Неточные совпадения
Стихи эти были
в самом деле довольно гладки,
в некоторых видно было искреннее чувство, и многим интересно было читать его стишки, чтобы удивляться
в них, как это русский простолюдин-самоучка дошел до того, что пишет не хуже многих других, ученых и образованных людей.
Но если бы эти
стихи написал человек
в самом деле образованный, об них сказали бы все, что они не стоят внимания, и никто бы не стал их читать…
И так далее — еще 40
стихов,
в которых повторяются всё одни и те же риторические фразы. Нет ни жизни, ни естественности, ни мысли. А это еще едва ли не лучшая песня Карабанова…
В его
стихах впервые увидали мы чисто русского человека, с русской душой, с русскими чувствами, коротко знакомого с бытом народа, человека, жившего его жизнью и имевшего к ней полное сочувствие.
Он радостно всматривался
в прозрачную даль широкой степи; прислушивался к простому говору временных ее обитателей — чумаков, пастухов; чуял своим сердцем живые впечатления от веселого пения птички, и красоты весенней травки, и порывы степного ветра, и все это превосходно умел изобразить потом
в своих простых, но глубоких
стихах.
В этих
стихах видно живое, радостное упоение чувством широкого раздолья степи; подобное же светлое чувство наслаждения степной природой выражается и
в следующих
стихах...
Но та же степь своим пустынным величием и тишиною навевала и грусть на душу поэта, как высказывается это, напр.,
в последних
стихах стихотворения «Могила...
Из этого он заключил, что
стихи нужно не читать, а петь, и принялся у себя
в саду распевать
стихи Дмитриева.
Скоро вся книжка была пропета; но этого мало было для Кольцова, заметившего, что
стихи эти шевелят
в глубине его души какое-то особенное, неопределенное, но сильное чувство.
Теперь опять сильно захотелось ему попробовать своей силы
в сочинении
стихов.
Не имея понятия о правилах стихосложения, он выбрал одну пьесу Дмитриева и стал подражать ее размеру, пробуя проверять слухом, выходит ли склад
в написанных
стихах.
Стихотворение это было чрезвычайно плохо, но теперь главное для Кольцова состояло
в том, что он достиг уменья складывать
стихи, как бы ни было ничтожно их достоинство.
Вероятно,
в первых его опытах отзывалось влияние этих писателей не только
в составе
стиха, но и
в тоне и
в устройстве целого произведения; но почти все свои
стихи, писанные
в то время, уничтожил сам автор, а
в позднейших его стихотворениях совсем незаметно ничего ни ломоносовского, ни державинского: и язык и содержание их отличаются самобытностью и оригинальностью.
Кольцов совершенно увлекся стихотворством и даже почти перестал читать книги, написанные прозою; ему все хотелось прислушиваться к гармонии
стихов, любоваться игрою созвучий
в рифме и плавностью поэтической речи.
Он сам все продолжал свои стихотворные опыты, сочиняя по слуху и не умея еще хорошенько определить,
в чем заключается разница
стихов от прозы.
Не надеясь на свои силы и желая найти совет и ободрение
в ком-нибудь, начинающий поэт наш долго искал человека, которому можно бы было довериться и показать
стихи свои.
Тут предложил он Кольцову книгу, которая заключает
в себе полные наставления о том, как писать правильные и хорошие
стихи, именно «Русскую просодию, изданную для воспитанников Благородного университетского пансиона
в Москве».
И
в этом он скоро достиг некоторого успеха:
стихи его были правильны и гладки, как свидетельствует стихотворение «Сирота», написанное им
в 1825 г., когда ему было 16 или даже 15 лет.
Приводим его, чтобы дать понятие о самом раннем из сохранившихся до нас опытов Кольцова и чтобы показать,
в какой степени он владел уже
в то время формою
стиха...
В этом стихотворении совсем еще не видно той силы оригинальности и меткости выражения, которыми отличаются лучшие песни Кольцова.
