Цитаты со словом «ещё»
Приступая к описанию недавних и столь странных событий, происшедших в нашем, доселе ничем не отличавшемся городе, я принужден, по неумению моему, начать несколько издалека, а именно некоторыми биографическими подробностями о талантливом и многочтимом Степане Трофимовиче Верховенском. Пусть эти подробности послужат лишь введением к предлагаемой хронике, а самая история, которую я намерен описывать,
еще впереди.
В одном сатирическом английском романе прошлого столетия некто Гулливер, возвратясь из страны лилипутов, где люди были всего в какие-нибудь два вершка росту, до того приучился считать себя между ними великаном, что, и ходя по улицам Лондона, невольно кричал прохожим и экипажам, чтоб они пред ним сворачивали и остерегались, чтоб он как-нибудь их не раздавил, воображая, что он всё
еще великан, а они маленькие.
Привычка привела почти к тому же и Степана Трофимовича, но
еще в более невинном и безобидном виде, если можно так выразиться, потому что прекраснейший был человек.
Не знаю, верно ли, но утверждали
еще, что в Петербурге было отыскано в то же самое время какое-то громадное, противоестественное и противогосударственное общество, человек в тринадцать, и чуть не потрясшее здание.
Как нарочно, в то же самое время в Москве схвачена была и поэма Степана Трофимовича, написанная им
еще лет шесть до сего, в Берлине, в самой первой его молодости, и ходившая по рукам, в списках, между двумя любителями и у одного студента.
Сцена открывается хором женщин, потом хором мужчин, потом каких-то сил, и в конце всего хором душ,
еще не живших, но которым очень бы хотелось пожить.
А если говорить всю правду, то настоящею причиной перемены карьеры было
еще прежнее и снова возобновившееся деликатнейшее предложение ему от Варвары Петровны Ставрогиной, супруги генерал-лейтенанта и значительной богачки, принять на себя воспитание и всё умственное развитие ее единственного сына, в качестве высшего педагога и друга, не говоря уже о блистательном вознаграждении.
Предложение это было сделано ему в первый раз
еще в Берлине, и именно в то самое время, когда он в первый раз овдовел.
Первою супругой его была одна легкомысленная девица из нашей губернии, на которой он женился в самой первой и
еще безрассудной своей молодости, и, кажется, вынес с этою, привлекательною впрочем, особой много горя, за недостатком средств к ее содержанию и, сверх того, по другим, отчасти уже деликатным причинам.
Она скончалась в Париже, быв с ним последние три года в разлуке и оставив ему пятилетнего сына, «плод первой, радостной и
еще не омраченной любви», как вырвалось раз при мне у грустившего Степана Трофимовича.
Птенца
еще с самого начала переслали в Россию, где он и воспитывался всё время на руках каких-то отдаленных теток, где-то в глуши.
И вот теперь, уже с опаленными крыльями, он, естественно, вспомнил о предложении, которое
еще и прежде колебало его решение.
Место воспитателя было принято
еще и потому, что и именьице, оставшееся после первой супруги Степана Трофимовича, — очень маленькое, — приходилось совершенно рядом со Скворешниками, великолепным подгородным имением Ставрогиных в нашей губернии.
Однажды,
еще при первых слухах об освобождении крестьян, когда вся Россия вдруг взликовала и готовилась вся возродиться, посетил Варвару Петровну один проезжий петербургский барон, человек с самыми высокими связями и стоявший весьма близко у дела.
Только что он вошел к себе и, в хлопотливом раздумье, взяв сигару и
еще не успев ее закурить, остановился, усталый, неподвижно пред раскрытым окном, приглядываясь к легким, как пух, белым облачкам, скользившим вокруг ясного месяца, как вдруг легкий шорох заставил его вздрогнуть и обернуться.
Но, по некоторому гражданскому кокетству, он не только не молодился, но как бы и щеголял солидностию лет своих, и в костюме своем, высокий, сухощавый, с волосами до плеч, походил как бы на патриарха или,
еще вернее, на портрет поэта Кукольника, литографированный в тридцатых годах при каком-то издании, особенно когда сидел летом в саду, на лавке, под кустом расцветшей сирени, опершись обеими руками на трость, с раскрытою книгой подле и поэтически задумавшись над закатом солнца.
