Неточные совпадения
Не
то чтоб он играл или очень пил; рассказывали только о какой-то дикой разнузданности, о задавленных рысаками людях, о зверском поступке с одною
дамой хорошего общества, с которою он был в связи, а потом оскорбил ее публично.
Ко всеобщему изумлению, этой
даме, поспешно и в раздражении прибывшей к губернатору для немедленных объяснений, было отказано у крыльца в приеме; с
тем она и отправилась, не выходя из кареты, обратно домой, не веря самой себе.
En un mot, я вот прочел, что какой-то дьячок в одной из наших заграничных церквей, — mais c’est très curieux, [однако это весьма любопытно (фр.).] — выгнал,
то есть выгнал буквально, из церкви одно замечательное английское семейство, les dames charmantes, [прелестных
дам (фр.).] пред самым началом великопостного богослужения, — vous savez ces chants et le livre de Job… [вы знаете эти псалмы и книгу Иова (фр.).] — единственно под
тем предлогом, что «шататься иностранцам по русским церквам есть непорядок и чтобы приходили в показанное время…», и довел до обморока…
— Довольно, Степан Трофимович,
дайте покой; измучилась. Успеем наговориться, особенно про дурное. Вы начинаете брызгаться, когда засмеетесь, это уже дряхлость какая-то! И как странно вы теперь стали смеяться… Боже, сколько у вас накопилось дурных привычек! Кармазинов к вам не поедет! А тут и без
того всему рады… Вы всего себя теперь обнаружили. Ну довольно, довольно, устала! Можно же, наконец, пощадить человека!
Эта раздражительная, но сентиментальная
дама, тоже как и Степан Трофимович, беспрерывно нуждалась в истинной дружбе, и главнейшая ее жалоба на дочь ее, Лизавету Николаевну, состояла именно в
том, что «дочь ей не друг».
Сделка для молодого человека была выгодная: он получал с отца в год до тысячи рублей в виде дохода с имения, тогда как оно при новых порядках не
давало и пятисот (а может быть, и
того менее).
Наконец сухо объявила ему, что согласна купить их землю и
даст за нее maximum цены,
то есть тысяч шесть, семь (и за четыре можно было купить).
Накануне вы с нею переговорите, если надо будет; а на вашем вечере мы не
то что объявим или там сговор какой-нибудь сделаем, а только так намекнем или
дадим знать, безо всякой торжественности.
Умоляю вас, наконец (так и было выговорено: умоляю), сказать мне всю правду, безо всяких ужимок, и если вы при этом
дадите мне обещание не забыть потом никогда, что я говорила с вами конфиденциально,
то можете ожидать моей совершенной и впредь всегдашней готовности отблагодарить вас при всякой возможности».
— Почему мне в этакие минуты всегда становится грустно, разгадайте, ученый человек? Я всю жизнь думала, что и бог знает как буду рада, когда вас увижу, и всё припомню, и вот совсем как будто не рада, несмотря на
то что вас люблю… Ах, боже, у него висит мой портрет!
Дайте сюда, я его помню, помню!
— Разговору я всегда рада, только все-таки смешон ты мне, Шатушка, точно ты монах. Когда ты чесался-то?
Дай я тебя еще причешу, — вынула она из кармана гребешок, — небось с
того раза, как я причесала, и не притронулся?
И вот во время уже проповеди подкатила к собору одна
дама на легковых извозчичьих дрожках прежнего фасона,
то есть на которых
дамы могли сидеть только сбоку, придерживаясь за кушак извозчика и колыхаясь от толчков экипажа, как полевая былинка от ветра. Эти ваньки в нашем городе до сих пор еще разъезжают. Остановясь у угла собора, — ибо у врат стояло множество экипажей и даже жандармы, —
дама соскочила с дрожек и подала ваньке четыре копейки серебром.
К довершению всего
дама шла хоть и скромно опустив глаза, но в
то же время весело и лукаво улыбаясь.
Как бы
то ни было, но вот уже пять дней как обе
дамы не виделись.
— Подумайте о
том, что вы девушка, а я хоть и самый преданный друг ваш, но всё же вам посторонний человек, не муж, не отец, не жених.
Дайте же руку вашу и пойдемте; я провожу вас до кареты и, если позволите, сам отвезу вас в ваш дом.
Он был в сильном и несомненном испуге, с самого
того мгновения, как появился Николай Всеволодович; но Петр Степанович схватил его за руку и не
дал уйти.
— Но не ранее
того, как вы
дадите какой-нибудь ответ на мой первый вопрос: правда всё,что я говорил?
Шатов и ударил-то по-особенному, вовсе не так, как обыкновенно принято
давать пощечины (если только можно так выразиться), не ладонью, а всем кулаком, а кулак у него был большой, веский, костлявый, с рыжим пухом и с веснушками. Если б удар пришелся по носу,
то раздробил бы нос. Но пришелся он по щеке, задев левый край губы и верхних зубов, из которых тотчас же потекла кровь.
