— Ты сядешь рядом со мной, — сказал он, — поэтому сядь на то место, которое будет от меня слева, — сказав это, он немедленно удалился, и в скором времени, когда большинство уселось, я занял кресло перед столом, имея по правую руку Дюрока, а по левую — высокую, тощую, как жердь,
даму лет сорока с лицом рыжего худого мужчины и такими длинными ногтями мизинцев, что, я думаю, она могла смело обходиться без вилки.
Неточные совпадения
Если я мальчик, как назвала меня однажды бойкая девушка с корзиной дынь, — она сказала: «Ну-ка, посторонись, мальчик», — то почему я думаю о всем большом: книгах, например, и о должности капитана, семье, ребятишках, о том, как надо басом говорить: «Эй вы, мясо акулы!» Если же я мужчина, — что более всех других заставил меня думать оборвыш
лет семи, сказавший, становясь на носки: «Дай-ка прикурить, дядя!» — то почему у меня нет усов и женщины всегда становятся ко мне спиной, словно я не человек, а столб?
Сказался ли это преждевременный прилив нервной силы, перешедшей с
годами в способность верно угадывать отношение к себе впервые встречаемых людей, — но только я очень хорошо чувствовал, что Ганувер думает одинаково с молодой
дамой, что Дюрок, Поп и Эстамп отделены от всех, кроме Ганувера, особым, неизвестным мне, настроением и что, с другой стороны, —
дама, человек в пенсне и человек в очках ближе друг к другу, а первая группа идет отдаленным кругом к неизвестной цели, делая вид, что остается на месте.
— Ах, и ты тоже Санди? Ну, милочка, какой же ты хороший, ревунок мой. Послужи, послужи девушке! Ступайте с ней. Ступай, Молли. Он твоего роста. Ты
дашь ему юбку и — ну, скажем, платьишко, чтобы закутать то место, где
лет через десять вырастет борода. Юбку
дашь приметную, такую, в какой тебя видали и помнят. Поняла? Ступай, скройся и переряди человека, который сам сказал, что его зовут Санди. Ему будет дверь, тебе окно. Все!
Выйдя в приемную на доклад о прибывшей издалека
даме, желающей немедленно его видеть, Ганувер явился, ожидая услышать скрипучий голос благотворительницы
лет сорока, с сильными жестами и блистающим, как ланцет, лорнетом, а вместо того встретил искусительницу Дигэ.
— Через десять
лет, а если я умру, мой сын —
даст вам какой-нибудь пароход.
Профессоров Самгин слушал с той же скукой, как учителей в гимназии. Дома, в одной из чистеньких и удобно обставленных меблированных комнат Фелицаты Паульсен, пышной
дамы лет сорока, Самгин записывал свои мысли и впечатления мелким, но четким почерком на листы синеватой почтовой бумаги и складывал их в портфель, подарок Нехаевой. Не озаглавив свои заметки, он красиво, рондом, написал на первом их листе:
По наружности Прохоров напоминал ветхозаветного купца. Он ходил в длиннополом сюртуке, смазных сапогах и ситцевой рубахе. На вид ему можно было
дать лет шестьдесят, хотя ни один седой волос не говорил об этом. Крепкий вообще человек. Когда Галактион принялся излагать подробно свою миссию, Прохоров остановил его на полдороге.
Неточные совпадения
У батюшки, у матушки // С Филиппом побывала я, // За дело принялась. // Три
года, так считаю я, // Неделя за неделею, // Одним порядком шли, // Что
год, то дети: некогда // Ни думать, ни печалиться, //
Дай Бог с работой справиться // Да лоб перекрестить. // Поешь — когда останется // От старших да от деточек, // Уснешь — когда больна… // А на четвертый новое // Подкралось горе лютое — // К кому оно привяжется, // До смерти не избыть!
Нет хлеба — у кого-нибудь // Попросит, а за соль //
Дать надо деньги чистые, // А их по всей вахлачине, // Сгоняемой на барщину, // По
году гроша не было!
Цыфиркин. За неволю призадумаешься…
Дал мне Бог ученичка, боярского сынка. Бьюсь с ним третий
год: трех перечесть не умеет.
Софья. Всех и вообразить не можешь. Он хотя и шестнадцати
лет, а достиг уже до последней степени своего совершенства и
дале не пойдет.
10) Маркиз де Санглот, Антон Протасьевич, французский выходец и друг Дидерота. Отличался легкомыслием и любил петь непристойные песни. Летал по воздуху в городском саду и чуть было не улетел совсем, как зацепился фалдами за шпиц, и оттуда с превеликим трудом снят. За эту затею уволен в 1772
году, а в следующем же
году, не уныв духом,
давал представления у Излера на минеральных водах. [Это очевидная ошибка. — Прим. издателя.]