Неточные совпадения
Не привыкши сызмала ни к какой работе, избалованный матерью, вздорной, взбалмошной бабой, он так хорошо повел
дела свои, что в два
года стал беднейшим мужиком своей деревни.
Семейство рыбака было многочисленно. Кроме жены и восьмилетнего мальчика, оно состояло еще из двух сыновей. Старший из них,
лет двадцати шести, был женат и имел уже двух детей. Дядя Аким застал всех членов семейства в избе. Каждый занят был
делом.
— Знамо, батюшка, глупенек еще, — отвечал Аким, суетливо подталкивая Гришку, который не трогался с места и продолжал смотреть в землю. — Вот, Глеб Савиныч, — подхватил он, переминаясь и робко взглядывая на рыбака, — все думается, как бы… о нем, примерно, сокрушаюсь…
Лета его, конечно, малые — какие его
лета! А все… как бы… хотелось к ремеслу какому приставить… Мальчишечка смысленый, вострый… куды тебе! На всякое
дело: так и…
С некоторых пор в одежде дяди Акима стали показываться заметные улучшения: на шапке его, не заслуживавшей, впрочем, такого имени, потому что ее составляли две-три заплаты, живьем прихваченные белыми нитками, появился вдруг верх из синего сукна; у Гришки оказалась новая рубашка, и, что всего страннее, у рубашки были ластовицы, очевидно выкроенные из набивного ситца, купленного
год тому назад Глебом на фартук жене; кроме того, он не раз заставал мальчика с куском лепешки в руках, тогда как в этот
день в доме о лепешках и помину не было.
Трудно предположить, однако ж, чтоб мальчик его
лет, прожив пять зимних месяцев постоянно, почти с глазу на глаз с одними и теми же людьми, не сделался сообщительнее или по крайней мере не освободился частию от своей одичалости; это
дело тем невероятнее, что каждое движение его, даже самые глаза, смотревшие исподлобья, но тем не менее прыткие, исполненные зоркости и лукавства, обозначали в нем необычайную живость.
— Знамое
дело, какие теперь дороги! И то еще удивлению подобно, как до сих пор река стоит; в другие
годы в это время она давно в берегах… Я полагаю, дюжи были морозы — лед-то добре закрепили; оттого долее она и держит. А все, по-настоящему, пора бы расступиться! Вишь, какое тепло: мокрая рука не стынет на ветре! Вот вороны и жаворонки недели три как уж прилетели! — говорил Глеб, околачивая молотком железное острие багра.
Дело вот в чем: Глеб давно знал, что при первом наборе очередь станет за его семейством; приписанный к сосновскому обществу, он уже несколько
лет следил за наборами, хотя, по обыкновению своему, виду не показывал домашним.
Каждый
год в
день приходского праздника (в Комареве были две каменные церкви) тут происходила ярмарка.
Все это куда бы еще ни шло, если бы челнок приносил существенную пользу дому и поддерживал семейство; но
дело в том, что в промежуток десяти-двенадцати
лет парень успел отвыкнуть от родной избы; он остается равнодушным к интересам своего семейства; увлекаемый дурным сообществом, он скорей употребит заработанные деньги на бражничество; другая часть денег уходит на волокитство, которое сильнейшим образом развито на фабриках благодаря ежеминутному столкновению парней с женщинами и девками, взросшими точно так же под влиянием дурных примеров.
Старик шибко крепковат был на деньги, завязывал их, как говорится, в семь узлов; недаром, как видели мы в свое время, откладывал он
день ото
дня, девять
лет кряду, постройку новой избы, несмотря на просьбы жены и собственное убеждение, что старая изба того и смотри повалится всем на голову; недаром считал он каждый грош, клал двойчатки в кошель, соблюдал строжайший порядок в доме, не любил бражничества и на семидесятом
году неутомимо работал от зари до зари, чтобы только не нанимать лишнего батрака.
