Неточные совпадения
Пусть будет фальшь мила
Европе старой,
Или Америке беззубо-молодой,
Собачьей старостью больной…
Но наша Русь крепка!
В ней много силы, жара;
И правду любит Русь; и правду понимать
Дана ей господом святая благодать;
И в ней одной теперь приют находит
Все
то, что
человека благородит!..
Само собою разумеется, что подобные возгласы по поводу Торцова о
том, что
человека благородит, не могли повести к здравому и беспристрастному рассмотрению дела. Они только дали критике противного направления справедливый повод прийти в благородное негодование и воскликнуть в свою очередь о Любиме Торцове...
Вскоре потом сочувственная похвала Островскому вошла уже в
те пределы, в которых она является в виде увесистого булыжника, бросаемого
человеку в лоб услужливым другом: в первом
томе «Русской беседы» напечатана была статья г. Тертия Филиппова о комедии «Не так живи, как хочется».
Этой противоположности в самых основных воззрениях на литературную деятельность Островского было бы уже достаточно для
того, чтобы сбить с толку простодушных
людей, которые бы вздумали довериться критике в суждениях об Островском.
Тот же критик решил (очень энергически), что в драме «Не так живи, как хочется» Островский проповедует, будто «полная покорность воле старших, слепая вера в справедливость исстари предписанного закона и совершенное отречение от человеческой свободы, от всякого притязания на право заявить свои человеческие чувства гораздо лучше, чем самая мысль, чувство и свободная воля
человека».
При этом мыслитель — или, говоря проще,
человек рассуждающий — пользуется как действительными фактами и
теми образами, которые воспроизведены из жизни искусством художника.
Есть, напр., авторы, посвятившие свой талант на воспевание сладострастных сцен и развратных похождений; сладострастие изображается ими в таком виде, что если им поверить,
то в нем одном только и заключается истинное блаженство
человека.
Следовательно, художник должен — или в полной неприкосновенности сохранить свой простой, младенчески непосредственный взгляд на весь мир, или (так как это совершенно невозможно в жизни) спасаться от односторонности возможным расширением своего взгляда, посредством усвоения себе
тех общих понятий, которые выработаны
людьми рассуждающими.
Во всей пьесе Бородкин выставляется благородным и добрым по-старинному; последний же его поступок вовсе не в духе
того разряда
людей, которых представителем служит Бородкин.
Люди, которые желали видеть в Островском непременно сторонника своей партии, часто упрекали его, что он недостаточно ярко выразил
ту мысль, которую хотели они видеть в его произведении.
Так точно за лицо Петра Ильича в «Не так живи, как хочется» автора упрекали, что он не придал этому лицу
той широты натуры,
того могучего размаха, какой, дескать, свойствен русскому
человеку, особенно в разгуле.
Поверьте, что если б Островский принялся выдумывать таких
людей и такие действия,
то как бы ни драматична была завязка, как бы ни рельефно были выставлены все характеры пьесы, произведение все-таки в целом осталось бы мертвым и фальшивым.
Если у нас
человек и подличает, так больше по слабости характера; если сочиняет мошеннические спекуляции, так больше оттого, что окружающие его очень уж глупы и доверчивы; если и угнетает других,
то больше потому, что это никакого усилия не стоит, так все податливы и покорны.
Такова и вся наша русская жизнь: кто видит на три шага вперед,
тот уже считается мудрецом и может надуть и оплести тысячи
людей.
Но пока жив
человек, в нем нельзя уничтожить стремления жить, т. е. проявлять себя каким бы
то ни было образом во внешних действиях.
Чем более стремление это стесняется,
тем его проявления бывают уродливее; но совсем не быть они не могут, пока
человек не совсем замер.
И если Матрена Савишна потихоньку от мужа ездит к молодым
людям в Останкино, так это, конечно, означает частию и
то, что ее развитие направилось несколько в другую сторону, частию же и
то, что ей уж очень тошно приходится от самодурства мужа.
По крайней мере видно, что уже и в это время автор был поражен
тем неприязненным и мрачным характером, каким у нас большею частию отличаются отношения самых близких между собою
людей.
В «Своих
людях» мы видим опять
ту же религию лицемерства и мошенничества,
то же бессмыслие и самодурство одних и
ту же обманчивую покорность, рабскую хитрость других, но только в большем разветвлении.
