Неточные совпадения
Все мы, близкие, понимали, — а Степан Трофимович чувствительнее
всех нас, — что сын явился пред нею теперь как бы в
виде новой надежды и даже в
виде какой-то новой мечты.
Сгоряча
все сначала запомнили только второе мгновение, когда он уже наверно
всё понимал в настоящем
виде и не только не смутился, но, напротив, улыбался злобно и весело, «без малейшего раскаяния».
— Oui, j’ai pris un mot ponr un autre. Mais… c’est égal, [Да, я оговорился. Но… это
всё равно (фр.).] — уставился он на нее с потерянным
видом.
Все письма его были коротенькие, сухие, состояли из одних лишь распоряжений, и так как отец с сыном еще с самого Петербурга были, по-модному, на ты, то и письма Петруши решительно имели
вид тех старинных предписаний прежних помещиков из столиц их дворовым людям, поставленным ими в управляющие их имений.
Я попросил его выпить воды; я еще не видал его в таком
виде.
Всё время, пока говорил, он бегал из угла в угол по комнате, но вдруг остановился предо мной в какой-то необычайной позе.
Но я смолчал нарочно. Я даже сделал
вид, что не решаюсь обидеть его ответом отрицательным, но не могу отвечать утвердительно. Во
всем этом раздражении было нечто такое, что решительно обижало меня, и не лично, о нет! Но… я потом объяснюсь. Он даже побледнел.
Уж один
вид входившего Липутина заявлял, что на этот раз он имеет особенное право войти, несмотря на
все запрещения. Он вел за собою одного неизвестного господина, должно быть приезжего. В ответ на бессмысленный взгляд остолбеневшего Степана Трофимовича он тотчас же и громко воскликнул...
— То есть это капитан Лебядкин кричит в пьяном
виде на
весь город, ну, а ведь это не
всё ли равно, что
вся площадь кричит?
Необычайная учтивость губернаторши, без сомнения, заключала в себе явную и остроумную в своем роде колкость; так
все поняли; так поняла, должно быть, и Варвара Петровна; но по-прежнему никого не замечая и с самым непоколебимым
видом достоинства приложилась она ко кресту и тотчас же направилась к выходу.
— Да вот она, вся-то правда сидит! — указала вдруг Прасковья Ивановна пальцем на Марью Тимофеевну, с тою отчаянною решимостию, которая уже не заботится о последствиях, только чтобы теперь поразить. Марья Тимофеевна,
всё время смотревшая на нее с веселым любопытством, радостно засмеялась при
виде устремленного на нее пальца гневливой гостьи и весело зашевелилась в креслах.
— Лиза, ехать пора, — брезгливо возгласила Прасковья Ивановна и приподнялась с места. — Ей, кажется, жаль уже стало, что она давеча, в испуге, сама себя обозвала дурой. Когда говорила Дарья Павловна, она уже слушала с высокомерною склад-кой на губах. Но
всего более поразил меня
вид Лизаветы Николаевны с тех пор, как вошла Дарья Павловна: в ее глазах засверкали ненависть и презрение, слишком уж нескрываемые.
Я особенно припоминаю ее в то мгновение: сперва она побледнела, но вдруг глаза ее засверкали. Она выпрямилась в креслах с
видом необычной решимости. Да и
все были поражены. Совершенно неожиданный приезд Николая Всеволодовича, которого ждали у нас разве что через месяц, был странен не одною своею неожиданностью, а именно роковым каким-то совпадением с настоящею минутой. Даже капитан остановился как столб среди комнаты, разинув рот и с ужасно глупым
видом смотря на дверь.
Мысль эта нравилась; но большинство нашей светской молодежи выслушивало
всё это с презрением и с
видом самого пренебрежительного равнодушия, разумеется напускного.
Такая поспешность такого надутого собою человека кольнула Степана Трофимовича больнее
всего; но я объяснил себе иначе: зазывая к себе нигилиста, господин Кармазинов, уж конечно, имел в
виду сношения его с прогрессивными юношами обеих столиц.
