Неточные совпадения
Но, по некоторому гражданскому кокетству, он не только не молодился, но как бы и щеголял солидностию лет
своих, и
в костюме
своем, высокий, сухощавый, с волосами до плеч, походил как бы на патриарха или, еще вернее, на портрет поэта Кукольника, литографированный
в тридцатых годах при каком-то издании, особенно когда
сидел летом
в саду, на лавке, под кустом расцветшей сирени, опершись обеими руками на трость, с раскрытою книгой подле и поэтически задумавшись над закатом солнца.
— Друзья мои, — учил он нас, — наша национальность, если и
в самом деле «зародилась», как они там теперь уверяют
в газетах, — то
сидит еще
в школе,
в немецкой какой-нибудь петершуле, за немецкою книжкой и твердит
свой вечный немецкий урок, а немец-учитель ставит ее на колени, когда понадобится.
— Пятью. Мать ее
в Москве хвост обшлепала у меня на пороге; на балы ко мне, при Всеволоде Николаевиче, как из милости напрашивалась. А эта, бывало, всю ночь одна
в углу
сидит без танцев, со
своею бирюзовою мухой на лбу, так что я уж
в третьем часу, только из жалости, ей первого кавалера посылаю. Ей тогда двадцать пять лет уже было, а ее всё как девчонку
в коротеньком платьице вывозили. Их пускать к себе стало неприлично.
Бедный Степан Трофимович
сидел один и ничего не предчувствовал.
В грустном раздумье давно уже поглядывал он
в окно, не подойдет ли кто из знакомых. Но никто не хотел подходить. На дворе моросило, становилось холодно; надо было протопить печку; он вздохнул. Вдруг страшное видение предстало его очам: Варвара Петровна
в такую погоду и
в такой неурочный час к нему! И пешком! Он до того был поражен, что забыл переменить костюм и принял ее как был,
в своей всегдашней розовой ватной фуфайке.
Она, кажется, раскаялась
в утрешнем
своем: «
Сидите дома».
А Лизавета эта блаженная
в ограде у нас вделана
в стену,
в клетку
в сажень длины и
в два аршина высоты, и
сидит она там за железною решеткой семнадцатый год, зиму и лето
в одной посконной рубахе и всё аль соломинкой, али прутиком каким ни на есть
в рубашку
свою,
в холстину тычет, и ничего не говорит, и не чешется, и не моется семнадцать лет.
— Лучше всего, когда он к вам придет, — подхватила вдруг Марья Тимофеевна, высовываясь из
своего кресла, — то пошлите его
в лакейскую. Пусть он там на залавке
в свои козыри с ними поиграет, а мы будем здесь
сидеть кофей пить. Чашку-то кофею еще можно ему послать, но я глубоко его презираю.
— Это необходимо, необходимо, — сыпал он
своим бисером Варваре Петровне, всё продолжая ее убеждать. Он стоял пред нею, а она уже опять
сидела в креслах и, помню, с жадностию его слушала; он таки добился того и завладел ее вниманием.
Шатов, совершенно всеми забытый
в своем углу (неподалеку от Лизаветы Николаевны) и, по-видимому, сам не знавший, для чего он
сидел и не уходил, вдруг поднялся со стула и через всю комнату, неспешным, но твердым шагом направился к Николаю Всеволодовичу, прямо смотря ему
в лицо. Тот еще издали заметил его приближение и чуть-чуть усмехнулся; но когда Шатов подошел к нему вплоть, то перестал усмехаться.
Было семь часов вечера, Николай Всеволодович
сидел один
в своем кабинете — комнате, им еще прежде излюбленной, высокой, устланной коврами, уставленной несколько тяжелою, старинного фасона мебелью.
Арина Прохоровна, видная дама лет двадцати семи, собою недурная, несколько растрепанная,
в шерстяном непраздничном платье зеленоватого оттенка,
сидела, обводя смелыми очами гостей и как бы спеша проговорить
своим взглядом: «Видите, как я совсем ничего не боюсь».
В «кибитку» он, очевидно, верил, как
в то, что я
сидел подле него, и ждал ее именно
в это утро, сейчас, сию минуту, и всё это за сочинения Герцена да за какую-то
свою поэму!
— Что до меня, то я на этот счет успокоен и
сижу вот уже седьмой год
в Карльсруэ. И когда прошлого года городским советом положено было проложить новую водосточную трубу, то я почувствовал
в своем сердце, что этот карльсруйский водосточный вопрос милее и дороже для меня всех вопросов моего милого отечества… за всё время так называемых здешних реформ.
И не думал; это всё для того, что когда он уже совсем утопал и захлебывался, то пред ним мелькнула льдинка, крошечная льдинка с горошинку, но чистая и прозрачная, «как замороженная слеза», и
в этой льдинке отразилась Германия или, лучше сказать, небо Германии, и радужною игрой
своею отражение напомнило ему ту самую слезу, которая, «помнишь, скатилась из глаз твоих, когда мы
сидели под изумрудным деревом и ты воскликнула радостно: „“Нет преступления!” “„Да, — сказал я сквозь слезы, — но коли так, то ведь нет и праведников”.
Тут огня ждали наверно, и жители вытаскивали имущество, но всё еще не отходили от
своих жилищ, а
в ожидании
сидели на вытащенных сундуках и перинах, каждый под
своими окнами.
Кириллов, как всегда
в этот час,
сидел на
своем кожаном диване за чаем. Он не привстал навстречу, но как-то весь вскинулся и тревожно поглядел на входивших.
Неточные совпадения
Вздохнул Савелий… — Внученька! // А внученька! — «Что, дедушка?» // — По-прежнему взгляни! — // Взглянула я по-прежнему. // Савельюшка засматривал // Мне
в очи; спину старую // Пытался разогнуть. // Совсем стал белый дедушка. // Я обняла старинушку, // И долго у креста //
Сидели мы и плакали. // Я деду горе новое // Поведала
свое…
Бросились они все разом
в болото, и больше половины их тут потопло («многие за землю
свою поревновали», говорит летописец); наконец, вылезли из трясины и видят: на другом краю болотины, прямо перед ними,
сидит сам князь — да глупый-преглупый!
Сидит и ест пряники писаные. Обрадовались головотяпы: вот так князь! лучшего и желать нам не надо!
— Я очень рада, что уговорила его завтра собороваться, — говорила она,
сидя в кофточке пред
своим складным зеркалом и расчесывая частым гребнем мягкие душистые волосы. — Я никогда не видала этого, но знаю, мама мне говорила, что тут молитвы об исцелении.
Сидя в кабинете Каренина и слушая его проект о причинах дурного состояния русских финансов, Степан Аркадьич выжидал только минуты, когда тот кончит, чтобы заговорить о
своем деле и об Анне.
Когда они вошли, девочка
в одной рубашечке
сидела в креслице у стола и обедала бульоном, которым она облила всю
свою грудку. Девочку кормила и, очевидно, с ней вместе сама ела девушка русская, прислуживавшая
в детской. Ни кормилицы, ни няни не было; они были
в соседней комнате, и оттуда слышался их говор на странном французском языке, на котором они только и могли между собой изъясняться.