Он чувствует себя в положении
человека, успевшего толкнуть своего тюремщика за
ту дверь, из-за которой сам успел выскочить.
А что касается до потрафленья, так тут опять немного нужно соображенья: ври о своей покорности, благодарности, о счастии служить такому
человеку, о своем ничтожестве перед ним! — больше ничего и не нужно для
того, чтобы ублажить глупого мужика деспотического характера.
Замышляя злостное банкротство, Большов и не думает о
том, что может повредить благосостоянию заимодавцев и, может быть, пустит несколько
человек по миру.
Словом — куда ни обернитесь, везде вы встретите
людей, действующих по этому правилу:
тот принимает у себя негодяя, другой обирает богатого простяка, третий сочиняет донос, четвертый соблазняет девушку, — все на основании
того же милого соображения: «не я, так другой».
Это безумное убеждение заставляет его отдать свое царство дочерям и чрез
то, из своего варварски-бессмысленного положения, перейти в простое звание обыкновенного
человека и испытать все горести, соединенные с человеческою жизнию.
Смотря на него, мы сначала чувствуем ненависть к этому беспутному деспоту; но, следя за развитием драмы, все более примиряемся с ним как с
человеком и оканчиваем
тем, что исполняемся негодованием и жгучею злобой уже не к нему, а за него и за целый мир — к
тому дикому, нечеловеческому положению, которое может доводить до такого беспутства даже
людей, подобных Лиру.
Неужели смысл его ограничивается
тем, что «вот, дескать, посмотрите, какие бывают плохие
люди?» Нет, это было бы слишком мало для главного лица серьезной комедии, слишком мало для таланта такого писателя, как Островский.
Вообще, чем можно возмущаться в «Своих
людях?» Не
людьми и не частными их поступками, а разве
тем печальным бессмыслием, которое тяготеет над всем их бытом.
Но автор комедии вводит нас в самый домашний быт этих
людей, раскрывает перед нами их душу, передает их логику, их взгляд на вещи, и мы невольно убеждаемся, что тут нет ни злодеев, ни извергов, а всё
люди очень обыкновенные, как все
люди, и что преступления, поразившие нас, суть вовсе не следствия исключительных натур, по своей сущности наклонных к злодейству, а просто неизбежные результаты
тех обстоятельств, посреди которых начинается и проходит жизнь
людей, обвиняемых нами.
Но беда в
том, что под влиянием самодурства самые честные
люди мельчают и истомляются в рабской бездеятельности, а делом занимаются только
люди, в которых собственно человечные стороны характера наименее развиты.
Но чтобы выйти из подобной борьбы непобежденным, — для этого мало и всех исчисленных нами достоинств: нужно еще иметь железное здоровье и — главное — вполне обеспеченное состояние, а между
тем, по устройству «темного царства», — все его зло, вся его ложь тяготеет страданиями и лишениями именно только над
теми, которые слабы, изнурены и не обеспечены в жизни; для
людей же сильных и богатых —
та же самая ложь служит к услаждению жизни.
Но приказчик связан с хозяином: он сыт и одет по хозяйской милости, он может «в
люди произойти», если хозяин полюбит его; а ежели не полюбит,
то что же такое приказчик, со своей непрактической добросовестностью?
Смысл его
тот, что самодурство, в каких бы умеренных формах ни выражалось, в какую бы кроткую опеку ни переходило, все-таки ведет, — по малой мере, к обезличению
людей, подвергшихся его влиянию; а обезличение совершенно противоположно всякой свободной и разумной деятельности; следовательно,
человек обезличенный, под влиянием тяготевшего над ним самодурства, может нехотя, бессознательно совершить какое угодно преступление и погибнуть — просто по глупости и недостатку самобытности.
Его обвинили чуть не в совершенном обскурантизме, и даже до сих пор некоторые критики не хотят ему простить
того, что Русаков — необразованный, но все-таки добрый и честный
человек.
И действительно, увлекшись негодованием против мишурной образованности господ, подобных Вихореву, сбивающих с толку простых русских
людей, Островский не с достаточной силой и ясностью выставил здесь
те причины, вследствие которых русский
человек может увлекаться подобными господами.
