Неточные совпадения
Не привыкши сызмала ни к
какой работе, избалованный матерью, вздорной, взбалмошной
бабой, он так хорошо повел дела свои, что в два года стал беднейшим мужиком своей деревни.
— Шут их знает, чего они там замешкали! — говорил он обыкновенно в ответ на скорбные возгласы
баб, которые, выбежав за ворота и не видя Петра и Василия, обнаруживали всякий раз сильное беспокойство. — Ведь вот же, — продолжал он, посматривая вдаль, — дня нет, чтобы с той стороны не было народу… Валом валит! Всякому лестно,
как бы скорее домой поспеть к празднику. Наших нет только… Шут их знает, чего они там застряли!
Все три поспешили к Глебу, Ванюшке и Гришке, которые стояли на самой окраине берега и кричали прохожим, заставляя их принимать то или другое направление и предостерегая их от опасных мест;
бабы тотчас же присоединились к старому рыбаку и двум молодым парням и так усердно принялись вторить им,
как будто криком своим хотели выместить свою неудачу.
—
Как это вы, батюшки, так-то… А-и! А-и! — проговорили
бабы, с любопытством осматривая пришельцев.
— Насилу вытащили! — заметили
бабы с такою живостью,
как будто несчастие было перед их глазами.
После обеда Глеб встал и, не сказав никому ни слова, принялся за работу. Час спустя все шло в доме самым обыденным порядком,
как будто в нем не произошло никакого радостного события; если б не веселые лица
баб, оживленные быстрыми, нетерпеливыми взглядами, если б не баранки, которыми снабдил Василий детей брата, можно было подумать, что сыновья старого Глеба не покидали крова родительского.
— Вот одного разве только недостает вам, — продолжал между тем Глеб, — в одном недостача: кабы
каким ни есть случаем… Вот хошь бы
как та
баба — помнишь, рассказывали в Кашире? — пошла это на реку рубахи полоскать, положила их в дупло, — вынимает их на другой день, ан, глядь, в дупле-то кубышка с деньгами… Вот кабы так-то… ах, знатно, я чай, зажили бы вы тогда!
— Полно, говорю! Тут хлюпаньем ничего не возьмешь! Плакалась
баба на торг, а торг про то и не ведает; да и ведать нет нужды! Словно и взаправду горе
какое приключилось. Не навек расстаемся, господь милостив: доживем, назад вернется —
как есть, настоящим человеком вернется; сами потом не нарадуемся… Ну, о чем плакать-то? Попривыкли! Знают и без тебя, попривыкли: не ты одна… Слава те господи! Наслал еще его к нам в дом… Жаль, жаль, а все не
как своего!
— И то, батюшка, я и сама так-то мерекаю… О-ох!.. Лепешечек напеку ему, сердечному… о-о-ох! — заботливо прошептала тетка Анна, утирая рукавом слезы и вздыхая в несколько приемов,
как вздыхают обыкновенно
бабы, которые долго и горько плакали.
Мало-помалу, однако ж,
бабы наши стали приходить в себя; бледные лица их,
как словно по условленному заранее знаку, выглянули в одно и то же время из разных углов двора.
Но страшные крики, раздававшиеся в избе, — крики, посреди которых
как гром раздавался голос Глеба, заставляли
баб поспешно прятать головы, наподобие того,
как это делают испуганные черепахи.
«Вот не видали
какой дряни!» — говорят, проходя мимо, фабричные
бабы и девки, которые благодаря своей сговорчивости обвешаны коломенскими бусами, серьгами и запонками — даровыми приношениями волокит-мигачей.
Крики
бабы усиливались: видно было, что ее не пропускали, а, напротив, давали дорогу тому, кого она старалась удержать. Наконец из толпы показался маленький, сухопарый пьяненький мужичок с широкою лысиною и вострым носом, светившимся,
как фонарь. Он решительно выходил из себя: болтал без толку худенькими руками, мигал глазами и топал ногами, которые, мимоходом сказать, и без того никак не держались на одном месте.
— Весь,
как есть, профуфырился! — отвечал приказчик, осклабляя желтые,
как янтарь, зубы. — И бог весть что такое сталось: вдруг закурил!