— А? Что? Вы, кажется, сказали «всё равно»? — затрещал Петр Степанович (Николай Всеволодович вовсе ничего не говорил). — Конечно, конечно; уверяю вас, что я вовсе не для
того, чтобы вас товариществом компрометировать. А знаете, вы ужасно сегодня вскидчивы; я к вам прибежал с открытою и веселою душой, а вы каждое мое словцо в лыко ставите; уверяю же вас, что сегодня ни о чем щекотливом не заговорю, слово
даю, и на все ваши условия заранее согласен!
— Да, очень счастлив, — ответил
тот, как бы
давая самый обыкновенный ответ.
—
То есть в каком же смысле? Тут нет никаких затруднений; свидетели брака здесь. Всё это произошло тогда в Петербурге совершенно законным и спокойным образом, а если не обнаруживалось до сих пор,
то потому только, что двое единственных свидетелей брака, Кириллов и Петр Верховенский, и, наконец, сам Лебядкин (которого я имею удовольствие считать теперь моим родственником)
дали тогда слово молчать.
Понимаете ли, что вы должны простить мне этот удар по лицу уже по
тому одному, что я
дал вам случай познать при этом вашу беспредельную силу…
А что касается до каких-то чудесных швейцарских приключений и Лизаветы Николаевны,
то даже
дамы перестали о них упоминать.
—
То есть они ведь вовсе в тебе не так нуждаются. Напротив, это чтобы тебя обласкать и
тем подлизаться к Варваре Петровне. Но, уж само собою, ты не посмеешь отказаться читать. Да и самому-то, я думаю, хочется, — ухмыльнулся он, — у вас у всех, у старичья, адская амбиция. Но послушай, однако, надо, чтобы не так скучно. У тебя там что, испанская история, что ли? Ты мне дня за три
дай просмотреть, а
то ведь усыпишь, пожалуй.
Слабое место состояло в
том, что Андрей Антонович
дал маху с самого начала, а именно сообщил ему свой роман.
Эта возмутительная история возбудила везде в городе только смех, и хотя бедная поручица и не принадлежала к
тому обществу, которое окружало Юлию Михайловну, но одна из
дам этой «кавалькады», эксцентричная и бойкая личность, знавшая как-то поручицу, заехала к ней и просто-запросто увезла ее к себе в гости.
Юлия Михайловна посердилась на шалунов, когда обо всем узнала, и была очень недовольна поступком бойкой
дамы, хотя
та представляла ей же поручицу в первый день ее похищения.
— Семен Яковлевич, скажите мне что-нибудь, я так давно желала с вами познакомиться, — пропела с улыбкой и прищуриваясь
та пышная
дама из нашей коляски, которая заметила давеча, что с развлечениями нечего церемониться, было бы занимательно. Семен Яковлевич даже не поглядел на нее. Помещик, стоявший на коленях, звучно и глубоко вздохнул, точно приподняли и опустили большие мехи.
— Батюшка! Семен Яковлевич! — раздался вдруг горестный, но резкий до
того, что трудно было и ожидать, голос убогой
дамы, которую наши оттерли к стене. — Целый час, родной, благодати ожидаю. Изреки ты мне, рассуди меня, сироту.
— В… тебя, в… тебя!.. — произнес вдруг, обращаясь к ней, Семен Яковлевич крайне нецензурное словцо. Слова сказаны были свирепо и с ужасающею отчетливостью. Наши
дамы взвизгнули и бросились стремглав бегом вон, кавалеры гомерически захохотали.
Тем и кончилась наша поездка к Семену Яковлевичу.
Вникните сами: ведь мог бы я не вам открыть первому два-то имени, а прямо тудамахнуть,
то есть туда, где первоначальные объяснения
давал; и уж если б я старался из-за финансов али там из-за выгоды,
то, уж конечно, вышел бы с моей стороны нерасчет, потому что благодарны-то будут теперь вам, а не мне.
— Э, нет, нет, нет! Вот тут маху
дали, хоть вы и хитры. И даже меня удивляете. Я ведь думал, что вы насчет этого не без сведений… Гм, Ставрогин — это совершенно противоположное,
то есть совершенно… Avis au lecteur. [К сведению читателя (фр.). Здесь в смысле: вы предупреждены.]
— А я вам не
дам ничего против Ставрогина, — пробормотал вслед Кириллов, выпуская гостя.
Тот с удивлением посмотрел на него, но не ответил.
Замечательно, что
те же самые строгие
дамы, в случаях интересного своего положения, обращались по возможности к Арине Прохоровне (
то есть к Виргинской), минуя остальных трех акушерок нашего города.
— Видите-с. А так как при самых благоприятных обстоятельствах раньше пятидесяти лет, ну тридцати, такую резню не докончишь, потому что ведь не бараны же те-то, пожалуй, и не
дадут себя резать, —
то не лучше ли, собравши свой скарб, переселиться куда-нибудь за тихие моря на тихие острова и закрыть там свои глаза безмятежно? Поверьте-с, — постучал он значительно пальцем по столу, — вы только эмиграцию такою пропагандой вызовете, а более ничего-с!