А теперь, описав наше загадочное положение в продолжение этих восьми дней, когда мы еще ничего не знали, приступлю к описанию последующих событий моей хроники и уже, так сказать, с знанием дела, в том
виде, как
всё это открылось и объяснилось теперь. Начну именно с восьмого дня после того воскресенья, то есть с понедельника вечером, потому что, в сущности, с этого вечера и началась «новая история».
— Это-с? — повернулся тоже и Лебядкин. — Это от ваших же щедрот, в
виде, так сказать, новоселья, взяв тоже во внимание дальнейший путь и естественную усталость, — умилительно подхихикнул он, затем встал с места и на цыпочках, почтительно и осторожно снял со столика в углу скатерть. Под нею оказалась приготовленная закуска: ветчина, телятина, сардины, сыр, маленький зеленоватый графинчик и длинная бутылка бордо;
всё было улажено чисто, с знанием дела и почти щегольски.
— Я-с. Еще со вчерашнего дня, и
всё, что мог, чтобы сделать честь… Марья же Тимофеевна на этот счет, сами знаете, равнодушна. А главное, от ваших щедрот, ваше собственное, так как вы здесь хозяин, а не я, а я, так сказать, в
виде только вашего приказчика, ибо все-таки, все-таки, Николай Всеволодович, все-таки духом я независим! Не отнимите же вы это последнее достояние мое! — докончил он умилительно.
— Пьяный
вид и к тому же бездна врагов моих! Но теперь
всё,
всё проехало, и я обновляюсь, как змей. Николай Всеволодович, знаете ли, что я пишу мое завещание и что я уже написал его?
— Гм! Странно мне это
всё, — пробормотала она вдруг чуть не брезгливо, — меня, конечно, дурные сны одолели; только вы-то зачем в этом самом
виде приснились?
Торопливая и слишком обнаженная грубость этих колкостей была явно преднамеренная. Делался
вид, что со Степаном Трофимовичем как будто и нельзя говорить другим, более тонким языком и понятиями. Степан Трофимович твердо продолжал не замечать оскорблений. Но сообщаемые события производили на него
всё более и более потрясающее впечатление.
И когда, уже в высших классах, многие из юношей, преимущественно русских, научились толковать о весьма высоких современных вопросах, и с таким
видом, что вот только дождаться выпуска, и они порешат
все дела, — Андрей Антонович
всё еще продолжал заниматься самыми невинными школьничествами.
Мы вам не враги, отнюдь нет, мы вам говорим: идите вперед, прогрессируйте, даже расшатывайте, то есть
всё старое, подлежащее переделке; но мы вас, когда надо, и сдержим в необходимых пределах и тем вас же спасем от самих себя, потому что без нас вы бы только расколыхали Россию, лишив ее приличного
вида, а наша задача в том и состоит, чтобы заботиться о приличном
виде.
Около нее вертелись бессменно Петр Степанович, состоявший на побегушках маленький чиновник Лямшин, в оно время посещавший Степана Трофимовича и вдруг попавший в милость в губернаторском доме за игру на фортепиано; отчасти Липутин, которого Юлия Михайловна прочила в редакторы будущей независимой губернской газеты; несколько дам и девиц и, наконец, даже Кармазинов, который хоть и не вертелся, но вслух и с довольным
видом объявил, что приятно изумит
всех, когда начнется кадриль литературы.
В другой раз, у одного мелкого чиновника, почтенного с
виду семьянина, заезжий из другого уезда молодой человек, тоже мелкий чиновник, высватал дочку, семнадцатилетнюю девочку, красотку, известную в городе
всем.
Человека четыре стояли на коленях, но
всех более обращал на себя внимание помещик, человек толстый, лет сорока пяти, стоявший на коленях у самой решетки, ближе
всех на
виду, и с благоговением ожидавший благосклонного взгляда или слова Семена Яковлевича.
