Неточные совпадения
Если
уж очень подпивали, — а это случалось,
хотя и не часто, — то приходили в восторг, и даже раз хором, под аккомпанемент Лямшина, пропели «Марсельезу», только не знаю, хорошо ли вышло.
Все три наши доктора дали мнение, что и за три дня пред сим больной мог
уже быть как в бреду и
хотя и владел, по-видимому, сознанием и хитростию, но
уже не здравым рассудком и волей, что, впрочем, подтверждалось и фактами.
По крайней мере он
уже успел собрать несколько неприятных,
хотя и драгоценных наблюдений и, кажется, очень оробел один без Варвары Петровны.
О будущей губернаторше (которую ждали у нас только к осени) повторяли, что она
хотя, слышно, и гордячка, но зато
уже настоящая аристократка, а не то что «какая-нибудь наша несчастная Варвара Петровна».
Да и насчет Дарьи Прасковья слишком
уж скоро повинилась: верно, что-нибудь про себя оставила, чего не
хотела сказать…»
Ведь не за мерзавца же какого я тебя сбыть с рук
хочу, ты
уж не подумала ли чего?
Бедный Степан Трофимович сидел один и ничего не предчувствовал. В грустном раздумье давно
уже поглядывал он в окно, не подойдет ли кто из знакомых. Но никто не
хотел подходить. На дворе моросило, становилось холодно; надо было протопить печку; он вздохнул. Вдруг страшное видение предстало его очам: Варвара Петровна в такую погоду и в такой неурочный час к нему! И пешком! Он до того был поражен, что забыл переменить костюм и принял ее как был, в своей всегдашней розовой ватной фуфайке.
И, однако, все эти грубости и неопределенности, всё это было ничто в сравнении с главною его заботой. Эта забота мучила его чрезвычайно, неотступно; от нее он худел и падал духом. Это было нечто такое, чего он
уже более всего стыдился и о чем никак не
хотел заговорить даже со мной; напротив, при случае лгал и вилял предо мной, как маленький мальчик; а между тем сам же посылал за мною ежедневно, двух часов без меня пробыть не мог, нуждаясь во мне, как в воде или в воздухе.
И до того кричит теперь об notre sainte Russie разные вещи, что я давно
уже приписываю этот перелом в его организме — иначе назвать не
хочу — какому-нибудь сильному семейному потрясению и именно неудачной его женитьбе.
— Ах, как жаль! — воскликнул Липутин с ясною улыбкой. — А то бы я вас, Степан Трофимович, еще одним анекдотцем насмешил-с. Даже и шел с тем намерением, чтобы сообщить,
хотя вы, впрочем, наверно
уж и сами слышали. Ну, да
уж в другой раз, Алексей Нилыч так торопятся… До свиданья-с. С Варварой Петровной анекдотик-то вышел, насмешила она меня третьего дня, нарочно за мной посылала, просто умора. До свиданья-с.
А вы вот не поверите, Степан Трофимович, чего
уж, кажется-с, капитан Лебядкин, ведь
уж, кажется, глуп как… то есть стыдно только сказать как глуп; есть такое одно русское сравнение, означающее степень; а ведь и он себя от Николая Всеволодовича обиженным почитает,
хотя и преклоняется пред его остроумием: «Поражен, говорит, этим человеком: премудрый змий» (собственные слова).
Весь город
уже кричал об ее красоте,
хотя некоторые наши дамы и девицы с негодованием не соглашались с кричавшими.
Были из них и такие, которые
уже возненавидели Лизавету Николаевну, и, во-первых, за гордость: Дроздовы почти еще не начинали делать визитов, что оскорбляло,
хотя виной задержки действительно было болезненное состояние Прасковьи Ивановны.
Женщина обманет само всевидящее око. Le bon Dieu, [Господь бог (фр.).] создавая женщину,
уж конечно, знал, чему подвергался, но я уверен, что она сама помешала ему и сама заставила себя создать в таком виде и… с такими атрибутами; иначе кто же
захотел наживать себе такие хлопоты даром?
— Вот что я сделаю, я вас теперь, моя милая, с собой возьму, а от меня вас
уже отвезут к вашему семейству;
хотите ехать со мной?
— И я вас, душа моя, в первый только раз теперь увидала,
хотя давно
уже с любопытством желала познакомиться, потому что в каждом жесте вашем вижу воспитание, — с увлечением прокричала Марья Тимофеевна. — А что мой лакей бранится, так ведь возможно ли, чтобы вы у него деньги взяли, такая воспитанная и милая? Потому что вы милая, милая, милая, это я вам от себя говорю! — с восторгом заключила она, махая пред собою своею ручкой.
