Неточные совпадения
Познаний, конечно,
не много требовалось,
чтобы нас удивить; но он мог судить и о насущных, весьма интересных
темах, и, что всего драгоценнее, с замечательною рассудительностию.
Вместо
того чтобы благородно стоять свидетельством, продолжать собою пример, вы окружаете себя какою-то сволочью, вы приобрели какие-то невозможные привычки, вы одряхлели, вы
не можете обойтись без вина и без карт, вы читаете одного только Поль де Кока и ничего
не пишете, тогда как все они там пишут; всё ваше время уходит на болтовню.
Только Николай Всеволодович, вместо
того чтобы приревновать, напротив, сам с молодым человеком подружился, точно и
не видит ничего, али как будто ему всё равно.
— Неужели вы думаете, — начал он опять с болезненным высокомерием, оглядывая меня с ног до головы, — неужели вы можете предположить, что я, Степан Верховенский,
не найду в себе столько нравственной силы,
чтобы, взяв мою коробку, — нищенскую коробку мою! — и взвалив ее на слабые плечи, выйти за ворота и исчезнуть отсюда навеки, когда
того потребует честь и великий принцип независимости?
— Всё это глупо, Липутин, — проговорил наконец господин Кириллов с некоторым достоинством. — Если я нечаянно сказал вам несколько пунктов, а вы подхватили,
то как хотите. Но вы
не имеете права, потому что я никогда никому
не говорю. Я презираю
чтобы говорить… Если есть убеждения,
то для меня ясно… а это вы глупо сделали. Я
не рассуждаю об
тех пунктах, где совсем кончено. Я терпеть
не могу рассуждать. Я никогда
не хочу рассуждать…
— Это всё оттого они так угрюмы сегодня, — ввернул вдруг Липутин, совсем уже выходя из комнаты и, так сказать, налету, — оттого, что с капитаном Лебядкиным шум у них давеча вышел из-за сестрицы. Капитан Лебядкин ежедневно свою прекрасную сестрицу, помешанную, нагайкой стегает, настоящей казацкой-с, по утрам и по вечерам. Так Алексей Нилыч в
том же доме флигель даже заняли,
чтобы не участвовать. Ну-с, до свиданья.
— Я еще его
не поил-с, да и денег таких он
не стоит, со всеми его тайнами, вот что они для меня значат,
не знаю, как для вас. Напротив, это он деньгами сыплет, тогда как двенадцать дней назад ко мне приходил пятнадцать копеек выпрашивать, и это он меня шампанским поит, а
не я его. Но вы мне мысль подаете, и коли надо будет,
то и я его напою, и именно
чтобы разузнать, и может, и разузнаю-с… секретики все ваши-с, — злобно отгрызнулся Липутин.
Она казалась гордою, а иногда даже дерзкою;
не знаю, удавалось ли ей быть доброю; но я знаю, что она ужасно хотела и мучилась
тем,
чтобы заставить себя быть несколько доброю.
— Ах, простите, пожалуйста, я совсем
не то слово сказала; вовсе
не смешное, а так… (Она покраснела и сконфузилась.) Впрочем, что же стыдиться
того, что вы прекрасный человек? Ну, пора нам, Маврикий Николаевич! Степан Трофимович, через полчаса
чтобы вы у нас были. Боже, сколько мы будем говорить! Теперь уж я ваш конфидент, и обо всем, обо всем,понимаете?
— Но всё
не затем, всё со страхом и
не для
того.
Не для
того,
чтобы страх убить. Кто убьет себя только для
того,
чтобы страх убить,
тот тотчас бог станет.
— Но, mon cher,
не давите же меня окончательно,
не кричите на меня; я и
то весь раздавлен, как… как таракан, и, наконец, я думаю, что всё это так благородно. Предположите, что там что-нибудь действительно было… en Suisse [в Швейцарии (фр.).]… или начиналось. Должен же я спросить сердца их предварительно,
чтобы… enfin,
чтобы не помешать сердцам и
не стать столбом на их дороге… Я единственно из благородства.
