«Вы, говорит, нарочно выбрали самое последнее существо, калеку, покрытую вечным позором и побоями, — и вдобавок зная, что это существо умирает к вам от комической любви своей, — и вдруг вы нарочно принимаетесь ее морочить, единственно для того, чтобы посмотреть, что
из этого выйдет!» Чем, наконец, так особенно виноват человек в фантазиях сумасшедшей женщины, с которой, заметьте, он вряд ли две фразы во всё время выговорил!
Неточные совпадения
Ко всеобщему изумлению,
этой даме, поспешно и в раздражении прибывшей к губернатору для немедленных объяснений, было отказано у крыльца в приеме; с тем она и отправилась, не
выходя из кареты, обратно домой, не веря самой себе.
— En un mot, я только ведь хотел сказать, что
это один
из тех начинающих в сорок лет администраторов, которые до сорока лет прозябают в ничтожестве и потом вдруг
выходят в люди посредством внезапно приобретенной супруги или каким-нибудь другим, не менее отчаянным средством… То есть он теперь уехал… то есть я хочу сказать, что про меня тотчас же нашептали в оба уха, что я развратитель молодежи и рассадник губернского атеизма… Он тотчас же начал справляться.
— Но теперь уже не enfant, а женщина, и женщина с характером. Благородная и пылкая, и люблю в ней, что матери не спускает, доверчивой дуре. Тут из-за
этого кузена чуть не
вышла история.
Но на
этот раз, к удивлению моему, я застал его в чрезвычайной перемене. Он, правда, с какой-то жадностию набросился на меня, только что я вошел, и стал меня слушать, но с таким растерянным видом, что сначала, видимо, не понимал моих слов. Но только что я произнес имя Кармазинова, он совершенно вдруг
вышел из себя.
—
Это всё оттого они так угрюмы сегодня, — ввернул вдруг Липутин, совсем уже
выходя из комнаты и, так сказать, налету, — оттого, что с капитаном Лебядкиным шум у них давеча
вышел из-за сестрицы. Капитан Лебядкин ежедневно свою прекрасную сестрицу, помешанную, нагайкой стегает, настоящей казацкой-с, по утрам и по вечерам. Так Алексей Нилыч в том же доме флигель даже заняли, чтобы не участвовать. Ну-с, до свиданья.
Была будто бы кем-то обольщена в своей чести, и за
это вот господин Лебядкин, уже многие годы, будто бы с обольстителя ежегодную дань берет, в вознаграждение благородной обиды, так по крайней мере
из его болтовни
выходит — а по-моему, пьяные только слова-с.
— Вы с ума сошли! — пробормотал Степан Трофимович и вдруг точно
вышел из себя: — Липутин, вы слишком хорошо знаете, что только затем и пришли, чтобы сообщить какую-нибудь мерзость в
этом роде и… еще что-нибудь хуже!
Я только и ждал
этого слова. Наконец-то
это заветное, скрываемое от меня словцо было произнесено после целой недели виляний и ужимок. Я решительно
вышел из себя...
Иногда, впрочем, он и не махал на меня руками. Иногда тоже казалось мне, что принятая таинственная решимость как бы оставляла его и что он начинал бороться с каким-то новым соблазнительным наплывом идей.
Это было мгновениями, но я отмечаю их. Я подозревал, что ему очень бы хотелось опять заявить себя,
выйдя из уединения, предложить борьбу, задать последнюю битву.
— Высылкой денег; подождите, — остановил Шатов, поспешно выдвинул
из стола ящик и вынул из-под бумаг радужный кредитный билет, — вот, возьмите, сто рублей, которые вы мне
выслали; без вас я бы там погиб. Я долго бы не отдал, если бы не ваша матушка:
эти сто рублей подарила она мне девять месяцев назад на бедность, после моей болезни. Но продолжайте, пожалуйста…
— А уж
это, признаться, стороной
вышло, больше по глупости капитана Лебядкина, потому они никак чтоб удержать в себе не умеют… Так три-то целковых с вашей милости, примером, за три дня и три ночи, за скуку придутся. А что одежи промокло, так мы уж,
из обиды одной, молчим.