Как только что попал в круг к
бабам, так и заходил весь… Татар этих поить зачал, поит всех,
баб это, девок угощать зачал, песельников созвал… ведь уж никак шестой штоф купил; за последние два полушубок в кабаке оставил, и то не угомонился! Опять за вином побежал!
— Эх, народ чудной
какой! Право слово! — произнес Захар, посмеиваясь, чтобы скрыть свою неловкость. — Что станешь делать? Будь по-вашему, пошла ваша битка в кон! Вынимай деньги; сейчас сбегаю за пачпортом!.. Ну, ребята, что ж вы стали? Качай! — подхватил он, поворачиваясь к музыкантам. — Будет чем опохмелиться… Знай наших! Захарка гуляет! — заключил он, выбираясь из круга, подмигивая и подталкивая
баб, которые смеялись.
Мужчины, конечно, не обратили бы на нее внимания: сидеть с понурою головою — для молодой дело обычное; но лукавые глаза
баб, которые на свадьбах занимаются не столько бражничеством, сколько сплетками, верно, заметили бы признаки особенной какой-то неловкости, смущения и даже душевной тоски, обозначавшейся на лице молодки. «Глянь-кась, касатка, молодая-то невесела
как: лица нетути!» — «Должно быть, испорченная либо хворая…» — «Парень, стало, не по ндраву…» — «Хошь бы разочек глазком взглянула; с утра все так-то: сидит платочком закрывшись — сидит не смигнет, словно на белый на свет смотреть совестится…» — «И то, может статься, совестится; жила не на миру, не в деревне с людьми жила: кто ее ведает,
какая она!..» Такого рода доводы подтверждались, впрочем, наблюдениями, сделанными двумя
бабами, которым довелось присутствовать при расставанье Дуни с отцом.
Головы
баб, девок и ткачей всех возможных возрастов высовывались отовсюду: красные и синие платки, черные, рыжие затылки и бороды, бледные лица, розовые и белые рубашки пестрели в глазах,
как стекла калейдоскопа, который стали бы вертеть против свечки.
Неточные совпадения
Под песню ту удалую // Раздумалась, расплакалась // Молодушка одна: // «Мой век — что день без солнышка, // Мой век — что ночь без месяца, // А я, млада-младешенька, // Что борзый конь на привязи, // Что ласточка без крыл! // Мой старый муж, ревнивый муж, // Напился пьян, храпом храпит, // Меня, младу-младешеньку, // И сонный сторожит!» // Так плакалась молодушка // Да с возу вдруг и спрыгнула! // «Куда?» — кричит ревнивый муж, // Привстал — и
бабу за косу, //
Как редьку за вихор!
«Не все между мужчинами // Отыскивать счастливого, // Пощупаем-ка
баб!» — // Решили наши странники // И стали
баб опрашивать. // В селе Наготине // Сказали,
как отрезали: // «У нас такой не водится, // А есть в селе Клину: // Корова холмогорская, // Не
баба! доброумнее // И глаже —
бабы нет. // Спросите вы Корчагину // Матрену Тимофеевну, // Она же: губернаторша…»
За спором не заметили, //
Как село солнце красное, //
Как вечер наступил. // Наверно б ночку целую // Так шли — куда не ведая, // Когда б им
баба встречная, // Корявая Дурандиха, // Не крикнула: «Почтенные! // Куда вы на ночь глядючи // Надумали идти?..»
«Давно мы не работали, // Давайте — покосим!» // Семь
баб им косы отдали. // Проснулась, разгорелася // Привычка позабытая // К труду!
Как зубы с голоду, // Работает у каждого // Проворная рука. // Валят траву высокую, // Под песню, незнакомую // Вахлацкой стороне; // Под песню, что навеяна // Метелями и вьюгами // Родимых деревень: // Заплатова, Дырявина, // Разутова, Знобишина, // Горелова, Неелова — // Неурожайка тож…
— У Клима речь короткая // И ясная,
как вывеска, // Зовущая в кабак, — // Сказал шутливо староста. — // Начнет Климаха
бабою, // А кончит — кабаком! —