Неточные совпадения
Доискались, что
он живет в какой-то странной компании, связался
с каким-то отребьем петербургского населения,
с какими-то бессапожными чиновниками, отставными военными, благородно просящими милостыню, пьяницами, посещает
их грязные семейства, дни и ночи проводит в темных трущобах и
бог знает в каких закоулках, опустился, оборвался и что, стало быть, это
ему нравится.
— Вы думаете? — улыбнулся
он с некоторым удивлением. — Почему же? Нет, я… я не знаю, — смешался
он вдруг, — не знаю, как у других, и я так чувствую, что не могу, как всякий. Всякий думает и потом сейчас о другом думает. Я не могу о другом, я всю жизнь об одном. Меня
бог всю жизнь мучил, — заключил
он вдруг
с удивительною экспансивностью.
— А вот же вам в наказание и ничего не скажу дальше! А ведь как бы вам хотелось услышать? Уж одно то, что этот дуралей теперь не простой капитан, а помещик нашей губернии, да еще довольно значительный, потому что Николай Всеволодович
ему всё свое поместье, бывшие свои двести душ на днях продали, и вот же вам
бог, не лгу! сейчас узнал, но зато из наивернейшего источника. Ну, а теперь дощупывайтесь-ка сами; больше ничего не скажу; до свиданья-с!
— Mon ami, я совсем потерял мою нитку… Lise… я люблю и уважаю этого ангела по-прежнему; именно по-прежнему; но, мне кажется,
они ждали меня обе, единственно чтобы кое-что выведать, то есть попросту вытянуть из меня, а там и ступай себе
с богом… Это так.
Женщина обманет само всевидящее око. Le bon Dieu, [Господь
бог (фр.).] создавая женщину, уж конечно, знал, чему подвергался, но я уверен, что она сама помешала
ему и сама заставила себя создать в таком виде и…
с такими атрибутами; иначе кто же захотел наживать себе такие хлопоты даром?
— Ну, прощай, Лиза (в голосе Варвары Петровны послышались почти слезы), — верь, что не перестану любить тебя, что бы ни сулила тебе судьба отныне…
Бог с тобою. Я всегда благословляла святую десницу
его…
— Пожалуйста, Степан Трофимович, ради
бога, ничего не говорите, — начала она горячею скороговоркой,
с болезненным выражением лица и поспешно протягивая
ему руку, — будьте уверены, что я вас всё так же уважаю… и всё так же ценю и… думайте обо мне тоже хорошо, Степан Трофимович, и я буду очень, очень это ценить…
— Письмо?
Бог с вами и
с вашим письмом, мне что! — воскликнул гость, — но… главное, — зашептал
он опять, обертываясь к двери, уже запертой, и кивая в ту сторону головой.
— Не шутили! В Америке я лежал три месяца на соломе, рядом
с одним… несчастным, и узнал от
него, что в то же самое время, когда вы насаждали в моем сердце
бога и родину, — в то же самое время, даже, может быть, в те же самые дни, вы отравили сердце этого несчастного, этого маньяка, Кириллова, ядом… Вы утверждали в
нем ложь и клевету и довели разум
его до исступления… Подите взгляните на
него теперь, это ваше создание… Впрочем, вы видели.
Бог есть синтетическая личность всего народа, взятого
с начала
его и до конца.
Когда
боги становятся общими, то умирают
боги и вера в
них вместе
с самими народами.
Слушайте, я
их всех сосчитал: учитель, смеющийся
с детьми над
их богом и над
их колыбелью, уже наш.
Догадавшись, что сглупил свыше меры, — рассвирепел до ярости и закричал, что «не позволит отвергать
бога»; что
он разгонит ее «беспардонный салон без веры»; что градоначальник даже обязан верить в
бога, «а стало быть, и жена
его»; что молодых людей
он не потерпит; что «вам, вам, сударыня, следовало бы из собственного достоинства позаботиться о муже и стоять за
его ум, даже если б
он был и
с плохими способностями (а я вовсе не
с плохими способностями!), а между тем вы-то и есть причина, что все меня здесь презирают, вы-то
их всех и настроили!..»
Он кричал, что женский вопрос уничтожит, что душок этот выкурит, что нелепый праздник по подписке для гувернанток (черт
их дери!)
он завтра же запретит и разгонит; что первую встретившуюся гувернантку
он завтра же утром выгонит из губернии «
с казаком-с!».
Шатов то плакал, как маленький мальчик, то говорил
бог знает что, дико, чадно, вдохновенно; целовал у ней руки; она слушала
с упоением, может быть и не понимая, но ласково перебирала ослабевшею рукой
его волосы, приглаживала
их, любовалась
ими.
— Assez, mon enfant, [Довольно, дитя мое (фр.).] я вас умоляю; nous avons notre argent, et après — et après le bon Dieu. [у нас есть деньги, а затем, а затем
бог поможет (фр.).] И я даже удивляюсь, что вы,
с воз-вышенностию ваших понятий… Assez, assez, vous me tourmentez, [Довольно, довольно, вы меня мучаете (фр.).] — произнес
он истерически, — пред нами вся наша будущность, а вы… вы меня пугаете за будущее…
Неточные совпадения
Почтмейстер. Сам не знаю, неестественная сила побудила. Призвал было уже курьера,
с тем чтобы отправить
его с эштафетой, — но любопытство такое одолело, какого еще никогда не чувствовал. Не могу, не могу! слышу, что не могу! тянет, так вот и тянет! В одном ухе так вот и слышу: «Эй, не распечатывай! пропадешь, как курица»; а в другом словно бес какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!» И как придавил сургуч — по жилам огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз. И руки дрожат, и все помутилось.
Говорят, что я
им солоно пришелся, а я, вот ей-богу, если и взял
с иного, то, право, без всякой ненависти.
Сначала
он принял было Антона Антоновича немного сурово, да-с; сердился и говорил, что и в гостинице все нехорошо, и к
нему не поедет, и что
он не хочет сидеть за
него в тюрьме; но потом, как узнал невинность Антона Антоновича и как покороче разговорился
с ним, тотчас переменил мысли, и, слава
богу, все пошло хорошо.
Бобчинский.
Он,
он, ей-богу
он… Такой наблюдательный: все обсмотрел. Увидел, что мы
с Петром-то Ивановичем ели семгу, — больше потому, что Петр Иванович насчет своего желудка… да, так
он и в тарелки к нам заглянул. Меня так и проняло страхом.
Глеб —
он жаден был — соблазняется: // Завещание сожигается! // На десятки лет, до недавних дней // Восемь тысяч душ закрепил злодей, //
С родом,
с племенем; что народу-то! // Что народу-то!
с камнем в воду-то! // Все прощает
Бог, а Иудин грех // Не прощается. // Ой мужик! мужик! ты грешнее всех, // И за то тебе вечно маяться!