Неточные совпадения
Увидав, что дошло даже до этого, Степан Трофимович
стал еще высокомернее, в дороге же начал относиться к Варваре Петровне почти покровительственно, что она тотчас же сложила в сердце
своем.
Он со слезами вспоминал об этом девять лет спустя, — впрочем, скорее по художественности
своей натуры, чем из благодарности. «Клянусь же вам и пари держу, — говорил он мне сам (но только мне и по секрету), — что никто-то изо всей этой публики знать не знал о мне ровнешенько ничего!» Признание замечательное:
стало быть, был же в нем острый ум, если он тогда же, на эстраде, мог так ясно понять
свое положение, несмотря на всё
свое упоение; и,
стало быть, не было в нем острого ума, если он даже девять лет спустя не мог вспомнить о том без ощущения обиды.
Знайте наверно, что все те, которые перестают понимать
свой народ и теряют с ним
свои связи, тотчас же, по мере того, теряют и веру отеческую,
становятся или атеистами, или равнодушными.
Мало-помалу Степан Трофимович
стал называть ее прозаическою женщиной или еще шутливее: «
своим прозаическим другом».
— Пятью. Мать ее в Москве хвост обшлепала у меня на пороге; на балы ко мне, при Всеволоде Николаевиче, как из милости напрашивалась. А эта, бывало, всю ночь одна в углу сидит без танцев, со
своею бирюзовою мухой на лбу, так что я уж в третьем часу, только из жалости, ей первого кавалера посылаю. Ей тогда двадцать пять лет уже было, а ее всё как девчонку в коротеньком платьице вывозили. Их пускать к себе
стало неприлично.
Когда к Даше
стали ходить учителя, то Степан Трофимович оставил с нею
свои занятия и мало-помалу совсем перестал обращать на нее внимание.
Бедный Степан Трофимович сидел один и ничего не предчувствовал. В грустном раздумье давно уже поглядывал он в окно, не подойдет ли кто из знакомых. Но никто не хотел подходить. На дворе моросило,
становилось холодно; надо было протопить печку; он вздохнул. Вдруг страшное видение предстало его очам: Варвара Петровна в такую погоду и в такой неурочный час к нему! И пешком! Он до того был поражен, что забыл переменить костюм и принял ее как был, в
своей всегдашней розовой ватной фуфайке.
И вдруг теперь сынок извещал, что приедет сам продать
свои владения во что бы ни
стало, а отцу поручал неотлагательно позаботиться о продаже.
Петруша выслал, впрочем, очень скоро
свой точный адрес из Швейцарии для обычной ему высылки денег:
стало быть, не совсем же был эмигрантом.
И вот теперь, пробыв за границей года четыре, вдруг появляется опять в
своем отечестве и извещает о скором
своем прибытии:
стало быть, ни в чем не обвинен.
Когда я, в тот же вечер, передал Степану Трофимовичу о встрече утром с Липутиным и о нашем разговоре, — тот, к удивлению моему, чрезвычайно взволновался и задал мне дикий вопрос: «Знает Липутин или нет?» Я
стал ему доказывать, что возможности не было узнать так скоро, да и не от кого; но Степан Трофимович стоял на
своем.
Маврикий Николаевич, по простоте
своей, заступился за Лизу и
стал уверять, что вальс тот самый; старуха со злости расплакалась.
— Мне показалось еще за границей, что можно и мне быть чем-нибудь полезною. Деньги у меня
свои и даром лежат, почему же и мне не поработать для общего дела? К тому же мысль как-то сама собой вдруг пришла; я нисколько ее не выдумывала и очень ей обрадовалась; но сейчас увидала, что нельзя без сотрудника, потому что ничего сама не умею. Сотрудник, разумеется,
станет и соиздателем книги. Мы пополам: ваш план и работа, моя первоначальная мысль и средства к изданию. Ведь окупится книга?
Варвара Петровна, разумеется, была уязвлена, а между тем и до нее уже
стали доходить некоторые странные слухи, тоже чрезмерно ее раздражавшие, и именно
своею неопределенностью.
Правда, собираясь сюда, я было подумал сначала молчать; но ведь молчать — большой талант, и,
стало быть, мне неприлично, а во-вторых, молчать все-таки ведь опасно; ну, я и решил окончательно, что лучше всего говорить, но именно по-бездарному, то есть много, много, много, очень торопиться доказывать и под конец всегда спутаться в
своих собственных доказательствах, так чтобы слушатель отошел от вас без конца, разведя руки, а всего бы лучше плюнув.
