Восемнадцать носов сонно и уныло качаются над столом,
лица людей мало отличны одно от другого, на всех лежит одинаковое выражение сердитой усталости. Тяжко бухает железный рычаг мялки, — мой сменщик мнет тесто. Это очень тяжелая работа — вымесить семипудовую массу так, чтоб она стала крутой и упругой, подобно резине, и чтоб в ней не было ни одного катышка сухой, непромешанной муки. А сделать это нужно быстро, самое большое — в полчаса.
Неточные совпадения
Если я не успею вовремя разложить все подбросанные ко мне крендели — они тотчас слежатся, слепятся, работа испорчена, и
люди за столом, ругая меня, швыряют в
лицо мне шматки теста.
Только на полу среди мальчиков-низальщиков ясно звучит тонкий, свежий голосок одиннадцатилетнего Яшки Артюхова,
человека курносого и шепелявого; все время он, то хмурясь и делая страшное
лицо, то смеясь, возбужденно рассказывает какие-то невероятные истории о попадье, которая из ревности облила свою дочь-невесту керосином и зажгла ее, о том, как ловят и бьют конокрадов, о домовых и колдунах, ведьмах и русалках.
Дурная, застоявшаяся кровь, отравленная гнилой пищей, гнилым воздухом, насыщенная ядами обид, бросилась в головы, —
лица посинели, побагровели, уши налились кровью, красные глаза смотрели слепо, и крепко сжатые челюсти сделали все рожи
людей собачьими, угловатыми.
В арке хлебопекарни стояли двое пекарей — булочник Яков Вишневский, щеголь-чистяк, и хлебник Башкин, жирный, страдавший одышкой
человек с багровым
лицом, совиными глазами.
Мне стало не по себе. Лампа висела сзади нас и выше, тени наши лежали на полу, у ног. Иногда хозяин вскидывал голову вверх, желтый свет обливал ему
лицо, нос удлинялся тенью, под глаза ложились черные пятна, — толстое
лицо становилось кошмарным. Справа от нас, в стене, почти в уровень с нашими головами было окно — сквозь пыльные стекла я видел только синее небо и кучку желтых звезд, мелких, как горох. Храпел пекарь,
человек ленивый и тупой, шуршали тараканы, скреблись мыши.
За ним, с графином водки и стаканом в огромных лапах, двигается так же мертво пьяный Егор, — рябое
лицо его все в красных и желтых крапинах, тупые глаза полузакрыты, а рот — разинут, словно
человек ожегся и не может вздохнуть.
— Ты, милейший
человек, не говори никому, что сильнее меня, — уж я тебя прошу о том! Ты здесь
лицо временное, мимо проходящее, а мне с
людьми этими — жить! Понял? Ну, вот! За это — спасибо! Пойдем ко мне, чайку попить…
Но в общем говоре, веселом и дружном, эти слова остались незамеченными, как незаметен был среди
людей и сам
человек, сказавший их: уже пьяненький, он сидел в полудремоте, глаза его погасли, больное, угловатое
лицо напоминало увядший лист клена.
Я чувствовал себя лишним на этом празднике примирения, он становился все менее приятен, — пиво быстро опьяняло
людей, уже хорошо выпивших водки, они все более восторженно смотрели собачьими глазами в медное
лицо хозяина, — оно и мне казалось в этот час необычным: зеленый глаз смотрел мягко, доверчиво и грустно.
Вронский три года не видал Серпуховского. Он возмужал, отпустив бакенбарды, но он был такой же стройный, не столько поражавший красотой, сколько нежностью и благородством лица и сложения. Одна перемена, которую заметил в нем Вронский, было то тихое, постоянное сияние, которое устанавливается на
лицах людей, имеющих успех и уверенных в признании этого успеха всеми. Вронский знал это сияние и тотчас же заметил его на Серпуховском.
Так, были какие-то мысли или обрывки мыслей, какие-то представления, без порядка и связи, —
лица людей, виденных им еще в детстве или встреченных где-нибудь один только раз и об которых он никогда бы и не вспомнил; колокольня В—й церкви; биллиард в одном трактире и какой-то офицер у биллиарда, запах сигар в какой-то подвальной табачной лавочке, распивочная, черная лестница, совсем темная, вся залитая помоями и засыпанная яичными скорлупами, а откуда-то доносится воскресный звон колоколов…
Стояла белая зима с жестокою тишиной безоблачных морозов, плотным, скрипучим снегом, розовым инеем на деревьях, бледно-изумрудным небом, шапками дыма над трубами, клубами пара из мгновенно раскрытых дверей, свежими, словно укушенными
лицами людей и хлопотливым бегом продрогших лошадок.
Неточные совпадения
Ляпкин-Тяпкин, судья,
человек, прочитавший пять или шесть книг, и потому несколько вольнодумен. Охотник большой на догадки, и потому каждому слову своему дает вес. Представляющий его должен всегда сохранять в
лице своем значительную мину. Говорит басом с продолговатой растяжкой, хрипом и сапом — как старинные часы, которые прежде шипят, а потом уже бьют.
Я узнал это от самых достоверных
людей, хотя он представляет себя частным
лицом.
Городничий. А мне очень нравится твое
лицо. Друг, ты должен быть хороший
человек. Ну что…
Уж налились колосики. // Стоят столбы точеные, // Головки золоченые, // Задумчиво и ласково // Шумят. Пора чудесная! // Нет веселей, наряднее, // Богаче нет поры! // «Ой, поле многохлебное! // Теперь и не подумаешь, // Как много
люди Божии // Побились над тобой, // Покамест ты оделося // Тяжелым, ровным колосом // И стало перед пахарем, // Как войско пред царем! // Не столько росы теплые, // Как пот с
лица крестьянского // Увлажили тебя!..»
Люди только по нужде оставляли дома свои и, на мгновение показавши испуганные и изнуренные
лица, тотчас же хоронились.