Неточные совпадения
Среди уродливых отражений жизненного закона и его тяжбы с духом моим я искал, сам долго не подозревая того, — внезапное отчетливое создание: рисунок
или венок событий, естественно свитых и столь же неуязвимых подозрительному взгляду духовной ревности, как четыре наиболее глубоко поразившие нас строчки любимого стихотворения.
Таких строчек всегда — только четыре.
Вошла Дэлия, девушка с поблекшим лицом, загорелым и скептическим,
такая же белокурая, как ее брат, и стала смотреть, как я с Стерсом, вперив взгляд во лбы друг другу, старались увеличить — выигрыш
или проигрыш? — никто не знал, что.
Разговор в
таком роде продолжался еще некоторое время, крайне раздражая Дэлию, которая потребовала наконец переменить тему
или принять успокоительных капель. Вскоре после этого я распрощался с хозяевами и ушел; со мной вышел Филатр.
Бывает, что говорит тихо и разумно, как человек, но если не
так взглянул
или промолчал — «понимай, мол, как знаешь, отчего я молчу» — и готово.
На мою хитрость, цель которой была заставить Синкрайта разговориться, штурман ответил уклончиво,
так что, оставив эту тему, я занялся книгами. За моим плечом Синкрайт восклицал: «Смотрите, совсем новая книга, и уже листы разрезаны!» —
или: «Впору университету
такая библиотека». Вместе с тем завел он разговор обо мне, но я, сообразив, что люди этого сорта каждое излишне сказанное слово обращают для своих целей, ограничился внешним положением дела, пожаловавшись, для разнообразия, на переутомление.
Взгляд Геза объяснил все, но было уже поздно. Синкрайт захватил дверь. Пять
или шесть матросов, по-видимому сошедших вниз крадучись,
так как я шагов не слышал, стояли наготове, ожидая приказания. Гез вытирал платком распухшую губу.
— Насильно?! — сказала она, тихо и лукаво смеясь. — О нет, нет! Никто никогда не мог удержать меня насильно где бы то ни было. Разве вы не слышали, что кричали вам с палубы? Они считают вас хитрецом, который спрятал меня в трюме
или еще где-нибудь, и поняли
так, что я не хочу бросить вас одного.
— Почти что дочь, если она не брыкается, — сказал Проктор. — Моя племянница. Сами понимаете, таскать девушку на шхуне — это значит править двумя рулями, но тут она не одна. Кроме того, у нее очень хороший характер. Тоббоган за одну копейку получил капитал,
так можно сказать про них; и меня, понимаете, бесит, что они, как ни верти, женятся рано
или поздно; с этим ничего не поделаешь.
— Играйте, — сказала Дэзи, упирая в стол белые локти с ямочками и положив меж ладоней лицо, — а я буду смотреть. —
Так просидела она, затаив дыхание
или разражаясь смехом при проигрыше одного из нас, все время. Как прикованный, сидел Проктор, забывая о своей трубке; лишь по его нервному дыханию можно было судить, что старая игрецкая жила ходит в нем подобно тугой лесе. Наконец он ушел,
так как били его вахтенные часы.
— Я… я… понимаю карнавальные шутки, — ответил Тоббоган нетвердо, после некоторого молчания, — но я понимаю еще, что слышал
такие вещи без всякого карнавала
или как там оно называется.
Я двинулся наконец по длинной улице в правом углу площади и попал
так удачно, что иногда должен был останавливаться, чтобы пропустить процессию всадников — каких-нибудь средневековых бандитов в латах
или чертей в красных трико, восседающих на мулах, украшенных бубенчиками и лентами.
Меня обгоняли домино, шуты, черти, индейцы, негры «
такие» и настоящие, которых с трудом можно было отличить от «
таких»; женщины, окутанные газом, в лентах и перьях; развевались короткие и длинные цветные юбки, усеянные блестками
или обшитые белым мехом.
— А! — сказал человек и,
так как нас толкали герои и героини всех пьес всех времен, отошел ближе к памятнику, сделав мне знак приблизиться. С ним было еще несколько человек в разных костюмах и трое — в масках, которые стояли, как бы тоже требуя
или ожидая объяснений.