Наши дамы стеснились у самой решетки, весело и смешливо шушукая. Стоявших на коленях и
всех других посетителей оттеснили или заслонили, кроме помещика, который упорно остался на
виду, ухватясь даже руками за решетку. Веселые и жадно-любопытные взгляды устремились на Семена Яковлевича, равно как лорнеты, пенсне и даже бинокли; Лямшин по крайней мере рассматривал в бинокль. Семен Яковлевич спокойно и лениво окинул
всех своими маленькими глазками.
Он молча передал чашку какой-то сзади него стоявшей старушонке, отворил дверцу решетки, без приглашения шагнул в интимную половину Семена Яковлевича и стал среди комнаты на колени, на
виду у
всех.
Думаю, что он слишком был потрясен в деликатной и простой душе своей грубою, глумительною выходкой Лизы, в
виду всего общества.
Прибыв в пустой дом, она обошла комнаты в сопровождении верного и старинного Алексея Егоровича и Фомушки, человека, видавшего
виды и специалиста по декоративному делу. Начались советы и соображения: что из мебели перенести из городского дома; какие вещи, картины; где их расставить; как
всего удобнее распорядиться оранжереей и цветами; где сделать новые драпри, где устроить буфет, и один или два? и пр., и пр. И вот, среди самых горячих хлопот, ей вдруг вздумалось послать карету за Степаном Трофимовичем.
Никто, никто из них не погибнет, она спасет их
всех; она их рассортирует; она так о них доложит; она поступит в
видах высшей справедливости, и даже, может быть, история и
весь русский либерализм благословят ее имя; а заговор все-таки будет открыт.
— Напротив, я очень рад, что дело, так сказать, определяется, — встал и фон Лембке, тоже с любезным
видом, видимо под влиянием последних слов. — Я с признательностию принимаю ваши услуги и, будьте уверены,
всё, что можно с моей стороны насчет отзыва о вашем усердии…
— Вы ведь не… Не желаете ли завтракать? — спросил хозяин, на этот раз изменяя привычке, но с таким, разумеется,
видом, которым ясно подсказывался вежливый отрицательный ответ. Петр Степанович тотчас же пожелал завтракать. Тень обидчивого изумления омрачила лицо хозяина, но на один только миг; он нервно позвонил слугу и, несмотря на
всё свое воспитание, брезгливо возвысил голос, приказывая подать другой завтрак.
«Этот неуч, — в раздумье оглядывал его искоса Кармазинов, доедая последний кусочек и выпивая последний глоточек, — этот неуч, вероятно, понял сейчас
всю колкость моей фразы… да и рукопись, конечно, прочитал с жадностию, а только лжет из
видов. Но может быть и то, что не лжет, а совершенно искренно глуп. Гениального человека я люблю несколько глупым. Уж не гений ли он какой у них в самом деле, черт его, впрочем, дери».
— Запнулся! — захохотал Ставрогин. — Нет, я вам скажу лучше присказку. Вы вот высчитываете по пальцам, из каких сил кружки составляются?
Всё это чиновничество и сентиментальность —
всё это клейстер хороший, но есть одна штука еще получше: подговорите четырех членов кружка укокошить пятого, под
видом того, что тот донесет, и тотчас же вы их
всех пролитою кровью, как одним узлом, свяжете. Рабами вашими станут, не посмеют бунтовать и отчетов спрашивать. Ха-ха-ха!
Собравшиеся на этот раз к Виргинскому гости (почти
все мужчины) имели какой-то случайный и экстренный
вид.
По поводу посторонних у меня тоже есть одна мысль, что вышеозначенные члены первой пятерки наклонны были подозревать в этот вечер в числе гостей Виргинского еще членов каких-нибудь им неизвестных групп, тоже заведенных в городе, по той же тайной организации и тем же самым Верховенским, так что в конце концов
все собравшиеся подозревали друг друга и один пред другим принимали разные осанки, что и придавало
всему собранию весьма сбивчивый и даже отчасти романический
вид.
Все это видели, но
все почему-то старались делать
вид, что не примечают.
