Неточные совпадения
Он со слезами вспоминал об этом девять лет спустя, — впрочем, скорее по художественности своей натуры, чем из благодарности. «Клянусь же вам и пари держу, — говорил он мне сам (но
только мне и по секрету), — что никто-то изо всей этой публики знать не знал о мне ровнешенько ничего!» Признание замечательное: стало быть, был же в нем острый ум,
если он тогда же, на эстраде, мог так ясно понять свое положение, несмотря на всё свое упоение; и, стало быть, не было в нем острого ума,
если он даже девять лет спустя не мог вспомнить о том без ощущения обиды.
Если уж очень становилось скучно, то жидок Лямшин (маленький почтамтский чиновник), мастер на фортепиано, садился играть, а в антрактах представлял свинью, грозу, роды с первым криком ребенка и пр., и пр.; для того
только и приглашался.
Если уж очень подпивали, — а это случалось, хотя и не часто, — то приходили в восторг, и даже раз хором, под аккомпанемент Лямшина, пропели «Марсельезу»,
только не знаю, хорошо ли вышло.
До последнего случая он ни разу ни с кем не поссорился и никого не оскорбил, а уж вежлив был так, как кавалер с модной картинки,
если бы
только тот мог заговорить.
Накануне вы с нею переговорите,
если надо будет; а на вашем вечере мы не то что объявим или там сговор какой-нибудь сделаем, а
только так намекнем или дадим знать, безо всякой торжественности.
Вообще говоря,
если осмелюсь выразить и мое мнение в таком щекотливом деле, все эти наши господа таланты средней руки, принимаемые, по обыкновению, при жизни их чуть не за гениев, — не
только исчезают чуть не бесследно и как-то вдруг из памяти людей, когда умирают, но случается, что даже и при жизни их, чуть лишь подрастет новое поколение, сменяющее то, при котором они действовали, — забываются и пренебрегаются всеми непостижимо скоро.
Я бы простил ему,
если б он поверил
только Липу-тину, по бабьему малодушию своему, но теперь уже ясно было, что он сам всё выдумал еще гораздо прежде Липутина, а Липутин
только теперь подтвердил его подозрения и подлил масла в огонь.
—
Если вы не устроите к завтраму, то я сама к ней пойду, одна, потому что Маврикий Николаевич отказался. Я надеюсь
только на вас, и больше у меня нет никого; я глупо говорила с Шатовым… Я уверена, что вы совершенно честный и, может быть, преданный мне человек,
только устройте.
Одним словом, всему городу вдруг ясно открылось, что это не Юлия Михайловна пренебрегала до сих пор Варварой Петровной и не сделала ей визита, а сама Варвара Петровна, напротив, «держала в границах Юлию Михайловну, тогда как та пешком бы, может, побежала к ней с визитом,
если бы
только была уверена, что Варвара Петровна ее не прогонит». Авторитет Варвары Петровны поднялся до чрезвычайности.
К тому же весь анекдот делает
только честь Николаю Всеволодовичу,
если уж непременно надо употребить это неопределенное слово «честь»…
— Как это жестоко и почему-с? Но позвольте, мы о жестокости или о мягкости после, а теперь я прошу вас
только ответить на первый вопрос: правда ли всёто, что я говорил, или нет?
Если вы находите, что неправда, то вы можете немедленно сделать свое заявление.
— Мама, мама, милая ма, вы не пугайтесь,
если я в самом деле обе ноги сломаю; со мной это так может случиться, сами же говорите, что я каждый день скачу верхом сломя голову. Маврикий Николаевич, будете меня водить хромую? — захохотала она опять. —
Если это случится, я никому не дам себя водить, кроме вас, смело рассчитывайте. Ну, положим, что я
только одну ногу сломаю… Ну будьте же любезны, скажите, что почтете за счастье.
Он бы и на дуэли застрелил противника, и на медведя сходил бы,
если бы
только надо было, и от разбойника отбился бы в лесу — так же успешно и так же бесстрашно, как и Л—н, но зато уж безо всякого ощущения наслаждения, а единственно по неприятной необходимости, вяло, лениво, даже со скукой.
— То есть
если б и подслушивала! — мигом подхватил, весело возвышая голос и усаживаясь в кресло, Петр Степанович. — Я ничего против этого, я
только теперь бежал поговорить наедине… Ну, наконец-то я к вам добился! Прежде всего, как здоровье? Вижу, что прекрасно, и завтра, может быть, вы явитесь, — а?
