Неточные совпадения
В этих
обоих словечках есть своего рода классический блеск, соблазнивший его раз навсегда, и, возвышая его потом постепенно
в собственном мнении,
в продолжение столь многих лет, довел его наконец до некоторого весьма высокого и приятного для самолюбия пьедестала.
Есть дружбы странные:
оба друга один другого почти съесть хотят, всю жизнь так живут, а между тем расстаться не могут. Расстаться даже никак нельзя: раскапризившийся и разорвавший связь друг первый же заболеет и, пожалуй, умрет, если это случится. Я положительно знаю, что Степан Трофимович несколько раз, и иногда после самых интимных излияний глаз на глаз с Варварой Петровной, по уходе ее вдруг вскакивал с дивана и начинал колотить кулаками
в стену.
Оба друга сходились каждый вечер
в саду и просиживали до ночи
в беседке, изливая друг пред другом свои чувства и мысли.
— Вздор, связишки! До сорока пяти лет просидела
в девках без копейки, а теперь выскочила за своего фон Лембке, и, конечно, вся ее цель теперь его
в люди вытащить.
Оба интриганы.
— А ты мети, пятнадцать раз
в день мети! Дрянная у вас зала (когда вышли
в залу). Затворите крепче двери, она станет подслушивать. Непременно надо
обои переменить. Я ведь вам присылала обойщика с образчиками, что же вы не выбрали? Садитесь и слушайте. Садитесь же, наконец, прошу вас. Куда же вы? Куда же вы? Куда же вы!
Даже
обоим вам можно бы и уехать на время, тотчас из-под венца, хоть
в Москву например.
Степан Трофимович
в недоумении смотрел на
обоих спорщиков.
Оба сами себя выдавали и, главное, не церемонились. Мне подумалось, что Липутин привел к нам этого Алексея Нилыча именно с целью втянуть его
в нужный разговор чрез третье лицо, любимый его маневр.
Степан Трофимович привстал было протянуть ему руку, но Шатов, посмотрев на нас
обоих внимательно, поворотил
в угол, уселся там и даже не кивнул нам головой.
В последние дни между
обоими домами пошло на совершенный разрыв, о чем уже и было мною вскользь упомянуто.
Злобы
в Николае Всеволодовиче было, может быть, больше, чем
в тех
обоих вместе, но злоба эта была холодная, спокойная и, если можно так выразиться, разумная,стало быть, самая отвратительная и самая страшная, какая может быть.
Болтовне способствовала и таинственность обстановки;
оба дома были заперты наглухо; Лизавета Николаевна, как рассказывали, лежала
в белой горячке; то же утверждали и о Николае Всеволодовиче, с отвратительными подробностями о выбитом будто бы зубе и о распухшей от флюса щеке его.
Петр Степанович забежал раза два и к родителю, и, к несчастию моему,
оба раза
в мое отсутствие.
Об отъезде его я узнал от Липутина, и тут же, как-то к разговору, узнал от него, что Лебядкины, братец и сестрица,
оба где-то за рекой,
в Горшечной слободке.
Обойдя извилистыми дорожками весь сад, который
оба знали наизусть, они дошли до каменной садовой ограды и тут,
в самом углу стены, отыскали маленькую дверцу, выводившую
в тесный и глухой переулок, почти всегда запертую, но ключ от которой оказался теперь
в руках Алексея Егоровича.
Кириллов между тем уложил
оба ящика
в чемодан и уселся на прежнее место.
Николай Всеволодович опять молча и не оборачиваясь пошел своею дорогой; но упрямый негодяй все-таки не отстал от него, правда теперь уже не растабарывая и даже почтительно наблюдая дистанцию на целый шаг позади.
Оба прошли таким образом мост и вышли на берег, на этот раз повернув налево, тоже
в длинный и глухой переулок, но которым короче было пройти
в центр города, чем давешним путем по Богоявленской улице.
