Неточные совпадения
Тепло, привольно, любо нам,
Уставшим жить болезненным
обманом!..
Начинается воровское, урывчатое движение, с оглядкою, чтобы кто-нибудь не подметил его; начинается
обман и подлость, притворство и зложелательство, ожесточение на все окружающее и забота только о себе, о достижении личного спокойствия.
Вот почему безобразнейшее мошенничество кажется им похвальным подвигом, самый гнусный
обман — ловкою шуткой.
В их натуре вовсе нет злости, нет и вероломства; но им нужно как-нибудь выплыть, выбиться из гнилого болота, в которое погружены они сильными самодурами; они знают, что выбраться на свежий воздух, которым так свободно дышат эти самодуры, можно с помощью
обмана и денег; и вот они принимаются хитрить, льстить, надувать, начинают и по мелочи, и большими кушами, но всегда тайком и рывком, закладывать в свой карман чужое добро.
Таким образом, наружная покорность и тупое, сосредоточенное горе, доходящее до совершенного идиотства и плачевнейшего обезличения, переплетаются в темном царстве, изображаемом Островским, с рабскою хитростью, гнуснейшим
обманом, бессовестнейшим вероломством.
Тут никто не может ни на кого положиться: каждую минуту вы можете ждать, что приятель ваш похвалится тем, как он ловко обсчитал или обворовал вас; компаньон в выгодной спекуляции — легко может забрать в руки все деньги и документы и засадить своего товарища в яму за долги; тесть надует зятя приданым; жених обочтет и обидит сваху; невеста-дочь проведет отца и мать, жена
обманет мужа.
Но Островский вводит нас в самую глубину этого семейства, заставляет присутствовать при самых интимных сценах, и мы не только понимаем, мы скорбно чувствуем сердцем, что тут не может быть иных отношений, как основанных на
обмане и хитрости, с одной стороны, при диком и бессовестном деспотизме, с другой.
Обман и притворство полноправно господствуют в этом доме и представляют нам как будто какую-то особенную религию, которую можно назвать религиею лицемерства.
Вы видите, что Пузатов не считает свои мошенничества дурным делом, не считает даже
обманом, а просто — ловкой, умной штукой, которой даже похвалиться можно.
Обман тут — явление нормальное, необходимое, как убийство на войне.
Вследствие такого порядка дел все находятся в осадном положении, все хлопочут о том, как бы только спасти себя от опасности и
обмануть бдительность врага.
А между тем во всех законодательствах есть наказания и за
обман, и за грабеж, и за убийство.
Но Пузатов сам не любит собственно
обмана,
обмана без нужды, без надежды на выгоду; не любит, между прочим, и потому, что в таком
обмане выражается не солидный ум, занятый существенными интересами, а просто легкомыслие, лишенное всякой основательности.
«Это, — говорит Пузатов, — словно жид какой: отца родного
обманет.
Только, Парамон Ферапонтыч, насчет приданого-то кто кого
обманет, — дело темное-с.
Тут же чрезвычайно ярко и рельефно выставлены и последствия такого неестественного порядка вещей — всеобщий
обман и мошенничество и в семейных и в общественных делах.
«Злостное банкротство, — говорили критики, — есть такое преступление, которое ужаснее простого
обмана, воровства и убийства.
А там начинаются хитрости, как бы
обмануть бдительность неприятелей и спастись от них; а ежели и это удастся, придумываются неприязненные действия против них, частию в отмщение, частию же для ограждения себя от новой опасности.
Так точно, что за беда, если купец
обманул честнейшего человека, который никому в жизни ни малейшего зла не сделал.
Довольно того, что он покупает товар; и торговля все равно что война: не
обмануть — не продать!..
Приложите то же самое к помещику, к чиновнику «темного царства», к кому хотите, — выйдет все то же: все в военном положении, и никого совесть не мучит за
обман и присвоение чужого оттого именно, что ни у кого нет нравственных убеждений, а все живут сообразно с обстоятельствами.
Вот кабы никто не
обманывал, т. е. кабы войны не было, тогда и Самсон Силыч жил бы мирно и честно, никого не надувал.
Он смотрит на свой новый замысел, как на один из тех
обманов, которых немало довелось ему совершить на своем веку и которые для него находятся решительно в порядке вещей.
Надуть разом, с рывка, хотя бы и самым бессовестным образом, — это ему ничего; но, думать, соображать, подготовлять
обман долгое время, подводить всю эту механику — на такую хроническую бессовестность его не станет, и не станет вовсе не потому, чтобы в нем мало было бессовестности и лукавства, — то и другое находится в нем с избытком, — а просто потому, что он не привык серьезно думать о чем-нибудь.
