— Да что, матушка, пришло, знать, время, пора убираться отселева, — уныло отвечал Аким. — Сам ноне сказал: убирайся, говорит, прочь отселева! Не надыть, говорит, тебя, старого дурака: даром, говорит, хлеб ешь!.. Ну, матушка,
бог с ним! Свет не без добрых людей… Пойду: авось-либо в другом месте гнушаться не станут, авось пригожусь, спасибо скажут.
Неточные совпадения
«На тебе хлебца, да и
бог с тобой!»
С этого-то времени, понукаемый большею частью нуждою, и начал
он набрасывать на себя жалкенький, плаксивый вид, имевший целью возбуждать сострадание ближних.
— Что ж так? Секал ты
его много, что ли?.. Ох, сват, не худо бы, кабы и ты тут же себя маненько, того… право слово! — сказал, посмеиваясь, рыбак. — Ну, да
бог с тобой! Рассказывай, зачем спозаранку, ни свет ни заря, пожаловал, а? Чай, все худо можется, нездоровится… в людях тошно жить… так стало тому и быть! — довершил
он, заливаясь громким смехом, причем верши
его и все туловище заходили из стороны в сторону.
— Батюшка, Глеб Савиныч! — воскликнул дядя Аким, приподнимаясь
с места. — Выслушай только, что я скажу тебе… Веришь ты в
бога… Вот перед образом зарок дам, — примолвил
он, быстро поворачиваясь к красному углу и принимаясь креститься, — вот накажи меня господь всякими болестями, разрази меня на месте, отсохни мои руки и ноги, коли в чем тебя ослушаюсь! Что велишь — сработаю, куда пошлешь — схожу; слова супротивного не услышишь! Будь отцом родным, заставь за себя вечно
бога молить!..
Наконец
бог знает что сталось
с Глебом Савиновым: стих такой нашел на
него или другое что, но в одно утро, не сказав никому ни слова, купил вдруг плот, нанял плотников и в три дня поставил новую избу.
— Перелезай на ту сторону. Время немного осталось; день на исходе… Завтра чем свет станешь крыть соломой… Смотри, не замешкай
с хворостом-то! Крепче
его привязывай к переводинам… не жалей мочалы; завтра к вечеру авось, даст
бог, порешим… Ну, полезай… да не тормози руки!.. А я тем временем схожу в Сосновку, к печнику понаведаюсь… Кто
его знает: времени, говорит, мало!.. Пойду: авось теперь ослобонился, — заключил
он, направляясь в сени.
— А, да! Озерской рыбак! — сказал Глеб. — Ну, что, как там
его бог милует?..
С неделю, почитай, не видались;
он за половодьем перебрался
с озера в Комарево… Скучает, я чай, работой? Старик куды те завистливый к делу — хлопотун!
— Ну, а насчет красных яичек не взыщи, красавица: совсем запамятовали!.. А все
он, ей-богу! Должно быть, уж так оторопел, к вам добре идти заохотился, — смеясь, проговорил Глеб и подмигнул дедушке Кондратию, который во все время
с веселым, добродушным видом смотрел то на соседа, то на молодую чету.
— Зачем вы привели ее сюда? — нетерпеливо сказал
он. — Легче от эвтого не будет… Ну, старуха, полно тебе… Простись да ступай
с богом. Лишние проводы — лишние слезы… Ну, прощайся!
— Эх, дядя, дядя! Все ты причиною — ей-богу, так!.. Оставил меня как есть без рук! — говорил
он всякий раз, когда старик являлся на площадке. — Что головой-то мотаешь?.. Вестимо, так; сам видишь: бьемся, бьемся
с Гришуткой, а толку все мало: ничего не сделаешь!.. Аль подсобить пришел?
— Оборони, помилуй
бог! Не говорил я этого; говоришь: всяк должен трудиться, какие бы ни были года
его. Только надо делать дело
с рассудком… потому время неровно… вот хоть бы теперь: время студеное, ненастное… самая что ни на есть кислота теперь… а ты все в воде мочишься… знамо, долго ли до греха, долго ли застудиться…
— Полно, — сказал
он, обратясь к старухе, которая рыдала и причитала, обнимая ноги покойника, — не печалься о том, кто от греха свободен!.. Не тревожь
его своими слезами… Душа
его еще между нами… Дай ей отлететь
с миром, без печали… Была, знать, на то воля господня…
Богу хорошие люди угодны…
–"…В каком положении находитесь… да, — и хотя я не могу никакой помощи на деле вам оказать, но усугублю хоть свои усердные ко господу
богу молитвы, которые я не перестаю
ему воссылать утром и вечером о вашем здравии и благоденствии; усугублю и удвою свои молитвы, да сделает вас долголетно счастливыми, а мне сподобит, что я в счастливейшие времена поживу
с вами еще сколько-нибудь на земле, побеседую
с престарелым моим родителем и похороню во время благоприятное старые ваши косточки…»
— Дай
бог давать, не давай
бог просить, матушка Анна Савельевна! Оставь
его! — сказал дедушка Кондратий, обращаясь к старухе, которая заплакала. — Пускай
его! Об чем ты
его просишь?.. Господь
с ним! Я на
него не серчаю! И нет на
него сердца моего… За что только вот, за что
он ее обидел! — заключил
он, снова наклоняя голову, снова принимаясь увещевать и уговаривать дочь, которая рыдала на груди
его.
Коли отец — дай
бог ему царствие небесное — коли отец почитал тебя — человек также был
с рассудком, худых делов также не любил — стало, обсудил тебя, каков ты есть человек такой, — ну, нам, стало, и не приходится осуждать тебя: отец знал лучше…
Неточные совпадения
Почтмейстер. Сам не знаю, неестественная сила побудила. Призвал было уже курьера,
с тем чтобы отправить
его с эштафетой, — но любопытство такое одолело, какого еще никогда не чувствовал. Не могу, не могу! слышу, что не могу! тянет, так вот и тянет! В одном ухе так вот и слышу: «Эй, не распечатывай! пропадешь, как курица»; а в другом словно бес какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!» И как придавил сургуч — по жилам огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз. И руки дрожат, и все помутилось.
Говорят, что я
им солоно пришелся, а я, вот ей-богу, если и взял
с иного, то, право, без всякой ненависти.
Сначала
он принял было Антона Антоновича немного сурово, да-с; сердился и говорил, что и в гостинице все нехорошо, и к
нему не поедет, и что
он не хочет сидеть за
него в тюрьме; но потом, как узнал невинность Антона Антоновича и как покороче разговорился
с ним, тотчас переменил мысли, и, слава
богу, все пошло хорошо.
Бобчинский.
Он,
он, ей-богу
он… Такой наблюдательный: все обсмотрел. Увидел, что мы
с Петром-то Ивановичем ели семгу, — больше потому, что Петр Иванович насчет своего желудка… да, так
он и в тарелки к нам заглянул. Меня так и проняло страхом.
Глеб —
он жаден был — соблазняется: // Завещание сожигается! // На десятки лет, до недавних дней // Восемь тысяч душ закрепил злодей, //
С родом,
с племенем; что народу-то! // Что народу-то!
с камнем в воду-то! // Все прощает
Бог, а Иудин грех // Не прощается. // Ой мужик! мужик! ты грешнее всех, // И за то тебе вечно маяться!