что у меня не было
того, что называют «обращением», и для меня невозможна потеря веры. У меня может быть восстание против низких и ложных идей о
Боге во имя идеи более свободной и высокой. Я объясню это, когда буду говорить о
Боге.
Предельная
тема тут не морально-психологическая, а метафизическая
тема о
Боге и свободе, о свободе и зле, о свободе и творческой новизне.
Бунтовать можно лишь во имя Верховной Ценности, Верховного Смысла,
то есть во имя
Бога.
Когда отрицают существование
Бога на
том основании, что мировая и человеческая жизнь полна зла и страдания (проблема теодицеи),
то в этом нет никакого интеллектуально-познавательного аргумента против существования
Бога, а есть лишь выражение страстного эмоционального состояния, заслуживающего, впрочем, большого сочувствия.
Но и в
том и в другом случае сомнение в существовании
Бога имеет прежде всего эмоциональную природу.
И если бы я отверг
Бога,
то, вероятно, отверг бы во имя
Бога.
Я, очевидно, был «мистическим анархистом» в другом смысле, и тип мистического анархиста
того времени мне был чужд, Я и сейчас мистический анархист в
том смысле, что
Бог для меня есть прежде всего свобода и Освободитель от плена мира, Царство Божье есть царство свободы и безвластия.
Величавость и торжественность греческой трагедии определялась
тем, что люди поставлены перед роком,
то есть тайной, и что с людьми действуют и
боги.
Бог открывает Себя миру, Он открывает Себя в пророках, в Сыне, в Духе, в духовной высоте человека, но
Бог не управляет этим миром, который есть отпадение во внешнюю
тьму.
Но у Бёме Ungrund,
то есть, по моему толкованию, первичная свобода, находится в
Боге, у меня же вне
Бога.
Если Бог-Пантократор присутствует во всяком зле и страдании, в войне и в пытках, в чуме и холере,
то в
Бога верить нельзя, и восстание против
Бога оправдано.
В
Бога можно верить лишь в
том случае, если есть Бог-Сын, Искупитель и Освободитель,
Бог жертвы и любви.
Если есть
Бог,
то человек есть существо, духовно независимое.
Мою веру не может пошатнуть необыкновенно низкое состояние человека, потому что она основана не на
том, что думает сам человек о человеке, а на
том, что думает о человеке
Бог.
Германская мистика глубоко сознала
ту тайну, что не только человек не может жить без
Бога, но и
Бог не может жить без человека.
Он почувствовал, что если
Бога нет,
то и ничего нет, есть лишь совершенное ничто и
тьма.
Потом в глубине ничто и
тьмы вдруг начал загораться свет, он вновь поверил, что есть
Бог, «ничто» превратилось в мир, ярко освещенный солнцем, все восстановилось в новом свете.
Моя религиозная драма прежде всего в
том, что я очень мучительно переживаю обычные, ставшие ортодоксальными понятия о
Боге и об отношении
Бога и человека.
Это есть
тема об отношении человека к
Богу, об ответе человека
Богу.
Но
Бог не мог открыть человеку
то, что человек должен открыть
Богу.
В конце концов человек приучается созерцать не
Бога, а грех, медитировать над
тьмой, а не над светом.
Он пережил патетически, страстно, мучительно и с необычайным талантом выразил
тему: как возможна высота, героизм, экстаз, если нет
Бога, если
Бога убили.
Если нет
Бога,
то есть если нет высшей сферы свободы, вечной и подлинной жизни, нет избавления от необходимости мира,
то нельзя дорожить миром и тленной жизнью в нем.
О,
Бог совсем, совсем не
то, что о Нем думают.
Интересно, что Ницше опять возвращается к греческому сознанию, у него бессмертен не человек, человек обречен на исчезнование, у него бессмертен новый
бог, сверхчеловек, да и
то не по-настоящему.
Понимание
Бога и Богочеловека-Христа как судьи и карателя есть лишь выражение человеческого состояния, человеческой
тьмы и ограниченности, а не истины о
Боге и Богочеловеке-Христе.
Фатум Страшного суда и гибели есть конец пути, отпавшего от
Бога и Христа, конец для
тьмы и рабства.
Нужно совершенно отказаться от
той рационалистической идеи, что
Бог есть мироправитель, что Он царствует в этом природном мире, в мире феноменов, если употреблять гносеологическую терминологию.
Нужно помнить, что притчи обращены к простому народу
той эпохи, к среднему человеку, которому мало понятна бескорыстная любовь к
Богу и божественному, они сказывались в ограниченных рамках пространства и времени.
И когда
Бог стал человеком,
то занял самое последнее положение в обществе.
Неточные совпадения
Городничий (дрожа).По неопытности, ей-богу по неопытности. Недостаточность состояния… Сами извольте посудить: казенного жалованья не хватает даже на чай и сахар. Если ж и были какие взятки,
то самая малость: к столу что-нибудь да на пару платья. Что же до унтер-офицерской вдовы, занимающейся купечеством, которую я будто бы высек,
то это клевета, ей-богу клевета. Это выдумали злодеи мои; это такой народ, что на жизнь мою готовы покуситься.
Да объяви всем, чтоб знали: что вот, дискать, какую честь
бог послал городничему, — что выдает дочь свою не
то чтобы за какого-нибудь простого человека, а за такого, что и на свете еще не было, что может все сделать, все, все, все!
Городничий. Там купцы жаловались вашему превосходительству. Честью уверяю, и наполовину нет
того, что они говорят. Они сами обманывают и обмеривают народ. Унтер-офицерша налгала вам, будто бы я ее высек; она врет, ей-богу врет. Она сама себя высекла.
Почтмейстер. Сам не знаю, неестественная сила побудила. Призвал было уже курьера, с
тем чтобы отправить его с эштафетой, — но любопытство такое одолело, какого еще никогда не чувствовал. Не могу, не могу! слышу, что не могу! тянет, так вот и тянет! В одном ухе так вот и слышу: «Эй, не распечатывай! пропадешь, как курица»; а в другом словно бес какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!» И как придавил сургуч — по жилам огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз. И руки дрожат, и все помутилось.
Купцы. Ей-богу! такого никто не запомнит городничего. Так все и припрятываешь в лавке, когда его завидишь.
То есть, не
то уж говоря, чтоб какую деликатность, всякую дрянь берет: чернослив такой, что лет уже по семи лежит в бочке, что у меня сиделец не будет есть, а он целую горсть туда запустит. Именины его бывают на Антона, и уж, кажись, всего нанесешь, ни в чем не нуждается; нет, ему еще подавай: говорит, и на Онуфрия его именины. Что делать? и на Онуфрия несешь.