— А я думал, если человек два дня сряду за полночь читает вам наедине свой роман и хочет вашего мнения, то уж сам по крайней мере
вышел из этих официальностей… Меня Юлия Михайловна принимает на короткой ноге; как вас тут распознаешь? — с некоторым даже достоинством произнес Петр Степанович. — Вот вам кстати и ваш роман, — положил он на стол большую, вескую, свернутую в трубку тетрадь, наглухо обернутую синею бумагой.
«Успеешь, крыса, выселиться
из корабля! — думал Петр Степанович,
выходя на улицу. — Ну, коли уж
этот “почти государственный ум” так уверенно осведомляется о дне и часе и так почтительно благодарит за полученное сведение, то уж нам-то в себе нельзя после того сомневаться. (Он усмехнулся.) Гм. А он в самом деле у них не глуп и… всего только переселяющаяся крыса; такая не донесет!»
И потому я совершенно убежден, что хотя Петр Степанович, Липутин, может, и еще кто-нибудь, даже, пожалуй, и Федька, и шмыгали предварительно между фабричными (так как на
это обстоятельство действительно существуют довольно твердые указания) и говорили с ними, но наверно не более как с двумя, с тремя, ну с пятью, лишь для пробы, и что
из этого разговора ничего не
вышло.
Просто-запросто Илья Ильич крикнул, разгорячившись, что ни один у него сух
из воды не
выйдет; вероятно,
из этого и сделали бочки, которые и перешли таким образом в корреспонденции столичных газет.
Представьте себе почти два печатных листа самой жеманной и бесполезной болтовни;
этот господин вдобавок читал еще как-то свысока, пригорюнясь, точно
из милости, так что
выходило даже с обидой для нашей публики.
И
из этого ты
выходишь первый убивец.
Я ни к кому не навязываюсь и пришла единственно для вас,
из принципа, что все наши обязаны солидарностью; я ему заявила
это, еще не
выходя из дому.
Федька —
это пожар,
это Лебядкины: значит, всё отсюда,
из дому Филипповых и
выходило, а они-то ничего не видали, а они-то всё проглядели, —
это уж их совсем закружит!
«Я в совершенстве, в совершенстве умею обращаться с народом, и я
это им всегда говорил», — самодовольно подумал он, наливая себе оставшееся вино
из косушки; хотя
вышло менее рюмки, но вино живительно согрело его и немного даже бросилось в голову.
Началось с того, что Волгу толокном замесили, потом теленка на баню тащили, потом в кошеле кашу варили, потом козла в соложеном тесте [Соложёное тесто — сладковатое тесто из солода (солод — слад), то есть из проросшей ржи (употребляется в пивоварении).] утопили, потом свинью за бобра купили да собаку за волка убили, потом лапти растеряли да по дворам искали: было лаптей шесть, а сыскали семь; потом рака с колокольным звоном встречали, потом щуку с яиц согнали, потом комара за восемь верст ловить ходили, а комар у пошехонца на носу сидел, потом батьку на кобеля променяли, потом блинами острог конопатили, потом блоху на цепь приковали, потом беса в солдаты отдавали, потом небо кольями подпирали, наконец утомились и стали ждать, что
из этого выйдет.
Неточные совпадения
Также заседатель ваш… он, конечно, человек сведущий, но от него такой запах, как будто бы он сейчас
вышел из винокуренного завода,
это тоже нехорошо.
Здесь есть один помещик, Добчинский, которого вы изволили видеть; и как только
этот Добчинский куда-нибудь
выйдет из дому, то он там уж и сидит у жены его, я присягнуть готов…
Что
из него должен во всяком случае образоваться законодатель, — в
этом никто не сомневался; вопрос заключался только в том, какого сорта
выйдет этот законодатель, то есть напомнит ли он собой глубокомыслие и административную прозорливость Ликурга или просто будет тверд, как Дракон.
Но перенесемся мыслью за сто лет тому назад, поставим себя на место достославных наших предков, и мы легко поймем тот ужас, который долженствовал обуять их при виде
этих вращающихся глаз и
этого раскрытого рта,
из которого ничего не
выходило, кроме шипения и какого-то бессмысленного звука, непохожего даже на бой часов.
Источник,
из которого
вышла эта тревога, уже замутился; начала, во имя которых возникла борьба, стушевались; остается борьба для борьбы, искусство для искусства, изобретающее дыбу, хождение по спицам и т. д.