Неточные совпадения
— Так я и знала! Я в Швейцарии еще это предчувствовала! — раздражительно вскричала она. — Теперь вы
будете не по шести, а по десяти верст ходить! Вы ужасно опустились, ужасно, уж-жасно! Вы не то что постарели, вы одряхлели… вы поразили меня, когда я вас увидела давеча, несмотря на ваш красный галстук… quelle idée rouge! [что за дикая выдумка! (фр.)]
Продолжайте о фон Лембке, если в самом деле
есть что сказать, и кончите когда-нибудь, прошу вас; я устала.
— Это письмо я получила вчера, — покраснев и торопясь стала объяснять нам Лиза, — я тотчас же и сама поняла, что от какого-нибудь глупца; и до сих пор еще не показала maman, чтобы не расстроить ее еще более. Но если он
будет опять
продолжать, то я не знаю, как сделать. Маврикий Николаевич хочет сходить запретить ему. Так как я на вас смотрела как на сотрудника, — обратилась она к Шатову, — и так как вы там живете, то я и хотела вас расспросить, чтобы судить, чего еще от него ожидать можно.
— И мне тем более приятно, — почти уже с восторгом
продолжала свой лепет Юлия Михайловна, даже вся покраснев от приятного волнения, — что, кроме удовольствия
быть у вас, Лизу увлекает теперь такое прекрасное, такое, могу сказать, высокое чувство… сострадание… (она взглянула на «несчастную»)… и… на самой паперти храма…
— Напротив, —
продолжала она, — я вам слишком благодарна, что вы заговорили; без вас я бы так и не узнала. В первый раз в двадцать лет я раскрываю глаза. Николай Всеволодович, вы сказали сейчас, что и вы
были нарочно извещены: уж не писал ли и к вам Степан Трофимович в этом же роде?
— Положим, вы жили на луне, — перебил Ставрогин, не слушая и
продолжая свою мысль, — вы там, положим, сделали все эти смешные пакости… Вы знаете наверно отсюда, что там
будут смеяться и плевать на ваше имя тысячу лет, вечно, во всю луну. Но теперь вы здесь и смотрите на луну отсюда: какое вам дело здесь до всего того, что вы там наделали и что тамошние
будут плевать на вас тысячу лет, не правда ли?
— Стало
быть, и я угадал, и вы угадали, — спокойным тоном
продолжал Ставрогин, — вы правы: Марья Тимофеевна Лебядкина — моя законная, обвенчанная со мною жена, в Петербурге, года четыре с половиной назад. Ведь вы меня за нее ударили?
— Ни один народ, — начал он, как бы читая по строкам и в то же время
продолжая грозно смотреть на Ставрогина, — ни один народ еще не устраивался на началах науки и разума; не
было ни разу такого примера, разве на одну минуту, по глупости.
Но, должно
быть, что-то странное произошло и с гостем: он
продолжал стоять на том же месте у дверей; неподвижно и пронзительным взглядом, безмолвно и упорно всматривался в ее лицо.
— Должно
быть, сон дурной видели? —
продолжал он всё приветливее и ласковее улыбаться.
— Боюсь только, нет ли тут чего с егостороны, —
продолжала она, не отвечая на вопрос, даже вовсе его не расслышав. — Опять-таки не мог же он сойтись с такими людишками. Графиня съесть меня рада, хоть и в карету с собой посадила. Все в заговоре — неужто и он? Неужто и он изменил? (Подбородок и губы ее задрожали.) Слушайте вы: читали вы про Гришку Отрепьева, что на семи соборах
был проклят?
Он считал по совести бесчестным
продолжать службу и уверен
был про себя, что марает собою полк и товарищей, хотя никто из них и не знал о происшествии.
Торопливая и слишком обнаженная грубость этих колкостей
была явно преднамеренная. Делался вид, что со Степаном Трофимовичем как будто и нельзя говорить другим, более тонким языком и понятиями. Степан Трофимович твердо
продолжал не замечать оскорблений. Но сообщаемые события производили на него всё более и более потрясающее впечатление.
— Пусть, пусть; я очень глупо выразился. Без сомнения,
было бы очень глупо к тому принуждать; я
продолжаю: вы
были членом Общества еще при старой организации и открылись тогда же одному из членов Общества.
— В Обществе произошла мысль, —
продолжал он тем же голосом, — что я могу
быть тем полезен, если убью себя, и что когда вы что-нибудь тут накутите и
будут виновных искать, то я вдруг застрелюсь и оставлю письмо, что это я всё сделал, так что вас целый год подозревать не могут.
Так это и поняли и сочли, что вы все-таки согласны
продолжать связь с Обществом, а стало
быть, могли опять вам что-нибудь доверить, следовательно, себя компрометировать.
Мало того, Степана Трофимовича тотчас же властно конфисковала и увела в гостиную, — точно и не
было у него никаких объяснений с Лембке, да и не стоило их
продолжать, если б и
были.
— А между тем я с этою раздражительною бабой никогда и близок-то не
был, — трясясь от злобы, всё тогда же вечером,
продолжал мне жаловаться Степан Трофимович. — Мы
были почти еще юношами, и уже тогда я начинал его ненавидеть… равно как и он меня, разумеется…
— Вам, вероятно, известно, Степан Трофимович, — восторженно
продолжала Юлия Михайловна, — что завтра мы
будем иметь наслаждение услышать прелестные строки… одно из самых последних изящнейших беллетристических вдохновений Семена Егоровича, оно называется «Merci».
В таком положении
были дела, когда в городе всё еще
продолжали верить в вальтасаровский пир, то
есть в буфет от комитета; верили до последнего часа.
Разумеется, кончилось не так ладно; но то худо, что с него-то и началось. Давно уже началось шарканье, сморканье, кашель и всё то, что бывает, когда на литературном чтении литератор, кто бы он ни
был, держит публику более двадцати минут. Но гениальный писатель ничего этого не замечал. Он
продолжал сюсюкать и мямлить, знать не зная публики, так что все стали приходить в недоумение. Как вдруг в задних рядах послышался одинокий, но громкий голос...
Крик
был внезапный и одинокий; все
продолжали нести молча, и только уже у самого пруда Виргинский, нагибаясь под ношей и как бы утомясь от ее тяжести, вдруг воскликнул опять точно таким же громким и плачущим голосом...
— Еще бы не предвидеть! Вот из этого револьвера (он вынул револьвер, по-видимому показать, но уже не спрятал его более, а
продолжал держать в правой руке, как бы наготове). — Странный вы, однако, человек, Кириллов, ведь вы сами знали, что этим должно
было кончиться с этим глупым человеком. Чего же тут еще предвидеть? Я вам в рот разжевывал несколько раз. Шатов готовил донос: я следил; оставить никак нельзя
было. Да и вам дана
была инструкция следить; вы же сами сообщали мне недели три тому…
Он задумчиво согласился. И вообще я с большим удивлением узнал потом от Варвары Петровны, что нисколько не испугался смерти. Может
быть, просто не поверил и
продолжал считать свою болезнь пустяками.