— О, почему бы совсем
не быть этому послезавтра, этому воскресенью! — воскликнул он вдруг, но уже в совершенном отчаянии, — почему бы
не быть хоть одной этой неделе без воскресенья — si le miracle existe? [если чудеса бывают (фр.).] Ну что бы стоило провидению вычеркнуть из календаря хоть одно воскресенье, ну хоть для
того,
чтобы доказать атеисту свое могущество, et que tout soit dit! [и пусть всё будет кончено (фр.).] О, как я любил ee! двадцать лет, все двадцать лет, и никогда-то она
не понимала меня!
Мама требовала,
чтобы Лиза сыграла ей какой-то вальс на фортепиано, и когда
та начала требуемый вальс,
то стала уверять, что вальс
не тот.
— Это письмо я получила вчера, — покраснев и торопясь стала объяснять нам Лиза, — я тотчас же и сама поняла, что от какого-нибудь глупца; и до сих пор еще
не показала maman,
чтобы не расстроить ее еще более. Но если он будет опять продолжать,
то я
не знаю, как сделать. Маврикий Николаевич хочет сходить запретить ему. Так как я на вас смотрела как на сотрудника, — обратилась она к Шатову, — и так как вы там живете,
то я и хотела вас расспросить,
чтобы судить, чего еще от него ожидать можно.
— Да вот она, вся-то правда сидит! — указала вдруг Прасковья Ивановна пальцем на Марью Тимофеевну, с
тою отчаянною решимостию, которая уже
не заботится о последствиях, только
чтобы теперь поразить. Марья Тимофеевна, всё время смотревшая на нее с веселым любопытством, радостно засмеялась при виде устремленного на нее пальца гневливой гостьи и весело зашевелилась в креслах.
Женщина, женщина только может понять это, Петр Степанович, и как жаль, что вы…
то есть
не то, что вы
не женщина, а по крайней мере на этот раз,
чтобы понять!
— Это, положим,
не совсем так, но скажите, неужели Nicolas,
чтобы погасить эту мечту в этом несчастном организме (для чего Варвара Петровна тут употребила слово «организм», я
не мог понять), неужели он должен был сам над нею смеяться и с нею обращаться, как другие чиновники? Неужели вы отвергаете
то высокое сострадание,
ту благородную дрожь всего организма, с которою Nicolas вдруг строго отвечает Кириллову: «Я
не смеюсь над нею». Высокий, святой ответ!
Когда очень уж солидные и сдержанные люди на этот слух улыбались, благоразумно замечая, что человек, живущий скандалами и начинающий у нас с флюса,
не похож на чиновника,
то им шепотом замечали, что служит он
не то чтоб официально, а, так сказать, конфиденциально и что в таком случае самою службой требуется,
чтобы служащий как можно менее походил на чиновника.
— Я
не про
то. Знаете ли, что всё это было нарочно сшито белыми нитками,
чтобы заметили
те… кому надо. Понимаете это?
Не беспокойтесь,
не беспокойтесь, я
не сержусь и вовсе
не для
того определил себя в таком виде,
чтобы вызвать ваши обратные похвалы: «Нет, дескать, вы
не бездарны, нет, дескать, вы умны»…
— А? Что? Вы, кажется, сказали «всё равно»? — затрещал Петр Степанович (Николай Всеволодович вовсе ничего
не говорил). — Конечно, конечно; уверяю вас, что я вовсе
не для
того,
чтобы вас товариществом компрометировать. А знаете, вы ужасно сегодня вскидчивы; я к вам прибежал с открытою и веселою душой, а вы каждое мое словцо в лыко ставите; уверяю же вас, что сегодня ни о чем щекотливом
не заговорю, слово даю, и на все ваши условия заранее согласен!
—
То есть именно так рассказали,
чтобы оставить сомнение и выказать нашу стачку и подтасовку, тогда как стачки
не было, и я вас ровно ни о чем
не просил.