— Не сердитесь, не сердитесь, не сверкайте глазами… Впрочем, вы не сверкаете. Вам любопытно, почему я так откровенен? Да именно потому, что всё теперь переменилось, кончено, прошло и песком заросло. Я вдруг переменил об вас
свои мысли. Старый путь кончен совсем; теперь я уже никогда не
стану вас компрометировать старым путем, теперь новым путем.
Крыльцо пустого дома, в котором квартировал Шатов, было незаперто; но, взобравшись в сени, Ставрогин очутился в совершенном мраке и
стал искать рукой лестницу в мезонин. Вдруг сверху отворилась дверь и показался свет; Шатов сам не вышел, а только
свою дверь отворил. Когда Николай Всеволодович
стал на пороге его комнаты, то разглядел его в углу у стола, стоящего в ожидании.
Но истина одна, а
стало быть, только единый из народов и может иметь бога истинного, хотя бы остальные народы и имели
своих особых и великих богов.
Спокойно и точно, как будто дело шло о самом обыденном домашнем распоряжении, Николай Всеволодович сообщил ему, что на днях, может быть даже завтра или послезавтра, он намерен
свой брак сделать повсеместно известным, «как полиции, так и обществу», а
стало быть, кончится сам собою и вопрос о фамильном достоинстве, а вместе с тем и вопрос о субсидиях.
До смерти отца
своего он, впрочем, не решался предпринять что-нибудь решительное; но в Петербурге
стал известен «благородным» образом
своих мыслей многим замечательным лицам, с которыми усердно поддерживал связи.
Юлия Михайловна, как передавали мне, выразилась потом, что с этого зловещего утра она
стала замечать в
своем супруге то странное уныние, которое не прекращалось у него потом вплоть до самого выезда, два месяца тому назад, по болезни, из нашего города и, кажется, сопровождает его теперь и в Швейцарии, где он продолжает отдыхать после краткого
своего поприща в нашей губернии.
— Еще ему сахару! — приказал Семен Яковлевич, когда уже налили стакан; положили еще порцию. — Еще, еще ему! — Положили еще в третий раз и, наконец, в четвертый. Купец беспрекословно
стал пить
свой сироп.
— Вы ужасно расчетливы; вы всё хотите так сделать, чтоб я еще оставалась в долгу. Когда вы воротились из-за границы, вы смотрели предо мною свысока и не давали мне выговорить слова, а когда я сама поехала и заговорила с вами потом о впечатлении после Мадонны, вы не дослушали и высокомерно
стали улыбаться в
свой галстук, точно я уж не могла иметь таких же точно чувств, как и вы.
Бог знает до чего бы дошло. Увы, тут было еще одно обстоятельство помимо всего, совсем неизвестное ни Петру Степановичу, ни даже самой Юлии Михайловне. Несчастный Андрей Антонович дошел до такого расстройства, что в последние дни про себя
стал ревновать
свою супругу к Петру Степановичу. В уединении, особенно по ночам, он выносил неприятнейшие минуты.
— Нет, не болен, но боюсь
стать больным в этом климате, — ответил писатель
своим крикливым голосом, впрочем нежно скандируя каждое слово и приятно, по-барски, шепелявя, — я вас ждал еще вчера.
— Вы заранее смеетесь, что увидите «наших»? — весело юлил Петр Степанович, то стараясь шагать рядом с
своим спутником по узкому кирпичному тротуару, то сбегая даже на улицу, в самую грязь, потому что спутник совершенно не замечал, что идет один по самой средине тротуара, а
стало быть, занимает его весь одною
своею особой.
— Ставрогин, — начала хозяйка, — до вас тут кричали сейчас о правах семейства, — вот этот офицер (она кивнула на родственника
своего, майора). И, уж конечно, не я
стану вас беспокоить таким старым вздором, давно порешенным. Но откуда, однако, могли взяться права и обязанности семейства в смысле того предрассудка, в котором теперь представляются? Вот вопрос. Ваше мнение?
— Кажется, я их здесь на окне давеча видела, — встала она из-за стола, пошла, отыскала ножницы и тотчас же принесла с собой. Петр Степанович даже не посмотрел на нее, взял ножницы и начал возиться с ними. Арина Прохоровна поняла, что это реальный прием, и устыдилась
своей обидчивости. Собрание переглядывалось молча. Хромой учитель злобно и завистливо наблюдал Верховенского. Шигалев
стал продолжать...
— А такой вопрос, что после него
станет ясно: оставаться нам вместе или молча разобрать наши шапки и разойтись в
свои стороны.