Молодец
в пенсне вынул из портмоне, туго набитого кредитками, медную копейку и бросил на блюдо;
оба, смеясь и громко говоря, повернулись к коляске.
Я видел, как они столкнулись
в дверях: мне показалось, что они
оба на мгновение приостановились и как-то странно друг на друга поглядели.
Великий писатель квартировал
в доме своей сестры, жены камергера и помещицы;
оба они, и муж и жена, благоговели пред знаменитым родственником, но
в настоящий приезд его находились
оба в Москве, к великому их сожалению, так что принять его имела честь старушка, очень дальняя и бедная родственница камергера, проживавшая
в доме и давно уже заведовавшая всем домашним хозяйством.
— Почем я знаю, — несколько грубо ответил Петр Степанович.
Оба пристально смотрели друг другу
в глаза.
— Мы с ней несколько раз о том говорили
в Петербурге,
в великий пост, пред выездом, когда
оба боялись…
— Нет, это всего только я, — высунулся опять до половины Петр Степанович. — Здравствуйте, Лизавета Николаевна; во всяком случае с добрым утром. Так и знал, что найду вас
обоих в этой зале. Я совершенно на одно мгновение, Николай Всеволодович, — во что бы то ни стало спешил на пару слов… необходимейших… всего только парочку!
Слушайте же, слушайте:
оба пьют, сочиняют стихи, из которых половина липутинских; тот его одевает во фрак, меня между тем уверяет, что уже отправил с утра, а его бережет где-то
в задней каморке, чтобы выпихнуть на эстраду.
А между тем
оба шли рука
в руку, скоро, спеша, словно полоумные.
Оба отправлялись
в ставрогинский парк
в Скворешниках, где года полтора назад,
в уединенном месте, на самом краю парка, там, где уже начинался сосновый лес, была зарыта им доверенная ему типография. Место было дикое и пустынное, совсем незаметное, от скворешниковского дома довольно отдаленное. От дома Филиппова приходилось идти версты три с половиной, может и четыре.
Когда наконец
оба камня были привязаны и Петр Степанович поднялся с земли всмотреться
в физиономии присутствующих, тогда вдруг случилась одна странность, совершенно неожиданная и почти всех удивившая.
— Ну, пусть я такой подлец, только
в последние минуты не всё ли вам это равно, Кириллов? Ну за что мы ссоримся, скажите, пожалуйста: вы такой человек, а я такой человек, что ж из этого? И
оба вдобавок…
«Я, Алексей Кириллов, — твердо и повелительно диктовал Петр Степанович, нагнувшись над плечом Кириллова и следя за каждою буквой, которую тот выводил трепетавшею от волнения рукой, — я, Кириллов, объявляю, что сегодня… октября, ввечеру,
в восьмом часу, убил студента Шатова, за предательство,
в парке, и за донос о прокламациях и о Федьке, который у нас
обоих,
в доме Филиппова, тайно квартировал и ночевал десять дней.
Вообще вся комната, довольно обширная (с отделением за перегородкой, где стояла кровать), с желтыми, старыми, порвавшимися
обоями, с мифологическими ужасными литографиями на стенах, с длинным рядом икон и медных складней
в переднем углу, с своею странною сборною мебелью, представляла собою неприглядную смесь чего-то городского и искони крестьянского.
Сумерки сгущались;
оба пробыли
в запертой комнате уже несколько часов…
— Сигарку, вечером, у окна… месяц светил… после беседки…
в Скворешниках? Помнишь ли, помнишь ли, — вскочила она с места, схватив за
оба угла его подушку и потрясая ее вместе с его головой. — Помнишь ли, пустой, пустой, бесславный, малодушный, вечно, вечно пустой человек! — шипела она своим яростным шепотом, удерживаясь от крику. Наконец бросила его и упала на стул, закрыв руками лицо. — Довольно! — отрезала она, выпрямившись. — Двадцать лет прошло, не воротишь; дура и я.