Неточные совпадения
Голова у него была похожа на яйцо и уродливо велика. Высокий лоб, изрезанный морщинами, сливался с лысиной, и казалось, что у этого
человека два
лица — одно проницательное и умное, с длинным хрящеватым носом, всем видимое, а над ним — другое, без глаз, с одними только морщинами, но за ними Маякин как бы прятал и глаза и губы, — прятал до времени, а когда оно наступит, Маякин посмотрит на мир иными глазами, улыбнется иной улыбкой.
— А как же? — оживленно воскликнул Фома и, обратив к отцу свое
лицо, стал торопливо говорить ему: — Вон в один город приехал разбойник Максимка и у одного там, богатого, двенадцать бочек деньгами насыпал… да разного серебра, да церковь ограбил… а одного
человека саблей зарубил и с колокольни сбросил… он, человек-то, в набат бить начал…
Когда учитель,
человек с лысой головой и отвислой нижней губой, позвал: «Смолин, Африкан!» — рыжий мальчик, не торопясь, поднялся на ноги, подошел к учителю, спокойно уставился в
лицо ему и, выслушав задачу, стал тщательно выписывать мелом на доске большие круглые цифры.
Мальчик сел рядом с отцом и подробно рассказал ему впечатления дня. Игнат слушал, внимательно разглядывая оживленное
лицо сына, и брови большого
человека задумчиво сдвигались.
— Извините! И… я не сомневаюсь в ваших полномочиях… искренно благодарю вас… и вашего папашу от
лица всех этих
людей…
Толпа
людей на пристани слилась в сплошное, темное и мертвое пятно без
лиц, без форм, без движения. Фома отошел от перил и угрюмо стал ходить по палубе.
Лицо у него было как пузырь — красное, надутое; ни усов, ни бороды не было на нем, и весь этот
человек был похож на переодетую женщину…
Сначала Фома не вслушивался в шепот крестного, но когда тот сказал ему о Медынской, он невольно оглянулся назад и увидал губернатора. Маленькая капелька чего-то приятного канула в душу его при виде этого важного
человека в яркой ленте через плечо, в орденах на груди, и шагавшего за гробом с грустью на строгом
лице.
— Прежде всего, Фома, уж ежели ты живешь на сей земле, то обязан надо всем происходящим вокруг тебя думать. Зачем? А дабы от неразумия твоего не потерпеть тебе и не мог ты повредить
людям по глупости твоей. Теперь: у каждого человеческого дела два
лица, Фома. Одно на виду у всех — это фальшивое, другое спрятано — оно-то и есть настоящее. Его и нужно уметь найти, дабы понять смысл дела… Вот, к примеру, дома ночлежные, трудолюбивые, богадельни и прочие такие учреждения. Сообрази — на что они?
Когда крестный говорил о чиновниках, он вспомнил о
лицах, бывших на обеде, вспомнил бойкого секретаря, и в голове его мелькнула мысль о том, что этот кругленький человечек, наверно, имеет не больше тысячи рублей в год, а у него, Фомы, — миллион. Но этот
человек живет так легко и свободно, а он, Фома, не умеет, конфузится жить. Это сопоставление и речь крестного возбудили в нем целый вихрь мыслей, но он успел схватить и оформить лишь одну из них.
Фома смотрел на нее и видел, что наедине сама с собой она не была такой красивой, как при
людях, — ее
лицо серьезней и старей, в глазах нет выражения ласки и кротости, смотрят они скучно. И поза ее была усталой, как будто женщина хотела подняться и — не могла.
Его большая и красивая фигура с открытым
лицом и ясным взглядом вызывала у Фомы чувство уважения к Щурову, хотя он слышал от
людей, что этот «лесовик» разбогател не от честного труда и нехорошо живет у себя дома, в глухом селе лесного уезда.
Коридорный, маленький
человек с бледным, стертым
лицом, внес самовар и быстро, мелкими шагами убежал из номера. Старик разбирал на подоконнике какие-то узелки и говорил, не глядя на Фому...
И полено одно от другого хоть сучком, да отличается, а тут хотят
людей так обстрогать, чтобы все на одно
лицо были…
— Говорит он увесисто… — повторил Фома. — Жалуется… «Вымирает, говорит, настоящий купец… Всех, говорит,
людей одной науке учат… чтобы все были одинаковы… на одно
лицо…»
Холодный, бодрящий ветер порывисто метался в улице, гоняя сор, бросая пыль в
лицо прохожих. Во тьме торопливо шагали какие-то
люди. Фома морщился от пыли, щурил глаза и думал...
Любовь волновалась, расхваливая возлюбленных ею
людей; ее
лицо вспыхнуло румянцем, и глаза смотрели на отца с таким чувством, точно она просила верить ей, будучи не в состоянии убедить.