Верховенский замечательно небрежно развалился на стуле в верхнем углу стола, почти ни с кем не поздоровавшись.
Вид его был брезгливый и даже надменный. Ставрогин раскланялся вежливо, но, несмотря на то что
все только их и ждали,
все как по команде сделали
вид, что их почти не примечают. Хозяйка строго обратилась к Ставрогину, только что он уселся.
Но она осеклась; на другом конце стола явился уже другой конкурент, и
все взоры обратились к нему. Длинноухий Шигалев с мрачным и угрюмым
видом медленно поднялся с своего места и меланхолически положил толстую и чрезвычайно мелко исписанную тетрадь на стол. Он не садился и молчал. Многие с замешательством смотрели на тетрадь, но Липутин, Виргинский и хромой учитель были, казалось, чем-то довольны.
— Я хотел изложить собранию мою книгу по возможности в сокращенном
виде; но вижу, что потребуется еще прибавить множество изустных разъяснений, а потому
всё изложение потребует по крайней мере десяти вечеров, по числу глав моей книги.
— Все-таки хоть до чего-нибудь договориться можно, чем сидеть и молчать в
виде диктаторов, — прошипел Липутин, как бы осмеливаясь наконец начать нападение.
— А про то, что аффилиации, какие бы ни были, делаются по крайней мере глаз на глаз, а не в незнакомом обществе двадцати человек! — брякнул хромой. Он высказался
весь, но уже слишком был раздражен. Верховенский быстро оборотился к обществу с отлично подделанным встревоженным
видом.
Я думаю, жилета они снимать не станут, а для
виду в портмоне оставил семь рублей, «
всё, дескать, что имею».
— И в продолжение двадцати лет составляли рассадник
всего, что теперь накопилось…
все плоды… Кажется, я вас сейчас видел на площади. Бойтесь, однако, милостивый государь, бойтесь; ваше направление мыслей известно. Будьте уверены, что я имею в
виду. Я, милостивый государь, лекций ваших не могу допустить, не могу-с. С такими просьбами обращайтесь не ко мне.
С открытым
видом, с обворожительною улыбкой, быстро приблизилась она к Степану Трофимовичу, протянула ему прелестно гантированную ручку и засыпала его самыми лестными приветствиями, — как будто у ней только и заботы было во
всё это утро, что поскорей подбежать и обласкать Степана Трофимовича за то, что видит его наконец в своем доме.
Они должны были разъяснить наше главное знамя (какое? бьюсь об заклад, бедняжка так ничего и не сочинила), перейти в
виде корреспонденции в столичные газеты, умилить и очаровать высшее начальство, а затем разлететься по
всем губерниям, возбуждая удивление и подражание.
Проникнутый гуманною и высокою целью… несмотря на свой
вид… тою самою целью, которая соединила нас
всех… отереть слезы бедных образованных девушек нашей губернии… этот господин, то есть я хочу сказать этот здешний поэт… при желании сохранить инкогнито… очень желал бы видеть свое стихотворение прочитанным пред началом бала… то есть я хотел сказать — чтения.
Я знаю теперь, что он был у ней
всего только на одном вечере до чтения,
весь тот вечер промолчал, двусмысленно улыбался шуткам и тону компании, окружавшей Юлию Михайловну, и на
всех произвел впечатление неприятное надменным и в то же время до пугливости обидчивым своим
видом.
— Я
всё в буфете и наблюдаю, — прошептал он с
видом виноватого школьника, впрочем нарочно подделанным, чтобы еще более ее раздразнить. Та вспыхнула от гнева.
— Своею или моею жизнью заплатили, вот что я хотела спросить. Или вы совсем теперь понимать перестали? — вспыхнула Лиза. — Чего вы так вдруг вскочили? Зачем на меня глядите с таким
видом? Вы меня пугаете. Чего вы
всё боитесь? Я уж давно заметила, что вы боитесь, именно теперь, именно сейчас… Господи, как вы бледнеете!