Не мудрено рассудить, что если
человек со всеми соглашается,
то у него значит, нет своих убеждений; если он всех любит и всем друг,
то, значит, — все для него безразличны; если девушка всякого мужа любить будет, —
то ясно, что сердце у ней составляет даже не кусок мяса, а просто какое-то расплывающееся тесто, в которое можно воткнуть что угодно…
Для
человека, не зараженного самодурством, вся прелесть любви заключается в
том, что воля другого существа гармонически сливается с его волей без малейшего принуждения.
Чувство любви может быть истинно хорошо только при внутренней гармонии любящих, и тогда оно составляет начало и залог
того общественного благоденствия, которое обещается нам, в будущем развитии человечества водворением братства и личной равноправности между
людьми.
Для этого самодуры сочиняют свою мораль, свою систему житейской мудрости, и по их толкованиям выходит, что чем более личность стерта, неразличима, неприметна,
тем она ближе к идеалу совершенного
человека.
Он сознает и
то, что его дочь не умеет различать
людей и потому пленяется дрянным вертопрахом Вихоревым.
Он мог надеть новый костюм, завести новую небель, пристраститься к шемпанскому; но в своей личности, в характере, даже во внешней манере обращения с
людьми — он не хотел ничего изменить и во всех своих привычках он остался верен своей самодурной натуре, и в нем мы видим довольно любопытный образчик
того, каким манером на всякого самодура действует образование.
Казалось бы —
человек попал на хорошую дорогу: сознал недостатки
того образа жизни, какой вел доселе, исполнился негодованием против невежества, понял превосходство образованности вообще…
Отправляясь от
той точки, что его произвол должен быть законом для всех и для всего, самодур рад воспользоваться
тем, что просвещение приготовило для удобств
человека, рад требовать от других, чтоб его воля выполнялась лучше, сообразно с успехами разных знаний, с введением новых изобретений и пр.
Нет, он постоянно будет смотреть свысока на
людей мысли и знания, как на чернорабочих, обязанных приготовлять материал для удобства его произвола, он постоянно будет отыскивать в новых успехах образованности предлоги для предъявления новых прав своих и никогда не дойдет до сознания обязанностей, налагаемых на него
теми же успехами образованности.
Под влиянием такого
человека и таких отношений развиваются кроткие натуры Любови Гордеевны и Мити, представляющие собою образец
того, до чего может доходить обезличение и до какой совершенной неспособности и самобытной деятельности доводит угнетение даже самую симпатичную, самоотверженную натуру.
Благодаря общей апатии и добродушию
людей такое поведение почти всегда удается: иной и хотел бы спросить отчета — как и почему? — у начальника или учителя, да видит, что к
тому приступу нет, так и махнет рукой…
Но чуть только он увидит, что его сознательно не боятся, что с ним идут на спор решительный, что вопрос ставится прямо — «погибну, но не уступлю», — он немедленно отступает, смягчается, умолкает и переносит свой гнев на другие предметы или на других
людей, которые виноваты только
тем, что они послабее.
Он рад будет прогнать и погубить вас, но, зная, что с вами много хлопот, сам постарается избежать новых столкновений и сделается даже очень уступчив: во-первых, у него нет внутренних сил для равной борьбы начистоту, во-вторых, он вообще не привык к какой бы
то ни было последовательной и продолжительной работе, а бороться с
человеком, который смело и неотступно пристает к вам, — это тоже работа немалая…
Но всего глупее — роль сына Брускова, Андрея Титыча, из-за которого идет вся, эта история и который сам, по его же выражению, «как угорелый ходит по земле» и только сокрушается о
том» что у них в доме «все не так, как у
людей» и что его «уродом сделали, а не
человеком».
И Андрей Титыч ничего хорошенько не может возразить против нее: он уже доведен отцовским обращением до
того, что сам считает себя «просто пропащим
человеком».
Люди, рассуждающие на основании отвлеченных принципов, Сейчас могут вывести такие соображения: «Самодурство не признает никаких законов, кроме собственного произвола; вследствие
того у всех подвергшихся его влиянию мало-помалу теряется чувство законности, и они уже не считают поступков самодура неправыми и возмутительными и потому переносят их довольно равнодушно.