— Перестань, братец! Кого ты здесь морочишь? — продолжал Ваня, скрестив
на груди руки и покачивая головою. — Сам знаешь, про что говорю. Я для эвтаго более и пришел, хотел сказать вам: господь, мол, с вами; я вам не помеха! А насчет, то есть, злобы либо зависти какой, я ни на нее, ни на тебя никакой злобы не имею; живите только по закону, как богом показано…
Перед ними стоит Глеб; глаза его сухи, не произносит он ни жалоб, ни упреков, ни жестоких укорительных слов; но скрещенные
на груди руки, опущенная голова, морщины, которых уже не перечтешь теперь на высоком лбу, достаточно показывают, что душа старого рыбака переносит тяжкое испытание.
Неточные совпадения
Дядя Аким взял
руку мальчика, положил ее к себе
на грудь и, закрыв глаза, помолчал немного. Слезы между тем ручьями текли по бледным, изрытым щекам его.
Глеб перекрестился, сложил
руки покойника, снял образ и положил ему
на грудь.
Со всем тем лицо ее выражало более суеты и озабоченности, чем когда-нибудь; она перебегала от крылечка в клетушку, от клетушки к задним воротам, от задних ворот снова к крылечку, и во все время этих путешествий присутствовавшие могли только видеть одни ноги тетушки Анны: верхняя же часть ее туловища исчезала совершенно за горшками, лагунчиками, скрывалась за решетом, корчагою или корытом, которые каждый раз подымались горою
на груди ее, придерживаемые в обхват
руками.
Пестрый платок, накинутый
на скорую
руку на ее белокурые волосы, бросал прозрачную тень
на чистый, гладкий лоб девушки и слегка оттенял ее глаза, которые казались поэтому несколько глубже и задумчивее; белая сорочка, слегка приподнятая между плечами молодою
грудью, обхватывала стан Дуни, перехваченный клетчатой юбкой, или понявой, исполосованной красными клетками по темному полю.
Тут он остановился, махнул
рукою и снова опустил
на грудь голову.
Во все время этого дружеского объяснения приемыш стоял понуря голову и крепко упирался
грудью в конец весла. Он слова не сказал, но конец весла яростно рыл землю.
Руки Гришки не переставали откидывать с нетерпением волосы, которые свешивались
на лицо его, принужденно склоненное
на грудь.
Приложив
руки к
груди, едва переводя дух и вздрагивая всем телом, Дуня направилась к огороду, чтобы там
на свободе выплакать свое горе; но совладать с горем без привычки — дело мудреное! Слезы и рыдания захватили ее еще
на половине дороги.
Взглянув
на исхудалое, изнеможенное лицо своего мужа,
на его
руки — когда-то мощные и крепкие
руки, похожие
на ветвь старого вяза, но высохшие, как щепки, и безжизненно сложенные
на груди, тетушка Анна вдруг зарыдала.
Грустно было выражение лица его. Жена, Дуня, приемыш, Кондратий не были его родные дети; родные дети не окружали его изголовья. Он думал умереть
на руках детей своих — умирал почти круглым, бездетным сиротою. Он долго, почти все утро, оставался погруженным в молчаливое, тягостное раздумье; глаза его были закрыты; время от времени из широкой, но впалой
груди вырывался тяжелый, продолжительный вздох.
— Маленечко только и не застал-то! Всего одну недельку! Все бы порадовался, хоть бы в руках-то подержал, касатик! — проговорила она, глядя
на письмо и обливаясь слезами. — Ваня! Сынок ты мой любезный… утеха ты моя… Ванюшка! — с горячностию подхватила она, прижимая грамотку к тощей, ввалившейся
груди своей.
Как только молодой парень исчез за откосом лощины, старик снял шапку, опустился с помощью дрожащих
рук своих
на колени и, склонив
на грудь белую свою голову, весь отдался молитве.
Что-то похожее
на младенческое, но неизобразимо горькое вырвалось из
груди его, когда увидел он, как Дуня отчаянно заломила
руки и ударилась оземь.
В мечтах перед ним носился образ высокой, стройной женщины, с покойно сложенными
на груди руками, с тихим, но гордым взглядом, небрежно сидящей среди плющей в боскете, легко ступающей по ковру, по песку аллеи, с колеблющейся талией, с грациозно положенной на плечи головой, с задумчивым выражением — как идеал, как воплощение целой жизни, исполненной неги и торжественного покоя, как сам покой.
Голос Марьи Степановны раздавался в моленной с теми особенными интонациями, как читают только раскольники: она читала немного в нос, растягивая слова и произносила «й» как «и». Оглянувшись назад, Привалов заметил в левом углу, сейчас за старухами, знакомую высокую женскую фигуру в большом платке, с сложенными по-раскольничьи
на груди руками. Это была Надежда Васильевна.
Неточные совпадения
Хлестаков. Нет, я влюблен в вас. Жизнь моя
на волоске. Если вы не увенчаете постоянную любовь мою, то я недостоин земного существования. С пламенем в
груди прошу
руки вашей.
— А потому терпели мы, // Что мы — богатыри. // В том богатырство русское. // Ты думаешь, Матренушка, // Мужик — не богатырь? // И жизнь его не ратная, // И смерть ему не писана // В бою — а богатырь! // Цепями
руки кручены, // Железом ноги кованы, // Спина… леса дремучие // Прошли по ней — сломалися. // А
грудь? Илья-пророк // По ней гремит — катается //
На колеснице огненной… // Все терпит богатырь!
Вгляделся барин в пахаря: //
Грудь впалая; как вдавленный // Живот; у глаз, у рта // Излучины, как трещины //
На высохшей земле; // И сам
на землю-матушку // Похож он: шея бурая, // Как пласт, сохой отрезанный, // Кирпичное лицо, //
Рука — кора древесная, // А волосы — песок.
Дрожу, гляжу
на лекаря: // Рукавчики засучены, //
Грудь фартуком завешана, // В одной
руке — широкий нож, // В другой ручник — и кровь
на нем, // А
на носу очки!
«Для сего, — говорил он, — уединись в самый удаленный угол комнаты, сядь, скрести
руки под
грудью и устреми взоры
на пупок».