Николай Всеволодович объяснил, что желает завтра же и
чтобы непременно начать с возобновления извинений и даже с обещания вторичного письма с извинениями, но с
тем, однако, что и Гаганов, с своей стороны, обещал бы
не писать более писем. Полученное же письмо будет считаться как
не бывшее вовсе.
— Я за ваше падение… за ложь. Я
не для
того подходил,
чтобы вас наказать; когда я подходил, я
не знал, что ударю… Я за
то, что вы так много значили в моей жизни… Я…
—
Не думаю,
чтобы не изменили, — осторожно заметил Ставрогин, — вы пламенно приняли и пламенно переиначили,
не замечая
того. Уж одно
то, что вы бога низводите до простого атрибута народности…
—
Чтобы по приказанию,
то этого
не было-с ничьего, а я единственно человеколюбие ваше знамши, всему свету известное. Наши доходишки, сами знаете, либо сена клок, либо вилы в бок. Я вон в пятницу натрескался пирога, как Мартын мыла, да с
тех пор день
не ел, другой погодил, а на третий опять
не ел. Воды в реке сколько хошь, в брюхе карасей развел… Так вот
не будет ли вашей милости от щедрот; а у меня тут как раз неподалеку кума поджидает, только к ней без рублей
не являйся.
— Садитесь, прошу вас, подле меня,
чтобы можно было мне потом вас разглядеть, — произнесла она довольно твердо, с явною и какою-то новою целью. — А теперь
не беспокойтесь, я и сама
не буду глядеть на вас, а буду вниз смотреть.
Не глядите и вы на меня до
тех пор, пока я вас сама
не попрошу. Садитесь же, — прибавила она даже с нетерпением.
— А вы что такое, чтоб я с вами ехала? Сорок лет сряду с ним на горе сиди — ишь подъехал. И какие, право, люди нынче терпеливые начались! Нет,
не может
того быть,
чтобы сокол филином стал.
Не таков мой князь! — гордо и торжественно подняла она голову.
Он
не ошибся. Николай Всеволодович уже снял было с себя, левою рукой, теплый шарф,
чтобы скрутить своему пленнику руки; но вдруг почему-то бросил его и оттолкнул от себя.
Тот мигом вскочил на ноги, обернулся, и короткий широкий сапожный нож, мгновенно откуда-то взявшийся, блеснул в его руке.
Окромя
того, что уже в творца небесного, нас из персти земной создавшего, ни на грош
не веруют-с, а говорят, что всё одна природа устроила, даже до последнего будто бы зверя, они и
не понимают, сверх
того, что по нашей судьбе нам,
чтобы без благодетельного вспомоществования, совершенно никак нельзя-с.
—
То есть они ведь вовсе в тебе
не так нуждаются. Напротив, это
чтобы тебя обласкать и
тем подлизаться к Варваре Петровне. Но, уж само собою, ты
не посмеешь отказаться читать. Да и самому-то, я думаю, хочется, — ухмыльнулся он, — у вас у всех, у старичья, адская амбиция. Но послушай, однако, надо,
чтобы не так скучно. У тебя там что, испанская история, что ли? Ты мне дня за три дай просмотреть, а
то ведь усыпишь, пожалуй.
Тот выслушал,
не скрывая скуки, невежливо зевал, ни разу
не похвалил, но, уходя, выпросил себе рукопись,
чтобы дома на досуге составить мнение, а Андрей Антонович отдал.
Мы вам
не враги, отнюдь нет, мы вам говорим: идите вперед, прогрессируйте, даже расшатывайте,
то есть всё старое, подлежащее переделке; но мы вас, когда надо, и сдержим в необходимых пределах и
тем вас же спасем от самих себя, потому что без нас вы бы только расколыхали Россию, лишив ее приличного вида, а наша задача в
том и состоит,
чтобы заботиться о приличном виде.
Видите, надо,
чтобы все эти учреждения — земские ли, судебные ли — жили, так сказать, двойственною жизнью,
то есть надобно, чтоб они были (я согласен, что это необходимо), ну, а с другой стороны, надо, чтоб их и
не было.