— Я, конечно, понимаю застрелиться, — начал опять, несколько нахмурившись, Николай Всеволодович, после долгого, трехминутного задумчивого молчания, — я иногда сам представлял, и тут всегда какая-то новая мысль:
если бы сделать злодейство или, главное, стыд, то есть позор,
только очень подлый и… смешной, так что запомнят люди на тысячу лет и плевать будут тысячу лет, и вдруг мысль: «Один удар в висок, и ничего не будет». Какое дело тогда до людей и что они будут плевать тысячу лет, не так ли?
Напротив, с самого начала заявил, что я им не товарищ, а
если и помогал случайно, то
только так, как праздный человек.
Если хотите, то, по-моему, их всего и есть один Петр Верховенский, и уж он слишком добр, что почитает себя
только агентом своего общества.
— То есть в каком же смысле? Тут нет никаких затруднений; свидетели брака здесь. Всё это произошло тогда в Петербурге совершенно законным и спокойным образом, а
если не обнаруживалось до сих пор, то потому
только, что двое единственных свидетелей брака, Кириллов и Петр Верховенский, и, наконец, сам Лебядкин (которого я имею удовольствие считать теперь моим родственником) дали тогда слово молчать.
— Извольте, уделю полчаса, но
только не более,
если это для вас возможно.
— Но
если припомнить, вы именно после слов моих как раз и вошли в то общество и
только потом уехали в Америку.
—
Если бы
только не ваше слово о несомненном прибытии, то перестал бы верить.
— Многого я вовсе не знал, — сказал он, — разумеется, с вами всё могло случиться… Слушайте, — сказал он, подумав, —
если хотите, скажите им, ну, там кому знаете, что Липутин соврал и что вы
только меня попугать доносом собирались, полагая, что я тоже скомпрометирован, и чтобы с меня таким образом больше денег взыскать… Понимаете?
Сделана была
только одна прибавка, впрочем очень жестокая, именно:
если с первых выстрелов не произойдет ничего решительного, то сходиться в другой раз;
если не кончится ничем и в другой, сходиться в третий.
— Объясните вы этому человеку,
если вы секундант, а не враг мой, Маврикий Николаевич (он ткнул пистолетом в сторону Николая Всеволодовича), — что такие уступки
только усиление обиды!
— Замечу
только одно, — произнес Маврикий Николаевич, с усилием и со страданием обсуждавший дело, —
если противник заранее объявляет, что стрелять будет вверх, то поединок действительно продолжаться не может… по причинам деликатным и… ясным…
— Нисколько! — воротился Кириллов, чтобы пожать руку. —
Если мне легко бремя, потому что от природы, то, может быть, вам труднее бремя, потому что такая природа. Очень нечего стыдиться, а
только немного.
— Так какой же вы после этого чиновник правительства,
если сами согласны ломать церкви и идти с дрекольем на Петербург, а всю разницу ставите
только в сроке?
— Да Кириллова же, наконец; записка писана к Кириллову за границу… Не знали, что ли? Ведь что досадно, что вы, может быть, предо мною
только прикидываетесь, а давным-давно уже сами знаете про эти стихи, и всё! Как же очутились они у вас на столе? Сумели очутиться! За что же вы меня истязуете,
если так?
— Ну да вот инженер приезжий, был секундантом у Ставрогина, маньяк, сумасшедший; подпоручик ваш действительно
только, может, в белой горячке, ну, а этот уж совсем сумасшедший, — совсем, в этом гарантирую. Эх, Андрей Антонович,
если бы знало правительство, какие это сплошь люди, так на них бы рука не поднялась. Всех как есть целиком на седьмую версту; я еще в Швейцарии да на конгрессах нагляделся.
— Он сказал, что
если его на сук, то вас довольно и высечь, но
только не из чести, а больно, как мужика секут.
Но хоть и нигилистка, а в нужных случаях Арина Прохоровна вовсе не брезгала не
только светскими, но и стародавними, самыми предрассудочными обычаями,
если таковые могли принести ей пользу.
— А я бы вместо рая, — вскричал Лямшин, — взял бы этих девять десятых человечества,
если уж некуда с ними деваться, и взорвал их на воздух, а оставил бы
только кучку людей образованных, которые и начали бы жить-поживать по-ученому.
Если из десяти тысяч одну
только просьбу удовлетворить, то все пойдут с просьбами.
Да, вспомнил, это он сам просил, что будет лучше, чтобы скрыть, потому что он пришел
только «взглянуть», et rien de plus, [и ничего больше (фр.).] и больше ничего, ничего… и что
если ничего не найдут, то и ничего не будет.
Но так как фабричным приходилось в самом деле туго, — а полиция, к которой они обращались, не хотела войти в их обиду, — то что же естественнее было их мысли идти скопом к «самому генералу»,
если можно, то даже с бумагой на голове, выстроиться чинно перед его крыльцом и,
только что он покажется, броситься всем на колени и возопить как бы к самому провидению?