— Нет, не басню Крылова
хочу я прочесть, а мою басню, собственную, мое сочинение! Поверьте же, сударыня, без обиды себе, что я не до такой степени
уже необразован и развращен, чтобы не понимать, что Россия обладает великим баснописцем Крыловым, которому министром просвещения воздвигнут памятник в Летнем саду, для игры в детском возрасте. Вы вот спрашиваете, сударыня: «Почему?» Ответ на дне этой басни, огненными литерами!
— Да вы
уже в самом деле не
хотите ли что-нибудь заявить? — тонко поглядел он на капитана. — В таком случае сделайте одолжение, вас ждут.
Он с достоинством поклонился Варваре Петровне и не вымолвил слова (правда, ему ничего и не оставалось более). Он так и
хотел было совсем
уже выйти, но не утерпел и подошел к Дарье Павловне. Та, кажется, это предчувствовала, потому что тотчас же сама, вся в испуге, начала говорить, как бы спеша предупредить его...
Мы со Степаном Трофимовичем, не без страха за смелость предположения, но обоюдно ободряя друг друга, остановились наконец на одной мысли: мы решили, что виновником разошедшихся слухов мог быть один только Петр Степанович,
хотя сам он некоторое время спустя, в разговоре с отцом, уверял, что застал
уже историю во всех устах, преимущественно в клубе, и совершенно известною до мельчайших подробностей губернаторше и ее супругу.
Я вам тогда говорил; но вот чего вы не знаете: уезжая тогда из Петербурга раньше меня, он вдруг прислал мне письмо,
хотя и не такое, как это, но, однако, неприличное в высшей степени и
уже тем странное, что в нем совсем не объяснено было повода, по которому оно писано.
Если
хотите, то, по-моему, их всего и есть один Петр Верховенский, и
уж он слишком добр, что почитает себя только агентом своего общества.
Правда, он и прежде
хотел выйти однажды из службы, давно
уже, задолго до обиды и совсем по другому поводу, но до сих пор колебался.
Опять сошлись, опять промах у Гаганова и опять выстрел вверх у Ставрогина. Про эти выстрелы вверх можно было бы и поспорить: Николай Всеволодович мог прямо утверждать, что он стреляет как следует, если бы сам не сознался в умышленном промахе. Он наводил пистолет не прямо в небо или в дерево, а все-таки как бы метил в противника,
хотя, впрочем, брал на аршин поверх его шляпы. В этот второй раз прицел был даже еще ниже, еще правдоподобнее; но
уже Гаганова нельзя было разуверить.
— А ведь вы не имели права драться, — шепнул он Ставрогину на пятый
уже день, случайно встретясь с ним в клубе. Замечательно, что в эти пять дней они нигде не встречались,
хотя к Варваре Петровне Петр Степанович забегал почти ежедневно.
— То есть, видишь ли, она
хочет назначить тебе день и место для взаимного объяснения; остатки вашего сентиментальничанья. Ты с нею двадцать лет кокетничал и приучил ее к самым смешным приемам. Но не беспокойся, теперь
уж совсем не то; она сама поминутно говорит, что теперь только начала «презирать». Я ей прямо растолковал, что вся эта ваша дружба есть одно только взаимное излияние помой. Она мне много, брат, рассказала; фу, какую лакейскую должность исполнял ты всё время. Даже я краснел за тебя.
Та начинает как бы сердиться; она замечает наконец «Augustin», она
хочет сбросить ее, отогнать как навязчивую ничтожную муху, но «Mein lieber Augustin» уцепилась крепко; она весела и самоуверенна; она радостна и нахальна; и «Марсельеза» как-то вдруг ужасно глупеет: она
уже не скрывает, что раздражена и обижена; это вопли негодования, это слезы и клятвы с простертыми к провидению руками...
Так как все
уже нагляделись, то тотчас же без спору и вышли,
хотя Лямшин и пристал было с чем-то к полицеймейстеру.
Признаюсь, я сам не видел ничего, но зато все уверяли, что видели,
хотя все-то
уж никак не могли этого увидеть за суматохой, а разве иные.
— Вы ужасно расчетливы; вы всё
хотите так сделать, чтоб я еще оставалась в долгу. Когда вы воротились из-за границы, вы смотрели предо мною свысока и не давали мне выговорить слова, а когда я сама поехала и заговорила с вами потом о впечатлении после Мадонны, вы не дослушали и высокомерно стали улыбаться в свой галстук, точно я
уж не могла иметь таких же точно чувств, как и вы.
— Я была уверена, — поднялась, засверкав глазами, Варвара Петровна, — уверена
уже годы, что вы именно на то только и живете, чтобы под конец опозорить меня и мой дом клеветой! Что вы
хотите сказать вашим гувернерством у купца или смертью под забором? Злость, клевета, и ничего больше!
Работники стали роптать,
хотели расчета справедливого, по глупости ходили в полицию, впрочем без большого крика и вовсе
уж не так волновались.