Я
не заговорил бы об этом мерзавце особливо, и
не стоил бы он
того,
чтобы на нем останавливаться; но тут произошла одна возмущающая история, в которой он, как уверяют, тоже участвовал, а истории этой я никак
не могу обойти в моей хронике.
— Да, в ней есть несколько этой фуги, —
не без удовольствия пробормотал Андрей Антонович, в
то же время ужасно жалея, что этот неуч осмеливается, кажется, выражаться об Юлии Михайловне немного уж вольно. Петру же Степановичу, вероятно, казалось, что этого еще мало и что надо еще поддать пару,
чтобы польстить и совсем уж покорить «Лембку».
Вас бы я, конечно,
не потащил туда, зная ваш теперешний образ мыслей…
то есть в
том смысле,
чтобы вас там
не мучить, а
не из
того, что мы думаем, что вы донесете.
— А я утверждаю, — остервенился
тот, — что вы — приехавший из Петербурга ребенок, с
тем чтобы нас всех просветить, тогда как мы и сами знаем. О заповеди: «Чти отца твоего и матерь твою», которую вы
не умели прочесть, и что она безнравственна, — уже с Белинского всем в России известно.
Если же члены
не захотят меня слушать,
то разойдемся в самом начале, — мужчины
чтобы заняться государственною службой, женщины в свои кухни, потому что, отвергнув книгу мою, другого выхода они
не найдут.
Адвокат, защищающий образованного убийцу
тем, что он развитее своих жертв и,
чтобы денег добыть,
не мог
не убить, уже наш.
Да, вспомнил, это он сам просил, что будет лучше,
чтобы скрыть, потому что он пришел только «взглянуть», et rien de plus, [и ничего больше (фр.).] и больше ничего, ничего… и что если ничего
не найдут,
то и ничего
не будет.
— Быть
не может, Петр Степанович. Социализм слишком великая мысль,
чтобы Степан Трофимович
не сознавал
того, — с энергией заступилась Юлия Михайловна.
Но утром положили совсем
не открывать буфета,
чтобы не помешать чтению, несмотря на
то что буфет назначался за пять комнат до белой залы, в которой Кармазинов согласился прочесть «Merci».
— Прощай, читатель; даже
не очень настаиваю на
том,
чтобы мы расстались друзьями: к чему в самом деле тебя беспокоить?
О боже! — всплеснул он руками, — десять лет назад я точно так же кричал в Петербурге, с эстрады, точно
то же и
теми словами, и точно так же они
не понимали ничего, смеялись и шикали, как теперь; коротенькие люди, чего вам недостает,
чтобы понять?
— Напротив, я спорил с вами, а
не одобрял, а водить — это точно водил, но когда уже они сами налезли дюжинами, и
то только в последнее время,
чтобы составить «кадриль литературы», а без этих хамов
не обойдешься. Но только бьюсь об заклад, сегодня десяток-другой таких же других хамов без билетов провели!
Записываю,
чтобы не забыть, что в
тот же вечер он нарочно ходил на край города к Марье Тимофеевне, которую давненько
не видал.
Он остановился. Лиза летела как птица,
не зная куда, и Петр Степанович уже шагов на пятьдесят отстал от нее. Она упала, споткнувшись о кочку. В
ту же минуту сзади, в стороне, раздался ужасный крик, крик Маврикия Николаевича, который видел ее бегство и падение и бежал к ней чрез поле. Петр Степанович в один миг отретировался в ворота ставрогинского дома,
чтобы поскорее сесть на свои дрожки.
— Я понимаю, что вы уж слишком заигрались, — упорно продолжал Петр Степанович, — но ведь это
не скандальчики с Юлией Михайловной. Я собрал вас сюда, господа,
чтобы разъяснить вам
ту степень опасности, которую вы так глупо на себя натащили и которая слишком многому и кроме вас угрожает.
— Очень жаль, что я родить
не умею, — задумчиво отвечал Кириллов, —
то есть
не я родить
не умею, а сделать так,
чтобы родить,
не умею… или… Нет, это я
не умею сказать.