Минуя разговоры — потому что не тридцать же лет опять болтать, как болтали до сих пор тридцать лет, — я вас спрашиваю, что вам милее: медленный ли путь, состоящий в сочинении социальных романов и в канцелярском предрешении судеб человеческих на тысячи лет вперед на бумаге, тогда как деспотизм
тем временем будет глотать жареные куски, которые вам сами в рот летят и которые вы мимо рта пропускаете, или вы держитесь решения скорого, в чем бы оно ни состояло, но которое наконец развяжет руки и
даст человечеству на просторе самому социально устроиться, и уже на деле, а не на бумаге?
— Позвольте вам, однако, заметить, что ответы на подобные вопросы обусловливаются. Если мы и
дали решение,
то заметьте, что все-таки вопрос, заданный таким странным образом…
— Вчера меня известили из их глупого комитета, чрез Высоцкого, что на меня рассчитывают и приглашают на этот завтрашний праздник в число распорядителей, или как их… в число
тех шести молодых людей, которые назначены смотреть за подносами, ухаживать за
дамами, отводить гостям место и носить бант из белых с пунсовыми лент на левом плече.
Вздор тоже, что будто бы какая-то проходившая мимо бедная, но благородная
дама была схвачена и немедленно для чего-то высечена; между
тем я сам читал об этой
даме спустя в корреспонденции одной из петербургских газет.
Варвара Петровна была в особенно возбужденном состоянии, хотя и старалась казаться равнодушною, но я уловил ее два-три ненавистных взгляда на Кармазинова и гневных на Степана Трофимовича, — гневных заранее, гневных из ревности, из любви: если бы Степан Трофимович на этот раз как-нибудь оплошал и
дал себя срезать при всех Кармазинову,
то, мне кажется, она тотчас бы вскочила и прибила его.
— Да вы его избалуете! — прокричал Петр Степанович, быстро вбегая в комнату. — Я только лишь взял его в руки, и вдруг в одно утро — обыск, арест, полицейский хватает его за шиворот, а вот теперь его убаюкивают
дамы в салоне градоправителя! Да у него каждая косточка ноет теперь от восторга; ему и во сне не снился такой бенефис. То-то начнет теперь на социалистов доносить!
Только
дамы не сбивались, и
то в одном только пункте: в беспощадной ненависти к Юлии Михайловне.
Вот в том-то и вина его, что он первый заговорил; ибо, вызывая таким образом на ответ,
тем самым
дал возможность всякой сволочи тоже заговорить и, так сказать, даже законно, тогда как если б удержался,
то посморкались-посморкались бы, и сошло бы как-нибудь… Может быть, он ждал аплодисмента в ответ на свой вопрос; но аплодисмента не раздалось; напротив, все как будто испугались, съежились и притихли.
Что до
дам и девиц,
то давешние расчеты Петра Степановича (теперь уже очевидно коварные) оказались в высшей степени неправильными: съехалось чрезвычайно мало; на четырех мужчин вряд ли приходилась одна
дама, да и какие
дамы! «Какие-то» жены полковых обер-офицеров, разная почтамтская и чиновничья мелюзга, три лекарши с дочерьми, две-три помещицы из бедненьких, семь дочерей и одна племянница
того секретаря, о котором я как-то упоминал выше, купчихи, —
того ли ожидала Юлия Михайловна?
Она с унижением и с улыбками, при всем своем высокомерии, пробовала заговорить с иными
дамами, но
те тотчас терялись, отделывались односложными, недоверчивыми «да-с» и «нет-с» и видимо ее избегали.
— В жизнь мою не видывала такого самого обыкновенного бала, — ядовито проговорила подле самой Юлии Михайловны одна
дама, очевидно с желанием быть услышанною. Эта
дама была лет сорока, плотная и нарумяненная, в ярком шелковом платье; в городе ее почти все знали, но никто не принимал. Была она вдова статского советника, оставившего ей деревянный дом и скудный пенсион, но жила хорошо и держала лошадей. Юлии Михайловне, месяца два назад, сделала визит первая, но
та не приняла ее.
Но так как мне эти трагедии наскучили вельми, — и заметьте, я говорю серьезно, хоть и употребляю славянские выражения, — так как всё это вредит, наконец, моим планам,
то я и
дал себе слово спровадить Лебядкиных во что бы ни стало и без вашего ведома в Петербург,
тем более что и сам он туда порывался.
— Всякий имеет право своего слова.
Давая нам угадывать, что отдельных узлов всеобщей сети, уже покрывшей Россию, состоит теперь до нескольких сотен, и развивая предположение, что если каждый сделает свое дело успешно,
то вся Россия, к данному сроку, по сигналу…
Предвидя пользу и убедившись, что намерение его совершенно серьезное, ему предложили средства доехать до России (он для чего-то непременно хотел умереть в России),
дали поручение, которое он обязался исполнить (и исполнил), и, сверх
того, обязали его уже известным вам обещанием кончить с собою лишь тогда, когда ему скажут.