— А я думал, если человек два дня сряду за полночь читает вам наедине свой роман и
хочет вашего мнения, то
уж сам по крайней мере вышел из этих официальностей… Меня Юлия Михайловна принимает на короткой ноге; как вас тут распознаешь? — с некоторым даже достоинством произнес Петр Степанович. — Вот вам кстати и ваш роман, — положил он на стол большую, вескую, свернутую в трубку тетрадь, наглухо обернутую синею бумагой.
— И котлетку, и кофею, и вина прикажите еще прибавить, я проголодался, — отвечал Петр Степанович, с спокойным вниманием рассматривая костюм хозяина. Господин Кармазинов был в какой-то домашней куцавеечке на вате, вроде как бы жакеточки, с перламутровыми пуговками, но слишком
уж коротенькой, что вовсе и не шло к его довольно сытенькому брюшку и к плотно округленным частям начала его ног; но вкусы бывают различны. На коленях его был развернут до полу шерстяной клетчатый плед,
хотя в комнате было тепло.
— Ставрогину чаю, — скомандовала она разливательнице, — а вы
хотите? (Это
уж к Верховенскому.)
— Я только
хотел заявить, — заволновался гимназист ужасно, — что предрассудки
хотя, конечно, старая вещь и надо истреблять, но насчет именин все
уже знают, что глупости и очень старо, чтобы терять драгоценное время, и без того
уже всем светом потерянное, так что можно бы употребить свое остроумие на предмет более нуждающийся…
— Я это и подразумевал, задавая вопрос, но он ушел и ничего не ответил. Voyez-vous: насчет белья, платья, теплого платья особенно, это
уж как они сами
хотят, велят взять — так, а то так и в солдатской шинели отправят.
Я догадался
уже по виду его, что он
хочет сообщить мне наконец что-то чрезвычайное, но что до сих пор он, стало быть, удерживался сообщить.
Но если только допустить, что именно с этого утра обнаружились явные факты чего-нибудь,то возможно, по-моему, допустить, что и накануне
уже могли случиться проявления подобных же фактов,
хотя бы и не так явные.
Предчувствуя что-то очень недоброе, я
хотел было обвести его кругом площади прямо к губернаторскому крыльцу, но залюбопытствовался сам и остановился лишь на одну минуту расспросить какого-то первого встречного, и вдруг смотрю, Степана Трофимовича
уж нет подле меня.
— Cher, — говорил он мне
уже вечером, припоминая всё о тогдашнем дне, — я подумал в ту минуту: кто из нас подлее? Он ли, обнимающий меня с тем, чтобы тут же унизить, я ли, презирающий его и его щеку и тут же ее лобызающий,
хотя и мог отвернуться… тьфу!
Фон Лембке
уже несколько времени находился в салоне, но как бы никем не примеченный,
хотя все видели, как он вошел.
Когда же, со всем уважением к его летам и заслугам, пригласили его объясниться удовлетворительнее, то он
хотя и не мог представить никаких документов, кроме того, что «ощущал всеми своими чувствами», но тем не менее твердо остался при своем заявлении, так что его
уже более не допрашивали.
Таким образом опять-таки бал становился великолепнейшим торжеством,
хотя и не в том
уже роде.
Эта большая Белая зала,
хотя и ветхой
уже постройки, была в самом деле великолепна: огромных размеров, в два света, с расписанным по-старинному и отделанным под золото потолком, с хорами, с зеркальными простенками, с красною по белому драпировкою, с мраморными статуями (какими ни на есть, но всё же статуями), с старинною, тяжелою, наполеоновского времени мебелью, белою с золотом и обитою красным бархатом.
Липутин и Лямшин были
уже лишены своих распорядительских бантов (
хотя и присутствовали на бале, участвуя в «кадрили литературы»); но место Липутина занял, к удивлению моему, тот давешний семинарист, который всего более оскандалил «утро» схваткой со Степаном Трофимовичем, а место Лямшина — сам Петр Степанович; чего же можно было ожидать в таком случае?
— Всё поджог! Это нигилизм! Если что пылает, то это нигилизм! — услышал я чуть не с ужасом, и
хотя удивляться было
уже нечему, но наглядная действительность всегда имеет в себе нечто потрясающее.
— Своею или моею жизнью заплатили, вот что я
хотела спросить. Или вы совсем теперь понимать перестали? — вспыхнула Лиза. — Чего вы так вдруг вскочили? Зачем на меня глядите с таким видом? Вы меня пугаете. Чего вы всё боитесь? Я
уж давно заметила, что вы боитесь, именно теперь, именно сейчас… Господи, как вы бледнеете!
— Ну, а если вы с ним
хотите, то я, пожалуй, вас еще немного проведу и укажу его, где сидит, а сам
уж слуга покорный; я к нему не
хочу теперь подходить.