Маякин смотрел на него, внимательно слушал, и
лицо его было сурово, неподвижно, точно окаменело. Над ними носился трактирный, глухой шум, проходили мимо них какие-то
люди, Маякину кланялись, но он ничего не видал, упорно разглядывая взволнованное
лицо крестника, улыбавшееся растерянно, радостно и в то же время жалобно…
Фома видел среди толпы знакомые ему
лица: вот отец ломит куда-то, могуче расталкивая и опрокидывая всех на пути своем, прет на все грудью и громогласно хохочет… и исчезает, проваливаясь под ноги
людей.
Вечером этого дня Фома и Ежов сидели в компании
людей с серыми
лицами, за городом, у опушки рощи.
Невнимание к нему немножко обижало его и в то же время возбуждало в нем чувство уважения к этим
людям с темными, пропитанными свинцовой пылью
лицами. Почти все они вели деловой, серьезный разговор, в речах их сверкали какие-то особенные слова. Никто из них не заискивал пред ним, не лез к нему с назойливостью, обычной для его трактирных знакомых, товарищей по кутежам. Это нравилось ему…
И возмущенный страданием измученного теснотою жизни
человека, полный обиды за него, он, в порыве злой тоски, густым и громким голосом зарычал, обратив
лицо туда, где во тьме сверкали огни города...
Глядя в зеркало на свое взволнованное
лицо, на котором крупные и сочные губы казались еще краснее от бледности щек, осматривая свой пышный бюст, плотно обтянутый шелком, она почувствовала себя красивой и достойной внимания любого мужчины, кто бы он ни был. Зеленые камни, сверкавшие в ее ушах, оскорбляли ее, как лишнее, и к тому же ей показалось, что их игра ложится ей на щеки тонкой желтоватой тенью. Она вынула из ушей изумруды, заменив их маленькими рубинами, думая о Смолине — что это за
человек?
Вспоминая отношение Любови к брату, до известной степени настроенный ее рассказами о Тарасе, он ожидал увидать в
лице его что-то необычное, не похожее на обыкновенных
людей.
А пред ним сидел солидный
человек, строго одетый, очень похожий
лицом на отца и отличавшийся от него только сигарой.
— Проворне, ребята, проворне! — раздался рядом с ним неприятный, хриплый голос. Фома обернулся. Толстый
человек с большим животом, стукая в палубу пристани палкой, смотрел на крючников маленькими глазками.
Лицо и шея у него были облиты потом; он поминутно вытирал его левой рукой и дышал так тяжело, точно шел в гору.
У Ежова на диване сидел лохматый
человек в блузе, в серых штанах.
Лицо у него было темное, точно копченое, глаза неподвижные и сердитые, над толстыми губами торчали щетинистые солдатские усы. Сидел он на диване с ногами, обняв их большущими ручищами и положив на колени подбородок. Ежов уселся боком в кресле, перекинув ноги через его ручку. Среди книг и бумаг на столе стояла бутылка водки, в комнате пахло соленой рыбой.
— Оказалось, по розыску моему, что слово это значит обожание, любовь, высокую любовь к делу и порядку жизни. «Так! — подумал я, — так! Значит — культурный
человек тот будет, который любит дело и порядок… который вообще — жизнь любит — устраивать, жить любит, цену себе и жизнь знает… Хорошо!» — Яков Тарасович вздрогнул; морщины разошлись по
лицу его лучами от улыбающихся глаз к губам, и вся его лысая голова стала похожа на какую-то темную звезду.
Купечество молча и внимательно смотрело ему в рот, и все
лица были напряжены вниманием.
Люди так и замерли в тех позах, в которых их застала речь Маякина.
Лица купцов отражали тревогу, любопытство, удивление, укоризну, и все
люди как-то бестолково замялись. Только один Яков Тарасович был спокоен и даже как будто доволен происшедшим. Поднявшись на носки, он смотрел, вытянув шею, куда-то на конец стола, и глазки его странно блестели, точно там он видел что-то приятное для себя.
Фома оттолкнулся от стола, выпрямился и, все улыбаясь, слушал ласковые, увещевающие речи. Среди этих солидных
людей он был самый молодой и красивый. Стройная фигура его, обтянутая сюртуком, выгодно выделялась из кучи жирных тел с толстыми животами. Смуглое
лицо с большими глазами было правильнее и свежее обрюзглых, красных рож. Он выпятил грудь вперед, стиснул зубы и, распахнув полы сюртука, сунул руки в карманы.
Толпа
людей, стоявших против него, колыхнулась, как кусты под ветром. Раздался тревожный шепот.
Лицо Фомы потемнело, глаза стали круглыми…
Фома увидел его искаженное
лицо с трясущимися губами и понял, каким оружием и сильнее всего он ударит этих
людей.
Купцы один за другим подвигались к Фоме, и на
лицах их он видел гнев, любопытство, злорадное чувство удовольствия, боязнь… Кто-то из тех скромных
людей, среди которых он сидел, шептал Фоме...
Но
лица этих
людей Фома видел, как сквозь туман, и слова их не задевали его сердца. В нем, из глубины его души, росло какое-то большое, горькое чувство; он следил за его ростом и хотя еще не понимал его, но уже ощущал что-то тоскливое, что-то унизительное…