«Должна же наконец понять публика, — заключила она свою пламенную комитетскую речь, — что достижение общечеловеческих целей несравненно возвышеннее минутных наслаждений телесных, что праздник в сущности есть
только провозглашение великой идеи, а потому должно удовольствоваться самым экономическим, немецким балком, единственно для аллегории и
если уж совсем без этого несносного бала обойтись невозможно!» — до того она вдруг возненавидела его.
— Степан Трофимович, уверяю вас, что дело серьезнее, чем вы думаете. Вы думаете, что вы там кого-нибудь раздробили? Никого вы не раздробили, а сами разбились, как пустая стклянка (о, я был груб и невежлив; вспоминаю с огорчением!). К Дарье Павловне вам решительно писать незачем… и куда вы теперь без меня денетесь? Что смыслите вы на практике? Вы, верно, еще что-нибудь замышляете? Вы
только еще раз пропадете,
если опять что-нибудь замышляете…
—
Если бы ты знала цену моей теперешней невозможнойискренности, Лиза,
если б я
только мог открыть тебе…
—
Если бы вы не такой шут, я бы, может, и сказал теперь: да…
Если бы
только хоть каплю умнее…
— Но помилуйте,
если он человек без предрассудков! Знаете, Лизавета Николаевна, это всё не мое дело; я совершенно тут в стороне, и вы это сами знаете; но я ведь вам все-таки желаю добра…
Если не удалась наша «ладья»,
если оказалось, что это всего
только старый, гнилой баркас, годный на слом…
«Да, да, хорошо вам, господа, смеяться, а
если б я
только знал,
если б знал, чем это кончится!» — заключил он.
Мы вовсе не потому, что боимся, а
если действует один, а остальные
только пешки, то один наврет, и все попадутся.
— Я, кажется, не сказал но…Я
только хотел сказать, что
если решаются, то…
Петр Степанович несомненно был виноват пред ними: всё бы могло обойтись гораздо согласнее и легче,
если б он позаботился хоть на капельку скрасить действительность. Вместо того чтобы представить факт в приличном свете, чем-нибудь римско-гражданским или вроде того, он
только выставил грубый страх и угрозу собственной шкуре, что было уже просто невежливо. Конечно, во всем борьба за существование, и другого принципа нет, это всем известно, но ведь все-таки…
— Ох, устала! — присела она с бессильным видом на жесткую постель. — Пожалуйста, поставьте сак и сядьте сами на стул. Впрочем, как хотите, вы торчите на глазах. Я у вас на время, пока приищу работу, потому что ничего здесь не знаю и денег не имею. Но
если вас стесняю, сделайте одолжение, опять прошу, заявите сейчас же, как и обязаны сделать,
если вы честный человек. Я все-таки могу что-нибудь завтра продать и заплатить в гостинице, а уж в гостиницу извольте меня проводить сами… Ох,
только я устала!
— Старуха будет,
только, может быть, не сейчас.
Если хотите, я вместо…
— Нет, нет, а пока я буду бегать (о, я притащу Виргинскую!), вы иногда подходите к моей лестнице и тихонько прислушивайтесь, но не смейте входить, вы ее испугаете, ни за что не входите, вы
только слушайте… на всякий ужасный случай. Ну,
если что крайнее случится, тогда войдите.
Если я, по-вашему, лишняя, то прощайте;
только не вышло бы беды, которую так легко устранить.
— Вы, может быть. Вы бы уж лучше молчали, Липутин, вы
только так говорите, по привычке. Подкупленные, господа, все те, которые трусят в минуту опасности. Из страха всегда найдется дурак, который в последнюю минуту побежит и закричит: «Ай, простите меня, а я всех продам!» Но знайте, господа, что вас уже теперь ни за какой донос не простят.
Если и спустят две степени юридически, то все-таки Сибирь каждому, и, кроме того, не уйдете и от другого меча. А другой меч повострее правительственного.
— Со вчерашнего вечера я обдумал дело, — начал он уверенно и методически, по-всегдашнему (и мне кажется,
если бы под ним провалилась земля, то он и тут не усилил бы интонации и не изменил бы ни одной йоты в методичности своего изложения), — обдумав дело, я решил, что замышляемое убийство есть не
только потеря драгоценного времени, которое могло бы быть употреблено более существенным и ближайшим образом, но сверх того представляет собою то пагубное уклонение от нормальной дороги, которое всегда наиболее вредило делу и на десятки лет отклоняло успехи его, подчиняясь влиянию людей легкомысленных и по преимуществу политических, вместо чистых социалистов.