— Было время, точно, был во мне толк… Ушли мои
года, ушла и сила… Вот толк-то в нашем брате — сила! Ушла она — куда ты годен?.. Ну, что говорить, поработал и я, потрудился-таки, немало потрудился на веку своем… Ну, и перестать пора… Время пришло не о суете мирской помышлять, не о житейских
делах помышлять надо, Глеб Савиныч, о другом помышлять надо!..
Сам же говоришь: наш век недолог,
лета наши сосчитаны;
дней, так и тех, я чай, немного начтешь!..
То-то вот: коли хороший жернов, так и стар, а все свое
дело сделает!» Стариковская похвала оправдывалась, впрочем, как нельзя лучше на самом
деле: подобно старому воину, который в пылу жаркого рукопашного боя не замечает нанесенных ему ран, Глеб забывал тогда, казалось, и ломоту в ребрах, и боль в пояснице, забывал усталость, поперхоту и преклонные
годы свои.
— Пятьдесят
лет уставал каждый
день, лиха не чаял… не от того совсем! — перебил Глеб.
— Оборони, помилуй бог! Не говорил я этого; говоришь: всяк должен трудиться, какие бы ни были
года его. Только надо делать
дело с рассудком… потому время неровно… вот хоть бы теперь: время студеное, ненастное… самая что ни на есть кислота теперь… а ты все в воде мочишься… знамо, долго ли до греха, долго ли застудиться…
Каждый
год после этого, в глухую осень, когда Ока начинала стынуть и покрывалась тонкой корой ледяных игл, он проводил целые
дни в воде по пояс, и все-таки ничего ему не делалось.
Даст господь, доживешь до радостного
дня, увидишься: какие еще твои
года!
В маленьком хозяйстве Дуни и отца ее было в ту пору очень мало денег; но деньги эти, до последней копейки, пошли, однако ж, на панихиду за упокой души рабы божией Анны, — и каждый
год потом, в тот самый
день, сосновские прихожане могли видеть, как дедушка Кондратий и его дочка ставили перед образом тонкую восковую свечу, крестились и произносили молитву, в которой часто поминалось имя доброй тетушки Анны.
Лет десять после происшествий, описанных мною в последней главе, около Петровок и, кажется, даже в самый Петров
день, на дороге из Сосновки к площадке, служившей сценой нашему рассказу, можно было встретить одинокого пешехода.
Неточные совпадения
Аммос Федорович. А я на этот счет покоен. В самом
деле, кто зайдет в уездный суд? А если и заглянет в какую-нибудь бумагу, так он жизни не будет рад. Я вот уж пятнадцать
лет сижу на судейском стуле, а как загляну в докладную записку — а! только рукой махну. Сам Соломон не разрешит, что в ней правда и что неправда.
Зиму и
лето вдвоем коротали, // В карточки больше играли они, // Скуку рассеять к сестрице езжали // Верст за двенадцать в хорошие
дни.
Глеб — он жаден был — соблазняется: // Завещание сожигается! // На десятки
лет, до недавних
дней // Восемь тысяч душ закрепил злодей, // С родом, с племенем; что народу-то! // Что народу-то! с камнем в воду-то! // Все прощает Бог, а Иудин грех // Не прощается. // Ой мужик! мужик! ты грешнее всех, // И за то тебе вечно маяться!
У батюшки, у матушки // С Филиппом побывала я, // За
дело принялась. // Три
года, так считаю я, // Неделя за неделею, // Одним порядком шли, // Что
год, то дети: некогда // Ни думать, ни печалиться, // Дай Бог с работой справиться // Да лоб перекрестить. // Поешь — когда останется // От старших да от деточек, // Уснешь — когда больна… // А на четвертый новое // Подкралось горе лютое — // К кому оно привяжется, // До смерти не избыть!
Режет упругое дерево, // Господу славу поет, //
Годы идут — подвигается // Медленно
дело вперед.