Никогда не поймаешь на лице его следа заботы, мечты, что бы показывало, что он в эту минуту беседует сам с собою, или никогда тоже не увидишь, чтоб он устремил пытливый взгляд на какой-нибудь
внешний предмет, который бы хотел усвоить своему ведению.
Он прилеплялся воспоминаниями и умом к каждому
внешнему предмету, и ему это нравилось: ему всё хотелось что-то забыть, настоящее, насущное, но при первом взгляде кругом себя он тотчас же опять узнавал свою мрачную мысль, мысль, от которой ему так хотелось отвязаться.
Нет, я мог бы еще многое придумать и раскрасить; мог бы наполнить десять, двадцать страниц описанием Леонова детства; например, как мать была единственным его лексиконом; то есть как она учила его говорить и как он, забывая слова других, замечал и помнил каждое ее слово; как он, зная уже имена всех птичек, которые порхали в их саду и в роще, и всех цветов, которые росли на лугах и в поле, не знал еще, каким именем называют в свете дурных людей и дела их; как развивались первые способности души его; как быстро она вбирала в себя действия
внешних предметов, подобно весеннему лужку, жадно впивающему первый весенний дождь; как мысли и чувства рождались в ней, подобно свежей апрельской зелени; сколько раз в день, в минуту нежная родительница целовала его, плакала и благодарила небо; сколько раз и он маленькими своими ручонками обнимал ее, прижимаясь к ее груди; как голос его тверже и тверже произносил: «Люблю тебя, маменька!» и как сердце его время от времени чувствовало это живее!
Неточные совпадения
Не касаюсь
предмета нагасакских конференций адмирала с полномочными: переговоры эти могут послужить со временем материалом для описаний другого рода, важнее, а не этих скромных писем, где я, как в панораме, взялся представить вам только
внешнюю сторону нашего путешествия.
Война должна освободить нас, русских, от рабского и подчиненного отношения к Германии, от нездорового, надрывного отношения к Западной Европе, как к чему-то далекому и
внешнему,
предмету то страстной влюбленности и мечты, то погромной ненависти и страха.
Вот это-то обстоятельство и привело к катастрофе, изложение которой и составит
предмет моего первого вступительного романа или, лучше сказать, его
внешнюю сторону.
Я стал говорить, что касатка мертва и потому совершенно неопасна, но они ответили мне, что Тэму может прикидываться мертвым, оставлять на берегу свою
внешнюю оболочку, превращаться в наземных зверей и даже в неодушевленные
предметы.
Отторгшись от всеединого божественного начала, человек утратил и внутреннюю связь существа своего: самый
предмет желания его, начало натуральное, отделилось от него и обособилось; человек распался на два
внешних существа — плотского мужа и жену, коим присуща лишь похоть
внешнего, материального соединения, ведущего не к истиному единству, а наипаче к разделению и размножению.