Неточные совпадения
Поэта образы живые
Высокий комик в плоть облек…
Вот отчего теперь впервые
По
всем бежит единый ток.
Вот отчего театра зала
От верху до низу одним
Душевным, искренним, родным
Восторгом
вся затрепетала.
Любим Торцов пред ней живой
Стоит с поднятой головой,
Бурнус напялив обветшалый,
С растрепанною бородой,
Несчастный, пьяный, исхудалый,
Но с русской, чистою
душой.
У него еще нет теоретических соображений, которые бы могли объяснить этот факт; но он видит, что тут есть что-то особенное, заслуживающее внимания, и с жадным любопытством всматривается в самый факт, усваивает его, носит его в своей
душе сначала как единичное представление, потом присоединяет к нему другие, однородные, факты и образы и, наконец, создает тип, выражающий в себе
все существенные черты
всех частных явлений этого рода, прежде замеченных художником.
Островский умеет заглядывать в глубь
души человека, умеет отличать натуру от
всех извне принятых уродств и наростов; оттого внешний гнет, тяжесть
всей обстановки, давящей человека, чувствуются в его произведениях гораздо сильнее, чем во многих рассказах, страшно возмутительных по содержанию, но внешнею, официальною стороною дела совершенно заслоняющих внутреннюю, человеческую сторону.
По этому правилу иной берет взятку и кривит
душой, думая:
все равно, — не я, так другой возьмет, и тоже решит криво.
Самодур
все силится доказать, что ему никто не указ и что он — что захочет, то и сделает; между тем человек действительно независимый и сильный
душою никогда не захочет этого доказывать: он употребляет силу своего характера только там, где это нужно, не растрачивая ее, в виде опыта, на нелепые затеи.
Тут-то, в борьбе, начинающейся вслед за тем, и раскрываются
все лучшие стороны его
души; тут-то мы видим, что он доступен и великодушию, и нежности, и состраданию о несчастных, и самой гуманной справедливости.
Достижению постыдной цели не служат здесь лучшие способности ума и благороднейшие силы
души в своем высшем развитии; напротив,
вся пьеса ясно показывает, что именно недостаток этого развития и доводит людей до таких мерзостей.
Но автор комедии вводит нас в самый домашний быт этих людей, раскрывает перед нами их
душу, передает их логику, их взгляд на вещи, и мы невольно убеждаемся, что тут нет ни злодеев, ни извергов, а
всё люди очень обыкновенные, как
все люди, и что преступления, поразившие нас, суть вовсе не следствия исключительных натур, по своей сущности наклонных к злодейству, а просто неизбежные результаты тех обстоятельств, посреди которых начинается и проходит жизнь людей, обвиняемых нами.
Авдотья Максимовна, Любовь Торцова, Даша, Надя —
все это безвинные, безответные жертвы самодурства, и то сглажение, отменение человеческой личности, какое в них произведено жизнью, едва ли не безотраднее действует на
душу, нежели самое искажение человеческой природы в плутах, подобных Подхалюзину.
Максим Федотыч Русаков — этот лучший представитель
всех прелестей старого быта, умнейший старик, русская
душа, которою славянофильские и кошихинствующие критики кололи глаза нашей послепетровской эпохе и
всей новейшей образованности, — Русаков, на наш взгляд, служит живым протестом против этого темного быта, ничем не осмысленного и безнравственного в самом корне своем.
В самом деле, — и «как ты смеешь?», и «я тебя растил и лелеял», и «ты дура», и «нет тебе моего благословения» —
все это градом сыплется на бедную девушку и доводит ее до того, что даже в ее слабой и покорной
душе вдруг подымается кроткий протест, выражающийся невольным, бессознательным переломом прежнего чувства: отцовский приказ идти за Бородкина возбудил в ней отвращение к нему.
Ведь тебя нельзя пустить в хорошую семью: ты яд и соблазн!» И действительно, во
всей пьесе представляется очень ярко и последовательно — каким образом этот яд мало-помалу проникает в
душу девушки и нарушает спокойствие ее тихой жизни.
Да, право… ничего я ему сказать не смею; разве с кем поговоришь с посторонним про свое горе, поплачешь,
душу отведешь, только и
всего»…
Здесь есть
все — и грубость, и отсутствие честности, и трусость, и порывы великодушия, — и
все это покрыто такой тупоумной глупостью, что даже люди, наиболее расположенные к славянофильству, не могли одобрить Тита Титыча Брускова, а заметили только, что все-таки у него
душа добрая…
Но
все это факты уже конченные; мы видим здесь уже совершившуюся смерть личности и можем только догадываться о той агонии, через которую перешла молодая
душа, прежде чем упала в это положение.
Островский, так верно я полно изобразивши нам «темное царство», показавши нам
все разнообразие его обитателей и давши нам заглянуть в их
душу, где мы успели разглядеть некоторые человеческие черты, должен был дать нам указание и на возможность выхода на вольный свет из этого темного омута…
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Ну вот, уж целый час дожидаемся, а
все ты с своим глупым жеманством: совершенно оделась, нет, еще нужно копаться… Было бы не слушать ее вовсе. Экая досада! как нарочно, ни
души! как будто бы вымерло
все.
Городничий. Ну, уж вы — женщины!
Все кончено, одного этого слова достаточно! Вам
всё — финтирлюшки! Вдруг брякнут ни из того ни из другого словцо. Вас посекут, да и только, а мужа и поминай как звали. Ты,
душа моя, обращалась с ним так свободно, как будто с каким-нибудь Добчинским.
Глеб — он жаден был — соблазняется: // Завещание сожигается! // На десятки лет, до недавних дней // Восемь тысяч
душ закрепил злодей, // С родом, с племенем; что народу-то! // Что народу-то! с камнем в воду-то! //
Все прощает Бог, а Иудин грех // Не прощается. // Ой мужик! мужик! ты грешнее
всех, // И за то тебе вечно маяться!
Ну, мы не долго думали, // Шесть тысяч
душ,
всей вотчиной // Кричим: — Ермилу Гирина!
— Филипп на Благовещенье // Ушел, а на Казанскую // Я сына родила. // Как писаный был Демушка! // Краса взята у солнышка, // У снегу белизна, // У маку губы алые, // Бровь черная у соболя, // У соболя сибирского, // У сокола глаза! //
Весь гнев с
души красавец мой // Согнал улыбкой ангельской, // Как солнышко весеннее // Сгоняет снег с полей… // Не стала я тревожиться, // Что ни велят — работаю, // Как ни бранят — молчу.