В самом содержании заметна немножко томная сентиментальность, какою отличались тогда Мерзляков, Дельвиг и др. и какой впоследствии совсем не находим у Кольцова. Но
стихи и здесь уже довольно гладки, особенно для 1825 г., когда и Пушкин не написал еще лучших своих произведений, и Лермонтова не было, и вообще механизм
стиха не был еще так упрощен, как теперь.
Не посуди: чем я богат,
Последним поделиться рад.
Вот мой досуг;
в нем ум твой строгий
Найдет ошибок слишком много:
Здесь каждый
стих, чай, — грешный бред.
Что ж делать! я такой поэт,
Что на Руси смешнее нет!
Но не щади ты недостатки,
Заметь, что требует поправки…
С этого же времени начинается и литературная известность Кольцова.
В 1831 г. два или три стихотворения его были напечатаны
в одном из тогдашних московских журналов. Кольцов, до сих пор все еще чрезвычайно мало доверявший себе, увидел
в этом как бы ручательство за то, что
стихи его могут быть годны, и был от всего сердца рад, что успел попасть
в печать. Возвратившись
в Воронеж, он уже теперь с большею уверенностью
в своих силах стал продолжать свои поэтические труды.
Вот несколько строк из его довольно обстоятельной статьи: «Немного стихотворений напечатано из большой тетради, присланной Кольцовым, — говорит Белинский, — не все и из напечатанных — равного достоинства… найдется между ними два-три слабых, но ни одного такого,
в котором бы не было хотя нечаянного проблеска чувства, хотя одного или двух
стихов, вырвавшихся из души…
В заключение своей статьи Белинский высказывает горячее желание, чтобы дарование Кольцова не заглохло под тяжестью обстоятельств жизни, но развивалось и крепло. Он оканчивает напоминанием поэту о твердости духа и неутомимой борьбе с жизнью и приводит его же стихотворение «К другу», заключающееся следующими
стихами...
Но теперь он уже менее интересовался романами и другими сочинениями для легкого чтения, а более полюбил науку и дельные книги, особенно исторические. Только
стихи по-прежнему привлекали его внимание, хотя он уже и не нуждался теперь
в образцах для подражания, открывши свой особенный род,
в котором был совершенно самостоятельным и решительно не имел соперников… Как видно из его писем, книги и журналы присылались ему разными литераторами и
в Воронеж, и он всегда с восхищением принимал такие подарки.
Отец, его, видя, что
стихи не мешают сыну заниматься делом и даже доставляют расположение и уважение важных людей, не стеснял его и был с ним
в хороших отношениях.
Но все же он боролся и даже многое выиграл
в этой борьбе; его поэзия досталась ему не даром: многого стоило ему сохранить и воспитать
в себе поэтическое чувство, выучиться слагать
стихи и даже приобрести то скудное образование, какое видно
в его произведениях.
Таким образом, каждая картина, каждый
стих у Кольцова имеет свой смысл, свое значение по отношению к человеку. Он старался еще глубже понять этот смысл, заключенный
в природе, и
в этом старании отыскать смысл везде, во всем мире, состоит содержание его дум. Он говорит...
Здесь еще видна некоторая уклончивость; тон этого стихотворения напоминает тон русского мужичка, когда он с лукавым простодушием говорит: «Где нам!.. Мы люди темные». Кольцов
в этих
стихах как будто бы хочет сказать, что он и приниматься не хочет за рассуждения, что он и знать не хочет вопросов, над которыми люди трудятся. Тут еще видно пренебрежение вообще к мышлению философскому.
Его стремления всегда живы и сильны, и они почти всегда превосходно выражаются
в его
стихах.
В них большею частию нет рифмы, а если и есть, то всего чаще через
стих.
Редко-редко можно встретить
в его
стихах книжное выражение, да и то большею частию
в слабых его пьесах, которые писал он правильным, метрическим размером
в первое время своей поэтической деятельности.