Замечу в скобках и о портрете Кукольника: попалась эта картинка Варваре Петровне в первый раз, когда она находилась,
еще девочкой, в благородном пансионе в Москве.
В первые годы, или, точнее, в первую половину пребывания у Варвары Петровны, Степан Трофимович всё
еще помышлял о каком-то сочинении и каждый день серьезно собирался его писать.
Без сомнения, это-то и должно было придать ему
еще больше величия в наших глазах, как страдальцу науки; но самому ему хотелось чего-то другого.
Увидав, что дошло даже до этого, Степан Трофимович стал
еще высокомернее, в дороге же начал относиться к Варваре Петровне почти покровительственно, что она тотчас же сложила в сердце своем.
Мечты разлетелись, а сумбур не только не выяснился, но стал
еще отвратительнее.
Никогда
еще она не видывала таких литераторов.
Когда Варвара Петровна объявила свою мысль об издании журнала, то к ней хлынуло
еще больше народу, но тотчас же посыпались в глаза обвинения, что она капиталистка и эксплуатирует труд.
Он не выдержал и стал заявлять о правах искусства, а над ним стали
еще громче смеяться.
Она ходила за ним всю ночь, давала ему лавровишневых капель и до рассвета повторяла ему: «Вы
еще полезны; вы еще явитесь; вас оценят… в другом месте».
и черт знает что
еще такое, вплоть до самой Москвы.
Впоследствии, когда Варвара Петровна позволила ему жить в другом доме, нам стало
еще свободнее.
При детях находилась
еще и гувернантка, бойкая русская барышня, поступившая в дом тоже пред самым выездом и принятая более за дешевизну.
Липутин очень укорял его потом за то, что он не отвергнул тогда с презрением эти сто рублей, как от бывшей его деспотки помещицы, и не только принял, а
еще благодарить потащился.
Являлся на вечера и
еще один молодой человек, некто Виргинский, здешний чиновник, имевший некоторое сходство с Шатовым, хотя, по-видимому, и совершенно противоположный ему во всех отношениях; но это тоже был «семьянин».
Великий день девятнадцатого февраля мы встретили восторженно и задолго
еще начали осушать в честь его тосты.
Это было
еще давно-давно, тогда еще не было ни Шатова, ни Виргинского, и Степан Трофимович еще жил в одном доме с Варварой Петровной.
Но прошел великий день, прошло и
еще некоторое время, и высокомерная улыбка появилась опять на устах Степана Трофимовича.
— Друзья мои, — учил он нас, — наша национальность, если и в самом деле «зародилась», как они там теперь уверяют в газетах, — то сидит
еще в школе, в немецкой какой-нибудь петершуле, за немецкою книжкой и твердит свой вечный немецкий урок, а немец-учитель ставит ее на колени, когда понадобится.
Национальность, если хотите, никогда и не являлась у нас иначе как в виде клубной барской затеи, и вдобавок
еще московской.
Увы! мы только поддакивали. Мы аплодировали учителю нашему, да с каким
еще жаром! А что, господа, не раздается ли и теперь, подчас сплошь да рядом, такого же «милого», «умного», «либерального» старого русского вздора?
А ведь он
еще, пожалуй, всех вас умнее был!
На земле существовало
еще одно лицо, к которому Варвара Петровна была привязана не менее как к Степану Трофимовичу, — единственный сын ее, Николай Всеволодович Ставрогин.
Меня тогда
еще не было, а в истинном друге он постоянно нуждался.
Тогда
еще она вполне в него веровала.
Степан Трофимович сумел дотронуться в сердце своего друга до глубочайших струн и вызвать в нем первое,
еще неопределенное ощущение той вековечной, священной тоски, которую иная избранная душа, раз вкусив и познав, уже не променяет потом никогда на дешевое удовлетворение.
Дело кончилось разжалованием в солдаты, с лишением прав и ссылкой на службу в один из пехотных армейских полков, да и то
еще по особенной милости.
Мало-помалу Степан Трофимович стал называть ее прозаическою женщиной или
еще шутливее: «своим прозаическим другом».
Небрежность извинения равнялась новому оскорблению. Крик поднялся
еще пуще. Николай Всеволодович пожал плечами ц вышел.