Еще лет пять назад часть городских дельцов требовала заменить изваяние какой-нибудь другой статуей
или совсем очистить площадь от памятника,
так как с ним связывался вопрос о расширении портовых складов.
В Лиссе, куда указывали мои справки, я разминулась с Гезом всего на один день; не зная, зайдет он в Лисс
или отправится прямо в Гель-Гью, я приехала сюда в поезде,
так как все равно он здесь должен быть, это мне верно передали.
—
Так. Где Гез — на судне
или на берегу?
— Войдемте на лестницу, — сказал он. — Я тоже иду к Гезу. Я видел, как вы ехали, и облегченно вздохнул. Можете мне не верить, если хотите. Побежал догонять вас. Страшное, гнусное дело, что говорить! Но нельзя было помешать ему. Если я в чем виноват, то в том, почему ему нельзя было помешать. Вы понимаете? Ну, все равно. Но я был на вашей стороне; это
так. Впрочем, от вас зависит, знаться со мной
или смотреть как на врага.
— Да, — сказал Бутлер после молчания, установившего смерть, — можно было стучать громко
или тихо — все равно. Пуля в лоб: точно
так, как вы хотели.
«Вот все, что удалось получить, —
так он заявил мне. — Всего три тысячи пятьсот. Цена товара упала, наши приказчики предложили ждать улучшения условий сбыта
или согласиться на три тысячи пятьсот фунтов за тысячу сто килограммов».
На корабле остались Гораций, повар, агент, выжидающий случая проследить ходы контрабандной торговли, и один матрос; все остальные были арестованы
или получили расчет из денег, найденных при Гезе. Я не особо вникал в это,
так как смотрел на Биче, стараясь уловить ее чувства.
— Как вы бледны! — сказала, помолчав, девушка. — Да, я уезжаю; сегодня
или завтра, еще неизвестно. Я пришла
так рано потому, что… это необходимо.
Я ощущал ее личность
так живо, что мог говорить с ней, находясь один, без чувства странности
или нелепости, но когда воспоминание повторяло ее нежный и горячий порыв, причем я не мог прогнать ощущение прильнувшего ко мне тела этого полуребенка, которого надо было, строго говоря, гладить по голове, — я спрашивал себя...
Для Дэзи, всегда полной своим внутренним миром и очень застенчивой, несмотря на ее внешнюю смелость, было мучением высиживать в обществе целые часы
или принимать, поэтому она скоро устала от
таких центров кипучей общественности, как Париж, Лондон, Милан, Рим, и часто жаловалась на потерянное, по ее выражению, время.
Скоро подметив это, я ограничил наше общество — хотя оно и менялось —
такими людьми, при которых можно было говорить
или не говорить, как этого хочется.
Неточные совпадения
Хлестаков. Нет, на коленях, непременно на коленях! Я хочу знать, что
такое мне суждено: жизнь
или смерть.
Городничий. Да, и тоже над каждой кроватью надписать по-латыни
или на другом каком языке… это уж по вашей части, Христиан Иванович, — всякую болезнь: когда кто заболел, которого дня и числа… Нехорошо, что у вас больные
такой крепкий табак курят, что всегда расчихаешься, когда войдешь. Да и лучше, если б их было меньше: тотчас отнесут к дурному смотрению
или к неискусству врача.
Бобчинский. Я прошу вас покорнейше, как поедете в Петербург, скажите всем там вельможам разным: сенаторам и адмиралам, что вот, ваше сиятельство
или превосходительство, живет в таком-то городе Петр Иванович Бобчинскнй.
Так и скажите: живет Петр Иванович Бобчпиский.
Городничий. И не рад, что напоил. Ну что, если хоть одна половина из того, что он говорил, правда? (Задумывается.)Да как же и не быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу: что на сердце, то и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет и во дворец ездит…
Так вот, право, чем больше думаешь… черт его знает, не знаешь, что и делается в голове; просто как будто
или стоишь на какой-нибудь колокольне,
или тебя хотят повесить.
Городничий. Да, таков уже неизъяснимый закон судеб: умный человек —
или пьяница,
или рожу
такую состроит, что хоть святых выноси.