Он у нас действительно летал и любил летать в
своих дрожках с желтым задком, и по мере того как «до разврата доведенные пристяжные» сходили всё больше и больше с ума, приводя в восторг всех купцов из Гостиного ряда, он подымался на дрожках,
становился во весь рост, придерживаясь за нарочно приделанный сбоку ремень, и, простирая правую руку в пространство, как на монументах, обозревал таким образом город.
— Флибустьеры! — провопил он еще визгливее и нелепее, и голос его пресекся. Он
стал, еще не зная, что он будет делать, но зная и ощущая всем существом
своим, что непременно сейчас что-то сделает.
Заслышав намеки об утренних происшествиях, он
стал как-то беспокойно повертываться, уставился было на князя, видимо пораженный его торчащими вперед, густо накрахмаленными воротничками; потом вдруг точно вздрогнул, заслышав голос и завидев вбежавшего Петра Степановича, и, только что Степан Трофимович успел проговорить
свою сентенцию о социалистах, вдруг подошел к нему, толкнув по дороге Лямшина, который тотчас же отскочил с выделанным жестом и изумлением, потирая плечо и представляясь, что его ужасно больно ушибли.
Он тоже, по неотступной ее просьбе, согласился пришпилить к
своему левому плечу бант и
стать нашим товарищем-распорядителем.
Но басни,
стало быть, падали, и правда брала
свое.
Он почти ничего не сказал и
стал ходить взад и вперед, из угла в угол, по
своей каморке, больше обыкновенного топая сапогами.
Этот последний, самый удивительный крик был женский, неумышленный, невольный крик погоревшей Коробочки. Всё хлынуло к выходу. Не
стану описывать давки в передней при разборе шуб, платков и салопов, визга испуганных женщин, плача барышень. Вряд ли было какое воровство, но не удивительно, что при таком беспорядке некоторые так и уехали без теплой одежды, не отыскав
своего, о чем долго потом рассказывалось в городе с легендами и прикрасами. Лембке и Юлия Михайловна были почти сдавлены толпою в дверях.
Он не мог сказать слова, снял
свою шинель и дрожавшими руками
стал укрывать ее плечи.
И знаешь ли ты, чего
стал достоин уже тем одним пунктом, что в самого бога, творца истинного, перестал по разврату
своему веровать?
Она встала, хотела шагнуть, но вдруг как бы сильнейшая судорожная боль разом отняла у ней все силы и всю решимость, и она с громким стоном опять упала на постель. Шатов подбежал, но Marie, спрятав лицо в подушки, захватила его руку и изо всей силы
стала сжимать и ломать ее в
своей руке. Так продолжалось с минуту.
— Если бы вы, господин Виргинский,
стали вдруг счастливы, — шагнул к нему Петр Степанович, — то отложили бы вы — не донос, о том речи нет, а какой-нибудь рискованный гражданский подвиг, который бы замыслили прежде счастья и который бы считали
своим долгом и обязанностью, несмотря на риск и потерю счастья?
Он вскочил и поднял пред собою револьвер. Дело в том, что Кириллов вдруг захватил с окна
свой револьвер, еще с утра заготовленный и заряженный. Петр Степанович
стал в позицию и навел
свое оружие на Кириллова. Тот злобно рассмеялся.
А если так, если законы природы не пожалели и Этого,даже чудо
свое же не пожалели, а заставили и Егожить среди лжи и умереть за ложь, то,
стало быть, вся планета есть ложь и стоит на лжи и глупой насмешке.
Но она
стала на
своем и досказала: по ее словам, она уже была здесь летом с одною «очень благородною госпожой-с» из города и тоже заночевали, пока пароход не приходил, целых даже два дня-с, и что такого горя натерпелись, что вспомнить страшно.
«Здесь», однако, было вовсе не так хорошо. Он ничего не хотел знать из ее затруднений; голова его была полна одними фантазиями.
Свою же болезнь он считал чем-то мимолетным, пустяками, и не думал о ней вовсе, а думал только о том, как они пойдут и
станут продавать «эти книжки». Он просил ее почитать ему Евангелие.
— Да не оставлю же я вас, Степан Трофимович, никогда не оставлю-с! — схватила она его руки и сжала в
своих, поднося их к сердцу, со слезами на глазах смотря на него. («Жалко уж очень мне их
стало в ту минуту», — передавала она.) Губы его задергались как бы судорожно.
Некоторое время он разыскивал Ставрогина и Петра Степановича и вдруг запил и
стал развратничать безо всякой меры, как человек, совершенно потерявший всякий здравый смысл и понятие о
своем положении.