Даже наши дамы, начавшие обожанием, вопили теперь против него
еще пуще мужчин.
Она всю ночь не спала и даже ходила рано утром совещаться к Степану Трофимовичу и у него заплакала, чего никогда
еще с нею при людях не случалось.
Он уже и кроме того завел несколько знакомств в этом третьестепенном слое нашего общества и даже
еще ниже, — но уж такую имел наклонность.
У Липутина же в доме до сих пор
еще не был, хотя с ним самим и встречался.
— А они против этого приказали вам отвечать-с, —
еще бойчее подхватила Агафья, — что они и без вас про то знают и вам того же желают.
Воспитанный Алеша Телятников отдалился
еще шага на три к окну, а полковник кашлянул за «Голосом».
Цитаты из русской классики со словом «ещё»
— А я так даже подивился на него сегодня, — начал Зосимов, очень обрадовавшись пришедшим, потому что в десять минут уже успел потерять нитку разговора с своим больным. — Дня через три-четыре, если так пойдет, совсем будет как прежде, то есть как было назад тому месяц, али два… али, пожалуй, и три? Ведь это издалека началось да подготовлялось… а? Сознаётесь теперь, что, может, и сами виноваты были? — прибавил он с осторожною улыбкой, как бы все
еще боясь его чем-нибудь раздражить.
— Никогда не привозил. Я про нож этот только вот что могу тебе сказать, Лев Николаевич, — прибавил он, помолчав, — я его из запертого ящика ноне утром достал, потому что всё дело было утром, в четвертом часу. Он у меня всё в книге заложен лежал… И… и… и вот
еще, что мне чудно: совсем нож как бы на полтора… али даже на два вершка прошел… под самую левую грудь… а крови всего этак с пол-ложки столовой на рубашку вытекло; больше не было…
— Знаю, вперед знаю ответ: «Нужно подумать… не осмотрелся хорошенько…» Так ведь? Этакие нынче осторожные люди пошли; не то что мы: либо сена клок, либо вилы в бок! Да ведь ничего, живы и с голоду не умерли. Так-то, Сергей Александрыч… А я вот что скажу: прожил ты в Узле три недели и
еще проживешь десять лет — нового ничего не увидишь Одна канитель: день да ночь — и сутки прочь, а вновь ничего. Ведь ты совсем в Узле останешься?
Но не оттого закружилась у меня тогда голова и тосковало сердце так, что я десять раз подходил к их дверям и десять раз возвращался назад, прежде чем вошел, — не оттого, что не удалась мне моя карьера и что не было у меня
еще ни славы, ни денег; не оттого, что я
еще не какой-нибудь «атташе» и далеко было до того, чтоб меня послали для поправления здоровья в Италию; а оттого, что можно прожить десять лет в один год, и прожила в этот год десять лет и моя Наташа.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался
еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же — о столь важном, что он не обращал никакого внимания на то, что́ происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но ему всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Предложения со словом «ещё»
- Но каким бы долгим и мучительным ни был путь в аэропорт, к тому моменту как мы прибыли туда, до вылета оставалось ещё больше трёх часов.
- Такие колебания могут стать ещё более значительными при использовании кредитного плеча.
- Я немного отхлебнул горьковатой, но приятной на вкус жидкости, потом сделал ещё несколько больших глотков.
- (все предложения)
Афоризмы русских писателей со словом «ещё»
- Что такое революция? Это переворот и избавление.
Но когда избавитель перевернуть — перевернул, избавить — избавил, а потом и сам так плотно уселся на ваш загорбок, что снова и еще хуже задыхаетесь вы в предсмертной тоске, то тогда черт с ним и с избавителем этим!
- Вот и еще особенность нашего времени: презирать писание ради литературы, хотя и помнишь, и соглашаешься <там> с Белинским, что у настоящей литературы цель — сама литература, художественность, а остальное приложится. Но слишком противны эти наши самодовольные деятели литературы сегодня, а потому и их литература, даже если и не лишена чисто литературных достоинств.
- Если насилие — повивальная бабка истории, то еще вернее, что сегодня она скорее — могильщик истории!
- (все афоризмы русских писателей)
Дополнительно