Он не очертя голову бросается в
обман, он обдумывает свои предприятия, и вот мы видим, что сейчас же в нем уж является и отвращение от
обмана в нагом его виде, и старание замазать свое мошенничество разными софизмами, и желание приискать для своего плутовства какие-нибудь нравственные основания и в самом
обмане соблюсти видимую, юридическую добросовестность.
Настоящий мошенник, по призванию посвятивший себя этой специальности, не старается из каждого
обмана вытянуть и выторговать себе фортуну, не возится из-за гроша с аферой, которая доставила уже рубли; он знает, что за теперешней спекуляцией ожидает его другая, за другой представится третья и т. д., и потому он спешит обделывать одно дело, чтобы, взявши с него, что можно, перейти к другому.
Он пользуется своим
обманом, как находкой, которая раз попалась, а в другой раз и не попадется, пожалуй.
Теперь ему только бы устроиться, а там он пойдет уж на мелкие
обманы, как и обещается в заключительном обращении к публике, по первому изданию комедии: «А вот мы магазинчик открываем!
Он бессилен и ничтожен сам по себе; его можно
обмануть, устранить, засадить в яму наконец…
Какая же необходимость была воспитывать ее в таком блаженном неведении, что всякий ее может
обмануть?..» Если б они задали себе этот вопрос, то из ответа и оказалось бы, что всему злу корень опять-так не что иное, как их собственное самодурство.
Оттого-то очарование любви и бывает так неполно и недостаточно, когда взаимность достигается какими-нибудь вымогательствами,
обманом, покупается за деньги или вообще приобретается какими-нибудь внешними и посторонними средствами.
Но если нет, то и эта пьеса должна вам представляться сильным протестом, захватившим самодурство в таком его фазисе, в котором оно может еще
обманывать многих некоторыми чертами добродушия и рассудительности.
Напротив, уничтожая права личности, ставя страх и покорность основою воспитания и нравственности, эти начала только и могут обусловливать собою произвол, угнетение и
обман.
«Грамотные мужики — кляузники и плуты; они
обманывают неграмотных; следовательно, не нужно учить мужиков грамоте».
В правильном своем виде этот силлогизм должен иметь следующий вид: неграмотные мужики обманываются грамотными; следовательно, надо всем мужикам дать средства учиться, чтобы оградить их от
обмана.
Он остановился на данной точке и все, что из нее выходит, обсуждает довольно правильно: он очень верно замечает, что дочь его не трудно
обмануть, что разговоры Арины Федотовны могут быть для нее вредны, что невоспитанной купчихе не сладко выходить за барина, и проч.
Во-первых, он всегда готов к тому, что его
обманут, так как он сам готов
обмануть всякого.
Пока она не совсем загрубела и опошлела, — ее тяготит нужда, общее презрение, беззащитность против всякого встречного, так что она поневоле и незаметно должна привыкать и к
обману, и к бездельничеству, и к житью на чужой счет…
Ведь я народ
обманывал: просил милостыню, а сам пропивал.
Неточные совпадения
Городничий (бьет себя по лбу).Как я — нет, как я, старый дурак? Выжил, глупый баран, из ума!.. Тридцать лет живу на службе; ни один купец, ни подрядчик не мог провести; мошенников над мошенниками
обманывал, пройдох и плутов таких, что весь свет готовы обворовать, поддевал на уду. Трех губернаторов
обманул!.. Что губернаторов! (махнул рукой)нечего и говорить про губернаторов…
Городничий (с неудовольствием).А, не до слов теперь! Знаете ли, что тот самый чиновник, которому вы жаловались, теперь женится на моей дочери? Что? а? что теперь скажете? Теперь я вас… у!..
обманываете народ… Сделаешь подряд с казною, на сто тысяч надуешь ее, поставивши гнилого сукна, да потом пожертвуешь двадцать аршин, да и давай тебе еще награду за это? Да если б знали, так бы тебе… И брюхо сует вперед: он купец; его не тронь. «Мы, говорит, и дворянам не уступим». Да дворянин… ах ты, рожа!
Городничий. Там купцы жаловались вашему превосходительству. Честью уверяю, и наполовину нет того, что они говорят. Они сами
обманывают и обмеривают народ. Унтер-офицерша налгала вам, будто бы я ее высек; она врет, ей-богу врет. Она сама себя высекла.
— дворянин учится наукам: его хоть и секут в школе, да за дело, чтоб он знал полезное. А ты что? — начинаешь плутнями, тебя хозяин бьет за то, что не умеешь
обманывать. Еще мальчишка, «Отче наша» не знаешь, а уж обмериваешь; а как разопрет тебе брюхо да набьешь себе карман, так и заважничал! Фу-ты, какая невидаль! Оттого, что ты шестнадцать самоваров выдуешь в день, так оттого и важничаешь? Да я плевать на твою голову и на твою важность!
Спасите!» Ходят бледные: // «Коли
обман откроется, // Пропали мы совсем!» // Пошел бурмистр орудовать!